Талант и страдание: современная музыка на грани со смертью

Несколько лет назад мы с Бобом Диланом пили кофе в Париже. В то время он исполнял песню Hallelujah на своих концертах и спросил меня, сколько времени ушло на ее написание. Я сказал: «Два года, почти целиком». Он был в шоке. Затем мы заговорили о его песне I And I и я спросил: «Сколько времени ты потратил на то, чтобы написать ее?» Он сказал: «Практически 15 минут». Я чуть не упал со стула. И самое смешное в том, что я соврал. На самом деле, на Hallelujah ушло почти 5 лет. Конечно, и он соврал. У него, наверное, ушло минут десять.

Леонард Коэн

Эта замечательная ситуация предельно занимательна с точки зрения талантливости, идентификации таланта. В музыке такое понятие, как «талант», — это наименее статическая и наиболее колеблющаяся парадигма опыта и знаний: зачастую неструктурированных, но искренних и «живых».

Передовым состоянием всякого творца в момент напряженной работы с произведением искусства, на самом деле, является страдание. Есть, конечно, разные-разные формы страдания: от эмпатии до «Стокгольмского синдрома» — суть в том, что под воздействием формальной и регулирующейся угрозы, художник воспринимает этот образ по-своему.     

Еще Марина Абрамович обращала на это внимание со своим манифестом об отношениях творца и природы реальности: «Художник должен страдать, ведь страдания привносят изменения. Страдания трансцеденцируют дух», — говорила перформансистка.    

Музыкальное страдание, на мой взгляд, восходит от самых далеких этнических примеров — что иудаистский киртан, что Tichumaren (новый жанр североафриканского рока, имевший опыт быть упомянутым на моем канале), что ковбойская аутентичная кантри-музыка любого реднека с юга США: все имеет каплю сентиментальности, будь то классическая скорбь по разбившейся бутылке Jack Daniel’s или сожаление о социально-политических переворотах и их воздействии на менталитет — таковые аспекты, казалось бы, рознь друг другу, однако параллель ведется с похожих и мелочных вещей.

Но вернемся к Леонарду Коэну и Бобу Дилану — как успешность в создании произведения искусства граничит с ролью страдания? Для большей понятливости хочу провести аналогию и рассказать о всем известном Курте Кобейне — а точнее, о его смерти. Она непосредственно была связана со страданиями и даже не так бескомпромиссно взаимодействовала с наркотической зависимостью музыканта. 

Обратившись к предсмертной записке Курта мы обнаруживаем исконный трагедизм и драму происходившего: «Моя жизнь стала похожа на курс введения в панк-рок с тех самых пор, как я впервые вышел на сцену и тем самым был посвящен в своего рода этику, в которой сложно спутаны бунтарская независимость и чувство единения со всеми вами. И теперь, спустя столько лет, я перестал получать удовольствие от музыки, и больше не могу ни слушать её, ни писать». — писал солист Nirvana.

Далее он апеллирует тем, что был рад вдохновлять людей и оставаться для кого-то образцом. Курт считает себя несчастным в первую очередь не потому, что искра гранж-рока и сцены погасла, нет. Скорее потому, что обман людей, притворство заинтересованным и веселым — это, как выразился сам Кобейн, «величайшее преступление портив зрителей» — константа реалий, а, значит, — все…

Песня Боба Дилана I And I, как и последние годы Nirvana, не пахнет оптимизмом. Боб поет о судьбе, о душевном странствии. «Someone else is speaking with my mouth, but I’m listening only to my heart..» — это ли не лирика эстетизма?

Поэтому Боб Дилан пишет это произведение с легкостью и романтикой, держа в его слушающем сердце только и страдание — дуальное и надеющееся. Леонард Коэн, в свою очередь, рассказывает в песне о божественности, о непередаваемой радости бытия и онтологии Бога — вот почему ему понадобилось столько времени для предоставления Hallelujah.

Ведь он наслаждался исключительным опытом и воплотил его в изображение хаоса и справедливости мира. Таковой идее не нужно монументальная созидательность страданий — все становится предначертано со временем.

Это необычайный концептуализм музыкальности — поп-культура не поймет. А вывод, тем не менее, сделан.