«Театр лишь может задавать вопросы, но не в состоянии что-либо изменить».
Режиссёр «Попрыгуньи» - о работе с вахтанговцами, прозаическом воздухе и утерянном братстве
- Айдар, Вы впервые ставите в стенах Театра Вахтангова. Делитесь впечатлениями.
- Буквально на днях встречался с однокурсниками по ГИТИСу. Есть у нас, режиссёров, такая хорошая традиция: иногда встречаться, «сплетничать», обсуждать свои работы в разных театральных коллективах. И вдруг во время нашей беседы я с «ужасом» обнаружил, что чувствую себя белой вороной, так как мне даже не на что пожаловаться, некому промыть косточки, нет той душещипательной истории, которая вызвала бы слезу сочувствия у товарищей.
В Театре Вахтангова какая-то нереальная организованность. Были вначале сложности с тем, что параллельно идут репетиции нескольких спектаклей, но вскоре все эти вопросы решились.
Сейчас вся наша команда живёт предстоящей премьерой. Репетиции идут наполнено. Заключается это в том, что артисты приходят готовыми. Они проделывают огромную самостоятельную работу дома, размышляют над материалом. Наши встречи обычно начинаются с того, что почти все говорят: «Знаете, я тут подумал…» или «Мне пришла такая мысль…». Мы около часа обсуждаем весь тот багаж, который они проносят с собой.
- Вам импонирует такой подход? Или Вы из тех режиссёров, которые предпочитают работать, как в том анекдоте: спектакль выпустим – будете играть, что захотите, я вам мешать не стану, а на репетициях не мешайте вы мне и делайте, что сказал.
- Нет, мне ближе понятия сотворчества и команды. Важно набрать людей думающих, готовых сочинять вместе с тобой спектакль. Режиссёр, как правило, видит целое, а все нюансы как раз рождаются в процессе сотворчества с артистами.
- Вы сами отбирали артистов или Вам их рекомендовали?
- Отбирал сам. На главные роли определил уже изначально. Женю Ивашову и Яна Гахарманова я знаю ещё по Театральному институту им. Б Щукина. Их художественный руководитель Александр Коручеков преподавал у нас в ГИТИСе. Я ходил на дипломные спектакли ребят.
Когда зашла речь о постановке в Театре Вахтангова, я посмотрел спектакли текущего репертуара, примерно уже прикинул, кто мне нужен. Затем были встречи. Я рассказывал свою задумку, озвучивал примерное распределение ролей. Главная задача состояла в том, чтобы человек тоже увлёкся нашей историей. С кем-то в силу различных причин (большой занятости, съёмок, задействованности в других премьерах) не срасталось. Об этом ребята говорили честно, за что им большое спасибо! И так постепенно собралась наша команда, которая увлеклась материалом.
- Свой путь режиссёра Вы начали с поэзии и прозы татарских авторов. На сценах театров Москвы продолжили ставить спектакли по прозе. Чем Вас привлекает литературный материал?
— Это происходило неосознанно. У меня нет позиции, что я буду принципиально работать с литературой и не прикасаться к драматургии. Какой бы материал режиссёр не брал, он всегда работает с миром автора, а через мир автора раскрывает и свой. Возможно, это связано с тем, что в прозе больше воздуха для сочинения. Возможно, в этом есть некое влияние моего мастера Сергея Женовача, который любит работать с прозой.
- Почему Чехов, почему «Попрыгунья»?
- Во-первых, это произведение лежит в моём режиссёрском портфеле с третьего курса ГИТИСа. У нас был семестр, посвящённый творчеству Антону Павловича. Я как раз работал над «Попрыгуньей». Тогда этот эскиз не дошёл до показа, но желание вернуться к тексту крепко засело. Так что это своего рода гештальт.
Во-вторых, в «Попрыгунье» я нашёл такой момент, ради которого, на мой взгляд, стоит придумывать спектакль. Для кого-то он покажется незначительным, а для меня является ключевым и раскрывает главную суть произведения.
Изначально Антон Павлович назвал рассказ «Великий человек», но в последний момент написал редактору и попросил заменить на «Попрыгунью». Как вы помните, в финале, когда Дымов заболел, к нему, не сговариваясь, приехали все его товарищи-врачи. День и ночь они дежурили у постели больного. Пытались сделать всё возможное, чтобы его спасти, но, увы. Однако в этом «поражении», на мой взгляд, скрыта их победа. Я увидел настоящее братство, сплочение людей перед бедой, людей, которые оказались в доме Дымова по любви, по зову сердца. Для меня это самое ценное.
Я хоть и человек молодой, но застал ещё те времена, когда двери в подъездах и домах не запирались на железные засовы. Когда все соседи знали друг друга, вместе отмечали праздники, а если вдруг к кому-то в дом пришла беда, то спешили на выручку. Сегодня этого по моим ощущениям становится всё меньше и меньше. Мы разобщены. Уходит то братство, единение людей, а, может, и уже безвозвратно ушло. И это, если честно, печалит.
- Когда в 1892-ом году в журнале «Север» была опубликована «Попрыгунья», вся Москва обвинила Антона Чехова в пасквиле, так как многие узнали себя в героях. Признавайтесь, не вызовет ли Ваш спектакль такого же эффекта?
- (смеётся) Ну если и вызовет, то, значит, всё было не зря. С другой стороны, я прекрасно понимаю, что театр лишь может задавать какие-то вопросы, давать человеку толчок к размышлению, но театр не в состоянии что-либо изменить.
Вообще, конечно, было очень интересно изучать предысторию написания этого рассказа. Пожалуй, это самая жизненная история у Чехова, так как сюжет и прототипы были взяты из жизни. Наверное, поэтому тогда «Попрыгунья» и вызвала такой резонанс. Какая реакция будет сегодня – узнаем совсем скоро.