Техноанимизм на МКС

Казалось бы единственный путь понимания технологий, как больших систем, так и отдельных гаджетов, в попытке взаимодействия с ними, - это рационализация. То есть выстраивание некоторой ясной последовательности ходов, вопросов и ответов в алгоритмическом режиме.

Тогда почему мы можем называть навигатор «тупым» или вслух требовать у компьютера вернуть несохраненные при внезапной перезагрузки файлы? Этот вроде бы несерьезный вариант - еще один способ отношения к технологиям - техноанимизм.

Антропологи используют понятие анимизма для описания первобытных религий. Так называется наделение нечеловеческих существ и объектов личностными качествами (душой), например, способностью к речи и действию, самосознанием, интенциональностью и так далее. В техноанимизме как простые пользователи, так и специалисты считают, что машины, нейросети и программы - личности. Не только герой фильма Her полагал, что операционная система с ИИ - личность, в которую можно влюбиться. Антрополог Кэтлин Ричардсон (посмотрите ее TED про секс с роботами) показала в своем исследовании, что работники робототехнических компаний в Штатах и Японии наделяют личностными свойствами своих подопечных, считают их детьми или сверхественными (необъяснимыми) существами.

Российский космонавт Юрий Усачев в дневнике, который он вел на орбите, рассказывает, как он "договорился со станцией". Причем это был его четвертый или даже пятый полет в космос. После разговора с МКС космонавт вспомнил, что он читал давно статью одного грузинского автора «Как я напугал дерево». В этом рассказе дерево не хотело цвести и автор пригрозил ему срубить, если не зацветет. Потом дерево якобы зацвело.

В тот раз после смены экипажа на МКС произошла череда поломок: туалет и вентиляция не работали, компьютер глючил, станция постоянно выдавала аварийные сигналы.

Усачев записал в дневнике: «И вот однажды утром я встал на 10-15 минут до подъема, прилетел на центральный пост и (да простит меня наш психолог Богдашевский Ростислав Борисович) стал вслух разговаривать со станцией. Я сказал примерно следующее: «Ты, конечно, привыкла к работе с первым экипажем. Они очень много сделали для тебя, и мне понятна ваша взаимная любовь. Но они должны были улететь и улетели. Ничего не поделаешь. Теперь мы будем работать с тобой, мы будем ухаживать и любить тебя не меньше, чем они, и ты будешь лучше, когда мы будем прощаться с тобой после окончания нашей экспедиции. Давай будем дружить и помогать друг другу. Ты хорошая, и ты все понимаешь и чувствуешь, что я тебе говорю».

Не скажу, что все изменилось вдруг – но что-то изменилось в самой станции и в наших «взаимоотношениях».

Сейчас часто утром, после подъема, я прилетаю к центральному посту в полутемный интерьер станции и чувствую, как я люблю ее. И этот шум, как, наверное, тракторист любит шум своей машины, и этот интерьер с увешанными всякой всячиной стенами, и невесомость, 335 позволяющую чувствовать эту ни с чем не сравнимую легкость, и еще много-много всяких мелочей осознанных и неосознанных. В полете на «Мире» я точно также влюбился в Землю».

Для Усачева станция - это живая сущность, с которой можно договориться. Личностью МКС делает ее сложность, - свойство, превосходящая возможность рационального понимание ее компонентов по отдельности и в сумме.