Структурные соображения

НАУКА и ЗДРАВЫЙ СМЫСЛ (конспект)

Язык, которым мы пользуемся с целью описания событий не есть эти события; представление [репрезентация] символизирует то, что происходит "внутри"; события происходят "снаружи", и между ними и языком существует лишь структурная схожесть. Исторически, мы узнали раньше и больше о событиях "снаружи", чем о событиях "внутри". Мы лишь недавно начали изучать себя научно. На некотором этапе нашего развития, мы изобрели структурно простые формы представления, такие как субъектно-предикатный, аддитивный язык. Мы не можем форсировать события "снаружи" в конструкции, созданные "внутри". Наша нервная система, с её упорядоченной циклической структурой и функцией, создаёт абстракции разных порядков, обладающие весьма чёткой структурой и различными характеристиками. На разных уровнях мы создаём разные абстракции, динамические и статические, непрерывные и прерывистые., которые нам требуются, чтобы удовлетворять наши нужды. Если вербальные конструкции, которые мы изобретаем, не сходятся структурно с миром вокруг нас, мы всегда можем изобрести новые, более удовлетворительные конструкции новой структуры. Мы не считаем это проблемой мира вокруг нас, потому что это наши слова изменить не могут, а проблемой нашей находчивости. Тем временем мы узнаём кое-что очень важное; конкретно, мы узнаём о структуре мира, которая служит единственным содержимым знания.

Существуют хорошие структурные причины, по которым нам следует, или не следует, объяснять мир с точки зрения дифференциальных уравнений, или с точки зрения и языком ‘обусловленности’. Структурно базовый термин порядок радикально и конструктивно поможет нам в наших поисках.

Исследуем ещё несколько семантических проблем, не забывая о том, что в теории здравого смысла, под которой мы подразумеваем теорию адаптации, нам следует подчеркнуть методологические и структурные средства для такой семантической адаптации. Переводы динамики-статики мы фундаментально связываем с разными порядками абстракций, и учитываем психо-логические проблемы, связанные с ‘эмоциями’ и ‘разумом’, линейностью против не-линейности, ‘прямым’ против ‘искривлённого’, которые мы объясним в Частях VII и VIII.

Мы имеем дело с разными событиями, объектами и большими и малыми частицами материалов. Мы выработали привычку говорить о них с точки зрения ‘материи’. Посредством семантического расстройства, называемого отождествлением, мы представляем, что такая вещь, как ‘материя’ обладает отдельным физическим существованием. Человек можем испытать шок, если его на полном серьёзе попросить дать кусок ‘материи’ (дать, а не изливать слова). Большинство людей, включая учёных, дают карандаш или что-то такое. Но, на деле, дают ли они ‘материю’? То, что они дают мы не символизируем просто как ‘материя’. Объект, ‘карандаш’, который они дали, требует лингвистически ‘пространство’, иначе, существовал бы не карандаш, а только математическая точка — выдумка. Он также требует вербально ‘время’, иначе, существовал бы не карандаш, а лишь ‘вспышка’.

Подобным образом, если попросить кого-нибудь дать кусок ‘пространства’ (опять же, дать, а не изливать слова), в лучшем случае, человек попытается показать ‘пространство’ взмахами рук, но взмахи рук относят нас к тому, что мы называем воздухом, пылью, микробами, гравитационными и электромагнитными полями. Иными словами, структурно, предполагаемое ‘пространство’ представляет собой заполненность какими-то материалами ‘в пространстве’ и ‘во времени’.

На просьбу дать ‘время’, человек может показать свои часы. На это мы можем возразить подобным образом; конкретно тем, что он показал нам так называемую ‘материю’, которая ‘движется’ в ‘пространстве’. Нам следует выработать с.р, при которых, когда мы пользуемся термином ‘материя’, мы ссылаемся на что-то, например, карандаш, который, согласно принятому эл языку, также включает ‘пространство’ и ‘время’, о которых мы забываем. Когда мы пользуемся термином ‘пространство’, мы ссылаемся на заполненность какими-либо материалами, которая существует во ‘времени’, но из-за того, что мы обычно не воспринимаем эти материалы ‘чувствами’, мы ими пренебрегаем. Пользуясь термином ‘время’, мы ссылаемся на ‘материю’, движущуюся в ‘пространстве’, которыми мы, опять же, пренебрегаем.

