Свет в чужом окне

Измотанным, липким от пота июльским вечером я плелась домой. Улица, по которой я волочила отёкшие от усталости ноги, была раскаленной, чугунно-серой. Из фонарей и окон наружу с лёгкостью выскакивали пучки жёлтого света. «Хоть кому-то без проблем даётся жизнь» — я поставила на горячий тротуар пакет из супермаркета и вытерла влажной салфеткой лицо, шею и затылок. Без ветра, вскипяченный за день воздух застыл между домов приторной сахарной ватой. Беспризорные коты влажным тряпьём валялись под гниющими помойками. Сверху закричали. Заплывшая улица вздрогнула. За распахнутым окном вспыхнула ругань. Спорили громко, драматично, с паузами и знакомо:

— Я тебе не рабыня! Хочешь есть, купи!

— Зачем ты мне нужна, если жрать не готовишь? 

— Ах, значит таки обслуга?

— Это забота. Не понимаешь? 

— Что?!

— Кормить мужа.

Разговор прервали звонкие шлепки, звон битого стекла, и стук падающей мебели. 

Я пошарила в пятнистой темноте взглядом, искала лавку, чтобы присесть и дослушать, досмотреть чем закончится. Ссоры не завершаются ничем хорошим. Если она его сейчас простит, то потом обязательно пожалеет. Крики станут громче, придирки мелочней, а побои чаще. Вдруг у них всё иначе? Загорелись окна в доме рядом: спокойное голубоватое, тёпло-жёлтое, слепяще белое, оттенка старых костей. За красной пеленой тюли мечется чёрная фигурка. Одевается, кружится, втягивает живот, становится на носочки, хватается за голову, срывает и швыряет одежду. Я вздохнула, пощупала свой рыхлый, неспортивный жирок. Брезгливо коснулась тряпья, что уже год носила вместо платьев и попыталась не заплакать. 

Мимо пронеслась парочка. Бледные руки туго сплетены за спинами. Две головы как сросшиеся макушки у сиамских близнецов. Они спешат куда-то в темноту дворов, уносятся наверх в крохотную квартирку, на никогда не остывающую, смятую постель. От них веет хрупкостью юности, лёгкими надеждами, смесью мокрых подмышек и незамысловатых духов, вожделения и жадности к каждой минуте жизни. Она оторвала себя от него, чтобы воровато ответить на звонок: «Буду утром. Мам, я знаю. Не волнуйся»

Я заволновалась. Сверху глухо хлопнуло. Разрывалась между тем, чтобы подсмотреть в какой двор свернёт парочка, вернуться к наблюдению за окнами или бежать домой. Пока сомневалась, молодёжь растворилась в гуще вечера, окно закрыли, за красной вуалью никто не суетится. 

Пора. Пакет прилип к асфальту. Густоватая липкая жижа под сумкой, испортила планы на вечер. Я обещала девочкам, что вместе посмотрим фильм и поедим мороженое. Остался только фильм. Наверняка они выбрали что-то подростковое, как и положено в их возрасте — страсти, сплетни и суперсилы. Мне хотелось катастрофы, где в конце все умрут, случится апокалипсис, а последним кадром: новая, очищенная от грязи жизнь плещется в незамутненной воде возрождения. 

Перед тем как войти в подъезд, я села на лавку, которую весной сама покрасила в небесный цвет. Расслабила растянутую за день спину. Прикрыла глаза. Полулежу на лавке как в тёплой пенистой ванне. Густая жара обволакивает побитое бессмысленной суетой тело, а комары шелестят и щёлкают мелкими, назойливыми пузырьками. Посмотрела на третий этаж, на окна своей квартиры. На стеклянную в раме грань, отделяющую мирок внутри, от мира снаружи. Первое, чёрное окно — кухня. Кроме меня редко кто зажигает в ней свет. Второе — гостиная. Много света, особенно раньше: хрустальная люстра, купленная мамой, два торшера: мой любимый у кресла, выбирала с мужем перед рождением близняшек, второй треснувший, — подарок на новоселье, кто принес, уже не помню, и бестолковые мелкие бра, бра, бра. Спальня давно во тьме. Ухожу ещё темно, прихожу — уже. Больше не с кем зажигать свет. В комнате девочек горят гирлянды. Дочки общаются в сети с друзьями или заканчивают игру. Я обещала быть к девяти. Уже без пяти. 

— Тук-тук, я дома! — это бессмысленная фраза, я говорю её себе, чтобы соединить две реальности, ту, что осталась за порогом и эту, в которой совсем другая жизнь. — Ужинать будете? — включила свет в кухне. Поставила грязный пакет в мойку. Захотелось выбросить всё, что купила, нажила, не могу бросить, что давит, гниёт, смердит мертвечиной и налегке убежать.  

— Мам, что будем смотреть? 

— Думала, вы выбрали.

— Мы не можем определиться. 

— Секунду, — звонил мобильный, — бабушка, — я подмигнула дочке. 

— Это надолго, — она дернула острыми плечиками. 

Я отошла к окну, влезла с ногами на подоконник. Так делали мои дети, так сидела я в свои шестнадцать, так сидел мой муж. Он курил и смеялся над голодными глубями, подбирающими летящие из форточки окурки. Однажды летом, очень похожим на это: душным, приторным, пахнущим пловом с курагой и коньяком, — полетел сам. Выпал в распахнутое окно. Третий этаж, мог бы выжить, но пьяные рабочие сняли канализационные люки и не вернули назад, не закрыли зияющие в земле зловонные дыры. 

Вынули его утром, чужого, пожелтевшего, сморщенного и сдавленного в гармошку с зажатым в пальцах окурком. 

— Да, мама. В гости с новым ухажёром? Мужчина, прости. Угу. Всё серьёзно. Приготовлю на завтра плов. Ага, с курагой. Он не курит? Ну слава Богу. Букеты не несите. Они мёртвые, больно наблюдать как желтеют и сморщиваются. Хватит одного кладбища. Я в порядке!

В окнах напротив чужая жизнь. Сияют уютные окна, мерцают неуютные. Дыры вместо одиноких и нежилых. У двоих за столом ваза с цветами по центру, разделяет стол пополам, улыбки будто приклеены к лицам; в душной кукольной кухне окно запотело, одинокая фигура хозяйки плавает в дымном тумане; в большой белой гостиной напольные часы, видно как время утиктакивает наши жизни.

— Я скоро! — крикнула в комнату с гирляндами. Спрыгнула с подоконника, впрыгнула в босоножки. 

Выскочила в густую тьму, мёртво распластавшуюся на крыше девятиэтажки. Как в детстве, сладковато пахнет горячим битумом и липовым цветом. За горизонт тянется обморочное небо. Деревья внизу томятся в духоте. Слепо таращатся окна. Разбила бы все. Но пусть смотрят. Сняла и выбросила босоножки. Иду в ночь острожно, как по осколкам. Они шуршат и шепчутся голосами призраков моего прошлого. Иду на цыпочках. Боюсь оглянуться через плечо. Если обернусь, призраки утянут меня назад. Сегодня нельзя. Сегодня годовщина смерти прежней жизни. Полечу искать другую, свою. За пять секунд полёта я узнала, что видел мой муж до смерти: ничего и тишина. До её наступления успела подумать — зря!