Технические 1ч

Дом моего детства почти не изменился. Немного поблёк кирпич, пообсыпался кафель с пандуса, но в остальном — ровно такой же, как и раньше. Только вместо бабушки-вахтёрши в будке консьержа сидит молодой ЧОПовец и режется в телефон. Тогда, пятнадцать лет назад, чтобы провести Вику мимо бдительной старушки в очках с толстыми линзами, мне пришлось загородить ей обзор, пока девушка прошмыгнула за моей спиной к лифтам. Полагаю, мимо сегодняшнего ЧОПовца можно было бы просто пройти, не сказав ни слова. Я вот уже пятый раз за день иду через подъезд с огромной сумкой на колёсиках, а он лишь лениво кивает. Форма сотрудника коммунальных служб странным образом внушает доверие и безразличие окружающим. Лифт оставался всё таким же бесшумным, никакие царапины и граффити не покрыли его стены. В пассажирский с сумкой я не влезаю, пришлось дождаться грузового. Дверная пружина скрипнула до боли знакомо, пропуская меня на лестничную клетку, откуда я направляюсь к техническому этажу. Замок, конечно, с тех пор успели сменить, но, как у сотрудника коммунальной службы, у меня есть ключи. Пришлось поставить не одну бутылку местным царькам, чтобы получить должность в управляющей компании, обслуживающей именно этот дом. Я тащу вверх по лестнице вот уже пятую сумку. Пальцы почти одеревенели, пот стекает по спине под курткой. Через наше прошлое жилище пройти было нельзя — там давно уже поселились другие люди. Поднимаясь на последний, двенадцатый этаж к зловещим Дежурным, я невольно вспоминаю, с чего всё начиналось. Когда мне исполнилось тринадцать, отец купил новую квартиру в кирпичной новостройке, расположенной в новом микрорайоне на окраине Мытищ. Он чем-то серьёзно помог застройщику, поэтому жильё досталось нам «по знакомству» за полцены. До этого мы жили на первом этаже хрущёвки, и из вентиляции в дом постоянно заползали тараканы и блохи, а у двери мусоропровода всегда можно было встретить пару откормленных лоснящихся крыс. Теперь же мы переехали на последний — одиннадцатый — этаж, в подъезде сидела пожилая консьержка, а само здание было свежим и чистым, как с иголочки. Жили мы с отцом вдвоём. Мама пропала, когда мне было десять лет. Я вернулся из летнего лагеря и просто не обнаружил дома никаких следов её присутствия. Отец нехотя сообщил, что мать собрала вещи и сбежала, не сказав ни слова. Папа ужасно злился каждый раз, когда кто-то случайно упоминал его жену в беседе. А злить его было опасно. Куплена была обычная «двушка», но отец, понимая, что двум мужчинам будет тесновато на столь небольшой территории, ещё на стадии строительства нашёл решение. Технический этаж находился прямо над нами и являлся, по сути, просто пустыми помещениям с полыми колоннами и пилонами на месте несущих стен. Переговорив с застройщиком, отец занёс кому надо в БТИ и в управляющей компании, после чего прорубил люк прямо посреди гостиной, построив новые стены прямо над нашей квартирой. Совершая такие сделки, он любил приговаривать: «Всё покупается и продаётся, сынок. У всего есть цена, кому хватит коробки конфет, кому — пухлого конверта, кому-то — ответной услуги. Купить можно всё — вопрос в цене!» К моменту переезда на второй этаж уже вела лестница, а наверху находилась пара комнат и отдельный санузел. — Теперь, сын, можешь занимать «зал заседаний» сколько влезет! — пошутил отец на новоселье. Также между туалетом и импровизированной библиотекой находилось небольшое помещение, куда умещалась только стиральная машинка и стеллажи со старыми вещами. В этом закутке в стену была врезана большая металлическая дверь с глазком. Пожарная инспекция закрыла глаза на явные нарушения норм безопасности в обмен на некие лекарства из-за рубежа для одного из начальников, но на установке двери настояла. Отец видел в том исключительно необходимое неудобство. Я же разглядел возможность. Курить на балконе было опасно и глупо — пепел оседал на карнизе ниже, помню, как я по утрам панически стряхивал его на улицу, пока отец не увидел. Узнай он, что я курильщик — оторвал бы голову. Так что теперь у меня появилось собственное убежище для моей маленькой греховной привычки. Разумеется, сначала нужно было дождаться, пока папа уляжется спать — иначе он мог бы услышать, как открывается дверь наверху. После приходилось осторожно, по сантиметру, поворачивать дверную ручку до лёгкого щелчка, и, положив тапок на порог, чтобы дверь не захлопнулась, красться в самый дальний