То, о чём мы говорим, я считаю структурно безусловно фундаментальным для теории здравого смысла, потому что в большинстве случаев ‘безумия’ и не-здравомыслия происходит дезориентирование во отношении ‘пространства’ и ‘времени’. При отождествлении — семантическом нарушении, которое случается почти у каждого из нас — в основе большинства человеческих затруднений, личных или общественных, неизменно проявляется особое дезориентирование в наших ощущениях по отношению к ‘материи’, ‘пространству’ и ‘времени’. Естественным мы это считаем только в случаях ‘безумия’, не-здравомыслия и не-адаптаций; ‘здравомыслящих’ мы считаем предположительно адаптированными.

Адаптированными к чему? К миру вокруг нас и к самим себе. Наш человеческий мир отличается от мира животных своей сложностью и тонкостью адаптации. В жизни животных, отношения к миру не имеют значения в том же смысле; в случае человека, они приобретают важность, поэтому нам требуется анализ новой человеческой ‘семантической вселенной’, в которую входит ‘вселенная дискурса’. Эта ‘вселенная дискурса’ состоит в прочной связи с терминами ‘материя’, ‘пространство’, ‘время’, со структурой и нашим семантическим отношением к этим терминам.

Давайте вернёмся к анализу нашего объекта, который мы называем ‘карандаш’. Мы уже видели, что объект карандаш не есть ни ‘материя’, ни ‘пространство’, ни ‘время’. Что ‘есть’ этот объект карандаш, и что ‘есть’ эти термины ‘материя’, ‘пространство’ и ‘время’? Кто-то по случаю давал обрывки ответов или некоторых удовлетворительных отдельных высказываний, но при каждом таком известном мне случае проявлялось семантическое нарушение, называемое отождествлением, из-за чего не получается применить даже периодически возникающий правильный ответ, который остаётся запутанным в каких-то других отождествлениях. Я потратил много ‘времени’ и труда, чтобы преодолеть собственные отождествления, и теперь я оказался в положении, в котором, какую бы работу я не читал, я не могу её критиковать со своей точки зрения, потому что её требуется переписать. Такая задача представляется мне невозможной, как технически, так и другими способами. Именно поэтому я решил сформулировать настоящую A-систему, после чего посмотреть, какого преобразования удастся добиться благодаря новой оценке.

Позволим семантическим последствиям говорить за себя. Кусок природы — особым образом сформированное скопление материалов., — который мы называем карандашом, мы считаем абсолютно не-произносимым, просто потому что что бы мы о нём ни сказали, не есть он. Мы можем написать им что-нибудь, но не можем писать его названием или описаниями. Объект не есть слова. Это требует обучения, которое придётся повторить несколько раз, перед тем как мы приспособим наши с.р к этому простому факту. Мы можем разделить наше высказывание на две части. В первой — малообещающей — мы сказали, что объект мы считаем абсолютно не-произносимым, потому что мы не можем сделать объект из слов, независимо от их количества в нашем распоряжении. Во второй — обнадёживающей — мы узнали крайне важный, возможно, ключевой, семантический факт; факт о том, что объект не есть; и не есть он слова. Объект не есть слова. Этот факт не расстраивает нас и не вызывает у нас подавленности. Мы принимаем его как факт и прекращаем о нём волноваться, как это сделал бы ребёнок. Большинство старых ‘философских’ догадок на эту тему относятся к семантическому периоду нашего младенчества, когда мы живём в своём воображении и структурно играем в азартные игры словами, которым мы приписываем объективное существование. Это представляет полноценное не-здравомыслие от отождествления. Ответ на вопрос о том, что ‘есть’ термины ‘материя’, ‘пространство’ и ‘время’ мы, как обычно, даём себе, в надлежаще сформулированном вопросе. Они ‘есть’ термины — ‘Modi considerandi’ [лат. ‘способы размышления’], как их называл Лейбниц, видимо, не понимая полностью семантическую важность своего высказывания. Стоит заметить что способность Лейбница сделать такое высказывание, вместе с его остальной работой, как мы увидим далее, дали ему его психологические характеристики. Когда мы оставим примитивные стандарты оценки, мы сможем создавать гениев с помощью семантического образования.

