Светлой памяти Константина Крылова

Умер Константин Анатольевич Крылов. Этот не то философ, не то писатель (как водится у талантливых людей, "всё и сразу") запомнился мне как очень осязаемый человек. За жизнь я виделся с ним три или четыре раза, всегда - в шумных местах, где было много веселящихся русских людей, и всегда бывшего источником этого веселья. Одни находили в нём презабавного старичка, с которым можно поболтать на любую тему и, гомерически смеясь, пойти куда-нибудь ещё; другие (я был чаще среди таких) видели в нём человека, образованного в дореволюционном смысле - то есть образованного титанически, безгранично. К нему можно было подойти с какой-нибудь сокровенной темой, например, завести разговор о любимом писателе или своём исследовании, - и всегда получить живой отзыв, чаще всего очень оригинальный, разворачивающий твои мозги в такое положение, когда они начинают соображать быстрей, а затем несколько дней переходить от стадии "забавная позиция" - к стадии "так и есть" и "почему я сам об этом думал".

Где здесь находился сам Константин Анатольевич, сказать трудно, потому что находился он везде. Это выдавало в нём глубоко рефлексивного человека. Не только в смысле отзывчивого мышления, но и некой гибкости, "флексивности" (лат. flectivus — гибкий), умения быть каким угодно. Эта черта выдавала в нём русского человека. И эта же черта выдавала в нём, писателе, - философа.

В отличие от философа, писатель живёт как бы в отрыве от своих книг. Ещё с диалога "Ион" мы помним, что поэт замечательно описывает колесницы вовсе не потому что хорошо в них разбирается. Поэтому ситуация, когда прелести девственной жизни нам рисует талантливый развратник, а потомственный граф с циклопическим влиянием на мировую культуру проповедует уединение (случай Толстого), - такая ситуация, на первый взгляд противоречивая, в случае писателей достаточно распространена. Иное дело философ. Насколько человек является философом, настолько его жизнь равна его философии. Начиная с Платона и Пифагора, смыслом философии является образ жизни, обращённость от временного к вечному, иночество. Но - общая черта - и философ, и писатель пишут трактаты. То есть текст.

Любые тексты, философские ли, художественные, - всегда большие, написаны пером: их "не вырубишь..." - а человек всегда маленький, сиюминутный и во всём как бы короткий, прыгающий с ветки на ветку собственных чувств и мыслей. Как человеку, будь он писателем или даже философом, соответствовать написанному?

Однако, если оставить в стороне Буратину, трахающего Гаечку, и прочие казусы подобного заявления, Крылов был живым воплощением своих текстов. Это было в нём от философа. От писателя же в нём было то, с какой гибкостью он встраивал свои тексты - философические, "вечные" - в живой поток жизни. В текстах он был такой же, как в жизни, а в жизни говорил абзацами хорошей публицистики, и всегда удивительно ловко. Я никогда не забуду, как в Праге я и мой друг сидели в номере Крылова, записывая интервью. Было два или три часа ночи, и мы изрядно устали после весёлого прощального вечера: рано утром нас всех ждал самолёт. Константин Анатольевич надиктовывал красивые пассажи в классике жанра: про русское национальное государство, про масонов, про конспирологию... Мы с другом почти засыпали, но я старался всеми силами внимательно слушать и поддерживать беседу, замечая осоловевшим взглядом, как Константин Анатольевич смотрит куда-то внутрь себя, быстро перебирая разделы знаний, тянущих на целую библиотеку. Случись какому-нибудь редактору делать из записи хороший письменный текст, он бы остался без работы.

Живое мышление Константина Крылова проявляло себя не только в публицистике. Реализуя философию собственной жизнью, он, само собой, мыслил конкретно, переводя теорию в праксис. Накануне нового 2020-го года, сидя с бокалом вина, окружённый толпой русских студентов, неожиданно он прокомментировал одну мою небольшую заметку о бедственном положении русской философии как традиции. По мнению Крылова, рецепт восстановления этой традиции был очевиден. Дело в том, что западные люди обладают партийным, в чём-то даже сектантским (секта букв. - "школа") мышлением, и человек, в одиночку занимающийся философией, для них не является философом. Рецептом создания традиции, по Крылову, было собрать несколько умных людей в одном месте, прикрепиться к старой (как минимум вековой) школе и написать манифест, на который возложит руки живой представитель традиции ("Тахо-Годи"). Только тогда европейцы могут обратить внимание на Россию. Об этой мысли я думаю до сих пор.

Я родился и вырос в глубинке, и поэтому мне всегда нравились люди, которым всё досталось почти "за так", которые родились в столице, получили первоклассное, фундаментальное образование в лучших традициях дореволюционной России. Находясь рядом с такими людьми, ты видишь, как достигнутые тобой вершины оказываются подножьем, а ты - стоящим на плечах гигантов. Как учат стоики, хорошие друзья могут быть найдены и среди мертвецов, великих авторов прошлого. В нынешнем тягостном положении это стратегия многих русских par excellence. Однако, рядом с нами есть живые гиганты, в одиночку несущие великую русскую (и, шире, - западную) культуру на своих плечах. Константин Крылов был одним из таких. Следуя стоическому принципу, теперь он перешёл из друзей живых - в друзья вечные. Нам стоит радоваться, что мы были его современниками. И в особенности лично я радуюсь тому, что наши пути пересеклись не только во времени, но и в пространстве: слушая ли увеселительные истории о чехах в Праге, беседуя о том, как по пунктам возродить нашу философию, обсуждая в кулуарных беседах смешные истории из жизни больших, талантливых русских людей...

Древние учили - о мёртвых хорошо или никак. Я рад, что высказав свои впечатления о Константине Анатольевиче целиком, мне удалось остаться верным этой максиме, не испытывая ощущения недосказанности.

Светлая Вам память, Константин Анатольевич.