Судимость за пытки стигмой не станет

На прошлой неделе Совет по правам человека при президенте России всколыхнул тему пыток. Для наблюдающего за этой темой многие годы ничего необычного. Был мощный информационный повод – публикация видео из Саратовской туберкулезной больницы ФСИН, намеки о новых гигабайтах разоблачающих архивов в будущем, множество материалов в прессе и семь уголовных дел — по пяти эпизодам насильственных действий сексуального характера и по двум эпизодам превышения полномочий с применением насилия. Уволены пятеро сотрудников ФСИН, в том числе глава УФСИН по Саратовской области Алексей Федотов и начальник туберкулезной больницы Павел Гаценко.

Тема поднята прямым обращением члена СПЧ Евы Меркачевой к президенту на встрече совета с ним. Госпожа Меркачева высказала мнение о необходимости внесения в Уголовный кодекс статьи «Пытки», предложила передавать все уголовные дела о пытках в российских колониях в центральный аппарат Следственного комитета России. Говорила она о прокурорском и общественном надзоре, просила о закупке аппарата КТ для единственной тюремной больницы в Москве, о том, что  обвиняемых по ненасильственным преступлениям продолжают отправлять в сизо.

Привожу поднятые Евой Меркачевой темы максимально полно лишь для того, чтобы отметить, что большую часть из них президент оставил без комментариев, сказав лишь, что системные меры нужны, и Совет Федерации уже начал работать по внесению в законодательство изменений, закрепляющих понятие состава преступления «Пытки». 

Законопроект, действительно, лежит, со слов сенатора Людмилы Нарусовой, под сукном с 2019 года. Тогда его появление катализировали пытки, а точнее видео пыток из Ярославского УФСИН. Потом подобного информативного и качественного видео долго не было. Хотя пытки продолжались. 

Популизм. Если кратко, именно так я оцениваю законопроект Совета федерации. Сторонникам законопроекта сложно удается отыскивать аргументы, сколь-либо убедительные для практикующего специалиста. 

Говорят, что это будет отдельная статься в уголовном кодексе и это хорошо. Говорят, что наказание будет предусмотрено до 10 лет лишения свободы. Но и сейчас в кодексе есть пункт «а» части 3 статьи 286 УК – превышение должностных полномочий с применением насилия. Санкция этой нормы включает в себя наказание до 10 лет лишения свободы. Есть и отдельная норма – пункт «д» части 2 статьи 117 УК: истязание с применением пытки, до 7 лет лишения свободы. И то, и другое преступления относятся к категории тяжких, то есть наказание за них не превышает 10 лет лишения свободы. К этой же категории, как планируется, будет относиться и новая статья. 

Так что же поменяется практически? Совершенно ничего, если не будет изменен подход к рассмотрению сообщений об этих преступлениях. 

В 2019 году РБК опубликовал материал, в котором приведены сведения СКР о рассмотрении сообщений о пытках в системе ФСИН.  Согласно этим данным, с 2015 по 2018 год в России было возбуждено 148 уголовных дел об избыточном применении силы сотрудниками колоний и СИЗО. Речь шла о делах, возбужденных по ч. 3 ст. 286 УК. Интересно, что само количество таких дел в 43,7 раза меньше числа жалоб на насилие в тюрьмах, которые были зарегистрированы в СКР, — их за четыре года поступило почти 6,5 тысяч, при этом разрыв между количеством сообщений о преступлениях и числом уголовных дел именно по этому составу УК и конкретно в отношении служащих ФСИН гораздо больше, чем разрыв между общим количеством всех сообщений о преступлениях, полученных СКР, и возбужденных по ним уголовных дел. В целом примерно каждое пятое сообщение о преступлении, подследственном СКР, приводит к возбуждению уголовного дела (по состоянию на 2018 год). 

Я комментировал тогда эти данные, отмечая, что в статистике СКР отражена лишь небольшая часть жалоб заключенных на избиения и пытки. Дело в том, что далеко не все обращения о пытках СКР регистрирует как сообщения о преступлении и проверяет. Часто заявители получают стандартную отписку, что следственный орган не усматривает оснований для проверки. Подчеркну: не для возбуждения уголовного дела, но даже для обычной проверки. Такие обращения в категорию сообщений о преступлениях не попадают и в статистике их проверок не отражаются.

Чтобы расследовать дела и наказывать садистов в погонах, достаточно имеющихся инструментов. Вопрос в их применении. В книге «Невиновные под  следствием: Инструкция по защите своих прав» я привожу пример из практики., яркий уже тем, что он  из той же Ярославской колонии, где пытали Евгения Макарова, где родилось летом 2018 года дело в отношении сотрудников ФСИН. 