Таким образом, мы ясно видим, что под нашей кожей происходит что-то, что мы называем миром, или карандашом, или ещё как-либо, и происходит это независимо от наших слов, и не является словами. Здесь мы находим фундаментальный необратимый процесс. Мы можем сказать, что в этом мире происходят человек и его слова. Существует ‘причинный’, зависящий от условий, сложный ряд между миром, нами и нашими словами, но в природе, свободной от технических вмешательств, этот процесс, главным образом, остаётся необратимым — факт, о котором не знают примитивные люди, которые верят в магию слов. Благодаря нашей находчивости, мы можем сделать этот процесс частично обратимым; конкретно, мы можем создавать граммофоны, телефоны, электромеханических людей, которые подчиняются приказам,.

В 1933 году мы знаем о значительной эффективности этого процесса в семантическом мире. Слова представляют собой результат деятельности одного организма, и они, в свою очередь, активируют другие организмы. На макроскопическом уровне обыкновенного поведения, о последнем мы знаем давно, но лишь в последние несколько лет в психиатрии мы открыли, какие семантические и психофизиологические катастрофы и их последствия могут происходить в человеческом организме. Мы смогли об этом узнать только недавно, потому что это происходит на не очевидных для нас субмикроскопических уровнях.

В этой связи, язык ‘материи’, ‘пространства’ и ‘времени’ становится древним. Примитивный человек видел что-то, съел что-то, пострадал от чего-то,. Возникло основание для возгласа удовлетворения или боли. Появились эквиваленты таких слов как ‘материя’, ‘субстанция’,. Ни он, ни большинство из нас не осознавали, что малые или большие куски материалов, с которыми мы имеем дело, проявляются как очень сложные процессы (которые мы объясняем в Части X). Для него, как и для большинства из нас, эти куски материалов ‘являются’ ‘конкретными’, что бы это ни значило, и он может знать ‘всё о них’, что, вероятно, привело к отождествлению., и другим бредовым оценкам. Эти оценки представляли собой плоды воображения человеческого младенчества, и живя жизнь в мире воображения, мы не можем адаптироваться, и тем самым добиться здравомыслия. Из-за того, что он не видел или не чувствовал, или не знал о материалах, которые его окружали, — о заполненности, в которой он жил — он изобрёл термин ‘пространство’, или его эквивалент, чтобы обозначить присутствующие невидимые материалы. Не зная ничего о заполненности, он овеществил то, что представлялось ему пустым ‘пространством’ в ‘абсолютную пустоту’, которая затем стала ‘абсолютным пространством’, ‘абсолютным ничем’, по ‘определению’.

Мы можем сделать несколько важных замечаний об ‘абсолютной пустоте’ и ‘абсолютном ничём’. Во-первых, мы знаем, теоретически и эмпирически, что такая вещь не существует. Мы можем наблюдать больше или меньше чего-то, но никогда неограниченный ‘идеальный вакуум’. Во-вторых, наш нервный склад, согласно опыту, представляется таковым, что ‘абсолютная пустота’ требует ‘внешних стен’. Возникает вопрос о ‘конечности’ или ‘бесконечности’ мира. Если мы назовём мир ‘конечным’, этот мир вынужденно обладает внешними стенами, в связи с чем возникает ещё вопрос: Что существует ‘за стенами’? Если мы назовём мир ‘бесконечным’, мы не избавляемся от психологической проблемы ‘стен’; у нас так и остаётся семантическая потребность в стенах, и мы спрашиваем о том, что существует за ними. Мы видим, что такой мир, подвешенный в некой ‘абсолютной полости’ представляет природу против человеческой природы, и поэтому нам пришлось изобрести нечто сверхъестественное, чтобы объяснить такую предполагаемую природу против человеческой природы. В-третьих, — и это замечание я считаю главным — учитывая, что чтобы считать что-то символом, мы им что-то обозначаем, ‘абсолютное ничего’ мы не наблюдаем на уровне объекта и поэтому никак не можем его символизовать. На этом мы заканчиваем этот спор, потому что мы не можем сказать о нём ничего ни истинного, ни ложного, а только бессмысленное. Мы можем производить звуки, но при этом не говорить ничего о внешнем мире. Мы ясно видим, что ‘абсолютное ничего’ служит ярлыком для семантического нарушения, для вербального овеществления, для патологического состояния под нашей кожей, для выдумки, но не символом для чего-то, обладающего объективным существованием вне нашей кожи.