угол. Мне — с моим-то ростом — всегда надо было пригибаться, чтобы не стукнуться головой о слишком низкую для меня притолоку. На техническом этаже по ночам было темно, так что я брал с собой мобильник — у меня тогда была старая Нокия с фонариком. Меня всегда пугала мысль о том, что дверь в квартиру закроется, и я окажусь замурован на чердаке — ключей от двери ни на крышу, ни на лестницу у меня не было, поэтому я всегда по несколько раз проверял, крепко ли в проёме сидит тапок. Мысль о том, чтобы попросить отца меня высвободить, казалась мне ещё более абсурдной и пугающей. Стоя между серых бетонных пилонов, слушая, как щёлкает электропривод лифта и жужжит лебёдка, я наслаждался своей крошечной вольностью. В мозгу тоже щёлкало метафорическое реле, переключаясь между мыслями о тирании дома на фантазии о свободе за его пределами. Происшествие, которое спустя добрые пятнадцать лет вновь привело меня сюда, в отчий дом, случилось через полтора года после нашего переезда. Я был влюблён в одну девочку. Высокая, стройная, с длинными, крашеными в блонд волосами. Вика училась на два класса старше меня и тем летом как раз покинула школу после девятого. Сейчас я уже не вспомню, где я добыл её телефон, и уж тем более — как набрался смелости позвать на свидание. Дотащив тяжёлую сумку до той самой злополучной ниши, я прислоняю её к четырём таким же. Подхожу к подоконнику заложенного кирпичом окна и извлекаю из тёмной щели полупустую пачку «Вест Лайт». За годы сигареты высохли и были отвратительны на вкус, но мне было всё равно. Это — вкус моей юности. Вкус тех дней, когда Вика всё ещё была среди нас. Помню, мы сидели в кино, и я обливался пóтом — от смущения, а вовсе не от жары. Райан Рейнолдс в «Ужасе Амитивилля» как раз волочил топор по доскам сарая, направляясь в дом, чтобы расправиться со своей семьёй, когда Вика сама взяла мою руку и положила себе на плечо. Как же тогда колотилось сердце и потели ладони от осознания того, что девушка, которая мне так нравится, сейчас сидит рядом со мной и позволяет себя обнимать! По Мытищам ходили разные слухи, исходя из которых можно было предположить, что Вика куда более опытна в отношениях, нежели я, но на тот момент всё это казалось мне неважным. Когда мы вышли из кино, на улице накрапывал противный мелкий дождь, погода испортилась, и холод заставлял кожу покрываться мурашками. Я благородно отдал Вике свою ветровку, сам дрожа от промозглого ветра, но я ни за что не хотел, чтобы это свидание заканчивалось. Она предложила посидеть где-нибудь в подъезде, но мне в голову пришла мысль, что можно пойти ко мне. Тогда это казалось удачной идеей. Мы направились из Перловки в Новые Мытищи и, несмотря на холод, я шёл гоголем, представляя, как её, девочку из обычной девятиэтажки, должно быть, впечатлит двухъярусная квартира с огромной террасой, плазменным телевизором, кондиционерами и кожаными диванами. Умом я, конечно, понимал, что гордиться здесь откровенно нечем — всё это было куплено на деньги отца, моих достижений здесь не было. Но всё же, сам тем временем фантазировал, как Вика будет с восхищением осматривать наши хоромы. Антикварный немецкий мотоцикл тридцать седьмого года под лестницей, гигантские напольные часы, дизайнерский кухонный гарнитур и резные деревянные картины ручной работы. Я заблаговременно позвонил отцу и по шуму на заднем плане определил, что он ещё где-то в Москве и, похоже, домой не торопится. Спроси я его напрямую — тут же навлёк бы на себя подозрения. Если Вика и была восхищена внутренним убранством, то виду не подала. Вела себя так, словно посещала квартиры миллионеров по десять раз на дню. Это меня слегка разозлило и раззадорило, и я, чтобы показать ей, кто здесь полноправный хозяин, словно в американских фильмах шаблонно спросил: «Не желаешь чего-нибудь выпить?» Вика попросила мартини, но в отцовском шкафу из початых бутылок были только разномастные коньяки и восемнадцатилетний — единственный совершеннолетний в квартире — «Чивас Ригал». Недолго думая, я набрал льда из морозилки в два стакана, взял бутылку, и мы отправились на второй этаж, в мою комнату. Если бы я тогда знал, чем всё кончится, я бы ни за что не брал с собой алкоголь. Мы сидели на полу по-турецки друг напротив друга. Вика пила, словно заправский ханыга, занюхивая виски собственными волосами. Я даже слегка опешил, глядя, как она опустошает стакан за стаканом, в то время как мои «на два пальца» продолжали