Осужденный Толибоходжи Курбонов 15 ноября 2016 года в ходе проверки колонии заместителем прокурора Ярославской области Алексеем Кукиным лично сообщил о том, что сотрудники исправительной колонии необоснованно применяют к осужденным физическую силу – избивают, в качестве примера указал два события применения лично к нему и другим осужденным физического насилия: 27 сентября 2013 года (во время водворения Курбанова в штрафной изолятор) и 2 сентября 2014 года (во время проведения обысков в штрафном изоляторе). 

Прокурор организовал проверку, рядовой помощник прокурора получил объяснение от Курбонова по событиям избиения и направил материал проверки в следственный отдел по Заволжскому району г. Ярославль следственного управления  следственного комитета России по Ярославской области.

Материалом проверки занялся следователь Радион Свирский, к слову тот самый, который много раз отказывал в возбуждении уголовного дела по фактам избиения Евгения Макарова, так как сомнений в показаниях сотрудников колонии не усматривал. 

Следователь не сомневался в этом случае тоже и  возбудил в отношении Курбонова  уголовное дело по признакам преступления, предусмотренного частью 2 статьи 306 УК (заведомо ложный донос в совершении тяжкого преступления). Дело было направлено в суд. Доказательства стандартные: показания сотрудников колонии, сотрудников медицинской части, осмотр медицинской карты Курбонова (телесных повреждений, конечно, не зафиксировано) и журнала учета применения физической силы и специальных средств (не применялось). 

Такие дела вообще из тех, что называют сверхзадачами для защиты. Все документы тщательно укрыты в режимном учреждении, доступа ни к ним, ни к осужденным нет, сотрудники колонии уверенно дают заученные показания. Но в этот раз пошло иначе, выявлено было слишком много нестыковок, система была поставлена в положение, когда нет иного выхода, кроме оправдательного приговора.  И он состоялся 19 июля 2018 года. Судья Заволжского районного суда Мария Селезнева не усмотрела состава преступления в действиях Толибходжи Курбонова.

Для системы это был сбой, флуктуация, избыточное совпадение критических факторов. Системных изменений не произошло, оправдательные приговоры стали еще реже, осужденным легче не стало. Причина в одном – не поменялся подход к рассмотрению сообщений о пытках. 

Есть у сторонников законопроекта еще один довод. Они всерьез полагают, что осуждение за пытки станет некой стигмой, иметь которую в анамнезе будет постыдно, гораздо болезненней, чем судимость за безликое превышение должностных полномочий. 

25 лет я вижу  эту систему. Сам расследовал пытки, направлял в суд дела и тогда уже удивлялся, почему работяга, сломавший руку другом такому же в пьяной драке, получает, к примеру 4 года реального срока, а дежурный отдела милиции, сломавший позвоночник задержанному – 3 условно. Сломавший без нужды, просто перетянул «ласточку». Перестарался, так сказал он мне на допросе. Перестарался, так это и воспринимают все, от уборщицы в отделе до судьи. И это в МВД, где пытки воспринимаются далеко не столь обыденно, как в тюрьмах. 

В колониях для бывших сотрудников правоохранительных органов (БС) немало отбывающих сроки именно за пытки. Они не стыдятся их, не скрывают обстоятельств приговоров, да это и невозможно в колонии. Надо понимать, что, вопреки распространенному мнению, колония для БС – вовсе не анклав сбитых следователей, оперов и прокуроров. Основная масса сидельцев там – обычные работяги, так называемые «ровные» мужики, которые сидят за наркотики, кражи, грабежи, разбои и прочие общеуголовные преступления. Их причастность к сословию БС обусловлена исключительно тем, что они проходили срочную службу во внутренних или пограничных войсках. Многие не просто без образования, но вовсе безграмотны, потому в колониях есть не только ПТУ, но и школы. Да, школы. И взрослые люди оканчивают их в колониях.

Так вот эти мужики, которые никакого отношения к органам не имеют, искренне презирают «ментов» и при этом абсолютно спокойно относятся к тем, кто сидит за их, мужиков, истязания в отделах полиции и тюрьмах. Вместе работают, обедают, пьют чай на ночь. Я видел бывшего заместителя начальника колонии, подполковника, который отбывал срок за то, что пытал сидельца и отрезал ему тестикулу скальпелем. У него спрашивали, зачем лично ему, «куму» в колонии, это было нужно делать самому, да и, вообще, зачем раздевать мужика и резать ему мошонку? Он улыбался. Не рассчитал, говорил, да и что такого, у того зэка же еще одно осталось, яйцо-то, сам виноват, дергаться ему не надо было. Наливал себе чаю. Мужики за столом смеялись. И правда, не надо дергаться, когда к мошонке подносят скальпель. Ушел тот подполковник условно-досрочно без проблем, с первого раза. Никаких сомнений у суда не возникло. 

Пытки, как любое право сильного, большинство под сомнение ставить не будет. Точно не сейчас. И стигмой судимость за пытки не станет, не нужно тешить себя несбыточным.

Намного вероятнее стигматизация борцов с пытками. Иностранные агенты не дадут соврать.