Некоторые воображаемые последствия этого семантического нарушения идут далеко от реальности и выглядят мрачно. Если наш мир и все остальные миры (островные вселенные) каким-то образом висели в такой ‘абсолютной пустоши’, эти вселенные излучали бы свою энергию в эту ‘бесконечную пустошь’, что бы это не означало, и рано или поздно подошли бы к концу от того, что исчерпали бы свою энергию. К счастью, избавившись от этого патологического семантического состояния посредством надлежащего образования, все эти мрачные симптомы исчезают как простые выдумки. Стоит заметить, что от этого ‘абсолютного пространства’, ‘абсолютной пустоши’, ‘абсолютного ничего’, с трудностями, которые они вызывают из-за очень примитивных структурных игр со словами и не-здорового приписывания объективности словам, мы можем избавиться достаточно просто, если решим исследовать и переучить наши с.р.

Мы можем позволить себе уверенность сказать, что ‘пространство’ представляет собой не ‘пустоту’, а ‘заполненность’ или ‘пленум’. ‘Заполненность’ или ‘пленум’, прежде всего, видится термином совершенно иной не-эл структуры. Когда мы имеем дело с пленумом или заполненностью, мы обязательно учитываем пленум ‘чего-то’, ‘где-то’, в ‘какое-то время’, и таким образом, под этим термином мы предполагаем, по меньшей мере, все три наших бывших элементалистических термина. Более того, заполненность, за счёт какого-то психо-логического процесса, не требует ‘внешних стен’. Если мы зададим вопрос о ‘конечности’ или ‘бесконечности’ такой вселенной заполненности мы можем ответить, без каких-либо психо-логических затруднений, что мы не знаем, но если мы изучим достаточно материалов этой вселенной мы, возможно, узнаем. Мы можем предположить границы вселенной заполненности, и затем вновь задать надоедливый вопрос: «Что существует за ними?» С помощью надлежащего применения языка, мы снова избавляемся от этого затруднения.

Не углубляясь в излишние подробности, мы можем сказать, что граница, или предел, или стена, представляет собой что-то, что по определению, мы не можем преодолеть. Если ничто не ограничивает наш прогресс, то границ не существует. Выдумаем для примера космического путешественника с каким-нибудь невиданным летательным аппаратом, и предположим, что он летит без остановок в ‘определённом направлении’. Если он никогда не сталкивается ни с какой границей, он имеет право назвать свою вселенную безграничной. Возникает вопрос: «Обладает ли такая безграничная вселенная конечным или бесконечным размером? Давайте снова применим корректный язык и немного аналогии. Путешественник на сфере, подобной нашей земле, мог бы путешествовать без конца, никогда при этом не приходя к границе, но при этом мы знаем, что сфера, наша земля, обладает конечным размером. Математики нашли решение, которое воплотилось в теории Эйнштейна. Вселенная представляется безграничной — ответ, который удовлетворяет наши чувства; но обладает конечным, хоть и большим, размером — ответ, который удовлетворяет нашу рациональность.1 Представить, как такая вселенная выглядит видится довольно сложным. Её не стоит представлять как сферу, но позднее мы увидим, что мы можем представить её удовлетворительно. Для того чтобы представить её таким образом, нам требуется избавиться от отождествления — семантического нарушения, тесно связанного с примитивными способами ‘мышления’.

Мы видим нечто подобное в проблемах ‘времени’, хоть они и имеют другое неврологическое происхождение. Грубые материалы, с которыми мы имеем дело, главным образом, оказывают влияние на наше зрение, прикосновение,. Невидимые материалы, такие как воздух., оказывают меньшее влияние на эти ‘чувства’, но большее — на кинестетические ‘чувства’, по которым оцениваются мышечные движения, поэтому ‘пространство’ и ‘время’ имеют разное происхождение. ‘Время’, по-видимому, представляет общую характеристику всей нервной ткани (и, возможно, живой ткани в целом), связанную с резюмированием и интегрированием. То, с чем нам приходится иметь дело в этом мире и в нас самих, представляется периодами и периодичностью, пульсациями,. На субмикроскопическом уровне мы состоим из очень длинный цепей атомических пульсирующих часов. На макроскопическом уровне, нам также приходится иметь дело с периодическими событиями, такими как голод, сон, дыхание, сердцебиение,. Мы уже знаем, что за некоторыми пределами, прерывистые времена, при достаточной быстроте, сливаются в непрерывные ощущения давления, тепла, света,. На уровнях объекта мы имеем дело с временами, и ощущаем ‘время’, когда времена происходят достаточно быстро.