плескаться в стекле вместе с тающим льдом. В какой-то момент в голове даже промелькнула мысль: «Она не для тебя. Вы живёте слишком разными жизнями». Но все мои сомнения рассеивались в секунду, когда девушка заливалась смехом в ответ на мои неуклюжие шутки, выставляя на обозрение чуть более длинные, чем нужно, клычки, которые я находил ужасно милыми. Опрокинув очередные грамм тридцать виски, Вика вдруг потянулась руками к моей голове, вцепилась острыми ноготками мне в волосы и прижалась к ним носом, шумно вдыхая. Помню, она тихонько застонала, пробормотав что-то про то, как я вкусно пахну. В ушах зашумело, я чувствовал, как горят мои щёки, как набатом бухает сердце, как мозг лихорадочно перебирает варианты дальнейшего развития событий. «Сейчас она меня поцелует» — подумал я тогда и вскочил на ноги, чуть не разбив ей нос. — Слушай, а пойдём покурим? — предложил я, с трудом вспоминая слова. Больше всего на свете я тогда жаждал её поцелуя, но когда вожделенное было так близко, я почему-то спасовал. Вика недоумённо согласилась и проследовала за мной, пока я шёл к двери на техэтаж и проклинал себя за трусость. Осторожно, чтобы не порвать, я отклеил бумажку, опечатывавшую дверь. На стене, где она цеплялась, накопилась уже хорошая такая блямба от клеящего карандаша — так я уничтожал улики. Что-то звякнуло об дверь — обернувшись, я увидел, что бутылку Вика взяла с собой. Мы отошли подальше от входа в квартиру, вглубь тёмного лабиринта колонн. Я достал из-под замурованного окна пачку «Вест Лайт». Мы закурили. Я по привычке держал сигарету заблаговременно спрятанными там же карандашами — на манер китайских палочек, — чтобы отец не унюхал запах курева от рукавов и пальцев. Вика же наслаждалась табаком в полной мере, пуская то колечки, то дымный водопад из носа в рот. Невольно залюбовавшись необычным зрелищем, я отвлёкся лишь, когда из-за двери, ведущей обратно в квартиру раздалось яростное: — Валера! Появление отца застало меня врасплох. Я ведь всё точно рассчитал — я должен был услышать, как хлопнет входная дверь в предбанник. Видимо, виски ударило мне в голову, или меня отвлекла Вика, но появление отца я проворонил, и теперь он был где-то здесь, на техническом этаже. Сигарету я тут же бросил под ноги и затушил краем тапка, девушка же пьяно захихикала, вновь продемонстрировав свои великолепные клычки. — Тихо! — шепнул тогда я, уводя её в нишу за машинным отделением лифта. Это было странное, непонятно для чего предназначенное углубление с невероятно узким проходом, расширяющееся внутри, словно какая-то архитектурная верша. Мы оказались в полной темноте, прижатые друг к другу, будто шпроты, и я болезненно прислушивался к эху тяжёлых шагов, разносившемуся по тёмным лабиринтам чердака. На столь близкое присутствие девушки, которая мне нравилась, организм отреагировал вполне определённым образом, и я со смущением заметил, что упираюсь своим причинным местом Вике туда, где у её джинсов была ширинка. Но девушку это, кажется, не смущало. Если бы я мог видеть в темноте, перед глазами наверняка бы предстали чертенята, пляшущие у неё в глазах, и клыкастая озорная улыбка. — Валера, выходи, мать твою! — орал отец, но я ничего не слышал, потому что сначала на меня пахнуло запахом алкоголя и блеска для губ, а потом мы поцеловались. Её влажный язык метался по моему рту, горячее дыхание обдавало мне лицо, а руки расстёгивали ремень на джинсах. — Так даже прикольней! — шепнула она мне в тот вечер. Вика пыталась залезть мне в ширинку, пьяно подхихикивая, и мне пришлось зажать ей рот — громадная ладонь накрыла прелестное личико почти полностью. Она силилась сбросить руку и что-то мычала, даже царапалась, но потом угомонилась. В кармане завибрировало. По техэтажу омерзительной трелью разнёсся надоевший до зубовного скрежета рингтон Нокии. — Можешь не прятаться, я тебя слышу, — голос отца раздался где-то за углом, совсем рядом. — Подожди здесь, я потом тебя выведу, — еле слышно шепнул я Вике на ухо. Длинные благоухающие шампунем волосы мотнулись где-то рядом с моим лицом. Кажется, она кивнула. Когда я вышел из ниши, моим глазам предстал разъярённый отец. Наклонив голову и раздувая ноздри, похожий на бешеного быка, он светил на меня светодиодным фонариком и с презрением рассматривал. Будучи выше него на полторы головы, я всё же чувствовал себя в тот момент лилипутом под пятой Гулливера. — Ну что, фуфел, попался?! И хули ты тут делал? Не помню, что я ответил. Впрочем, мои слова для отца никогда не имели значения. Что бы я тогда ни сказал, удар последовал бы в любом случае. Первый пришёлся в живот и выбил из меня весь воздух. Второй был тыльной стороной ладони по лицу и разбил мне в кровь нос. Крепкой, мощной как клешня рукой он схватил меня сзади за шею и сдавил пальцами, причиняя почти невыносимую боль. В таком виде он затащил меня обратно в квартиру — согнувшегося пополам и униженного. Папа разжал пальцы, и я рухнул на пол, хватая ртом воздух, а он стоял надо мной, огромный и беспощадный. — Никогда! Больше! Не! Смей! Туда! Ходить! — каждое своё слово отец сопровождал взвешенным ударом ноги по моим рёбрам. — Если тебя засекут коммунальщики… Ты вылетишь из этого дома! Занесу, кому надо, и тебя выпишут сразу на улицу. Сможешь ночевать хоть на чердаках, хоть на теплотрассах! Ты меня услышал? — я кивнул, не в силах издать ни звука. — И пока ты живёшь в моём доме — никаких! Ебанных! Сигарет! Последние три удара оказались сильнее предыдущих и, похоже, пришлись куда-то в почку, потому что от боли я почти ничего не соображал. Заперев дверь на техэтаж на ключ, отец спустился к себе и отправился на кухню. Я попытался дозвониться до Вики, чтобы объяснить, что выкраду ключи, как только папа уснёт, но услышал лишь, что «абонент вне зоны действия сети» — наверное, стены в новостройке оказались весьма толстыми, или у неё сел мобильник. Отец ещё долго ворочался внизу, представляясь мне яростным медведем-шатуном в буреломе. Сложно сказать, сколько прошло времени — от боли в рёбрах мне казалось, что секунды растягиваются на часы, а минуты — на сутки. Я лежал, свернувшись калачиком, утопая в боли и жалости к себе, не замечая, как проваливаюсь в объятия сна. Не знаю, через сколько я очнулся тогда, но за окном была уже глубокая ночь. Знал ли он то, что теперь знаю я? Без понятия. Была ли эта ярость следствием его страха перед работниками коммунальных служб, или это была забота обо мне? Может, ещё когда он строил эти помещения, его предупредили, что обитателей чердака лучше не беспокоить? Я весь обратился в слух, пытаясь уловить хоть какие-то признаки активности, но, похоже, отец и правда лёг спать. Я совершил несколько глубоких вдохов, набираясь решимости, и принялся осторожно спускаться. Раскрыв рот — чёрт знает, почему я тогда думал, что так произвожу меньше шума, — я на цыпочках подбирался к отцовскому портфелю на банкетке. Если бы он застал меня за этим занятием — в ту ночь я бы, наверное, уехал на скорой. Осторожно, стараясь не звякнуть предательским замочком, я медленно, по миллиметру вытягивал связку, прижимая ключи друг к другу, чтобы те не издали шума. В какую-то секунду я услышал шлепок босых ног об пол спальни — отец встал с кровати. Замерев у портфеля, я молился, чтобы тот не вышел в коридор, не включил свет и не увидел меня, ворующего у него из сумки. Но отец, похоже, просто забыл поставить будильник — я чётко слышал, как попискивает в его руке телефон, как он шлёпает по ламинату обратно в кровать, и как проседает под ним матрас. Позволив себе дышать, я наконец-то вытянул ключи из отделения и, зажав их в кулаке, бесшумной молнией ринулся наверх. Странным образом ключи как раз и не потребовались — дверь не была заперта. Тогда я предположил, что отец не справился с замком или сделал лишний поворот не в ту сторону. Сейчас я, конечно, знал истинную причину того, почему дверь, ведущая на техэтаж, должна всегда оставаться незапертой. Требование пожарной комиссии. И не только их. Темнота, теперь уже настоящая, ночная, окончательно заволокла технические помещения — хоть глаз выколи. К счастью, фонарик Нокии был достаточно ярким. Дойдя до ниши, я посветил внутрь, но девушки не увидел. — Вика! Вика! — шипел я, словно ёж, пытаясь одновременно и позвать свою гостью, и не разбудить отца. Никто не отвечал. Методично я обошёл все помещения техэтажа, но девушки нигде не было. Подёргав дверь, ведущую на лестницу, я убедился, что та заперта снаружи. То же самое было и с люком на крышу. Я, недоумевая, куда могла запропаститься Вика, обошёл территорию повторно, вздрагивая от щелчков лифтового реле, но безрезультатно. Заглянув по второму разу в нишу, я увидел лишь разбитую бутылку Чиваса и тёмное пятно от виски на полу. Вика пропала. Моя девушка исчезла с запертого и замурованного со всех сторон технического этажа. На тот момент я ещё не понимал ужаса ситуации.