Хорошим примером может снова послужить кинематография. Обычно фильм проигрывается со скоростью шестнадцать кадров в секунду. Плёнка даёт нам кадры с финитными [конечными] отличиями. Когда мы заряжаем её в проектор, отличия исчезают. Наша нервная система резюмировала и интегрировала их, за счёт чего мы видим ‘непрерывное движение’. Если кадры запечатлеваются со скоростью восемь штук в секунду, а потом проигрываются на обыкновенном проекторе со скоростью шестнадцать в секунду, мы снова резюмируем и интегрируем, но в этом случае видим быстро движущийся фильм. Если мы сняли кадры со скоростью 128 кадров в секунду, и проигрываем их на обыкновенном проекторе на скорости шестнадцать кадров в секунду, мы видим фильм в замедлении. Стоит отметить, что порядок семантических ритмических процессов включает четыре измерения — не только ‘пространство’ (три измерения), но и ‘время’. Периоды сокращения сменяются с периодами покоя, и это происходит через почти регулярные интервалы.

Эта ритмическая тенденция представляется настолько фундаментальной и присущей живой ткани, что мы можем по желанию оказывать влияние мышцы. Например, мы можем спровоцировать ритмические сокращения опустив их в специальный солевой раствор, скажем, поваренной соли. Нам также не стоит удивляться тому, что в современной науке мы предполагаем, что жизнь началась в море. Физико-химические условия солевых растворов способствуют ритмическим процессам; они не только начинают их, но и могут их поддерживать, и жизнь, по-видимому, состоит в очень близкой связи с автономными ритмическими процессами.

Такие ритмические процессы ощущаются на низких порядках абстракции как ‘непрерывное время’, скорее всего, из-за быстроты и накладывающихся друг на друга периодов. На высоких порядках абстракций, с развитыми структурно подходящими языковыми и экстра-невральными средствами, они проявляются как времена.

Возможно, неврологически животные ощущают время подобно нам, но у них не хватает неврологических средств для разработки языковых и экстра-невральных средств, которые позволяют нам развивать и резюмировать разнообразный опыт многих поколений (время-связывание). Они не могут перейти от ‘времени’ к ‘временам’. Очевидно, если мы этого не делаем, мы отрекаемся от наших человеческих характеристик и уподобляемся животным в наших оценочных процессах — занимаемся пагубной практикой.

В природе, видимые и невидимые материалы, по-видимому, состоят из пульсаций, происходящих в очень короткие и быстрые периоды, которые, в некоторых случаях, становятся макроскопическими периодами. В первом случае, мы не видим и не ощущаем их, и поэтому мы говорим о ‘конкретности’ [твёрдости],. Во втором случае, мы видим периодические движения, например, земли вокруг солнца., или нашего сердцебиения,. Мы видим, что видимые или невидимые материалы в природе состоят из периодических пульсаций и смотрим на них как на два аспекта одного процесса. Мы разделяем эти процессы на ‘материю’, ‘пространство’ и ‘время’ из-за характерной функции нашей нервной системы. Эти абстракции происходят под нашей кожей, служат методами представления нас самих нам самим, и не являются миром вокруг нас на уровне объекта.

Следует осознать, что в таких обстоятельствах мы не можем говорить о ‘конечности’ или ‘бесконечности’ ‘материи’, ‘пространства’ и ‘времени’, как это делали все старые ‘философы’, включая Лейбница, потому что термины ‘конечный’ [‘финитный’] и ‘бесконечный’ [‘нефинитный’], несмотря на то, что мы можем применять их теоретически к числам аспектов объективных сущностей, не имеют значения, если применить их к языковым проблемам — к формам представления помимо чисел. Конечно, если, посредством семантического патологического расстройства (овеществления), мы припишем некоторое оторванное от реальности объективное существование вербальным терминам, мы сможем говорить о чём угодно, но пользы из такого разговора удастся извлечь не больше, чем из бреда ‘умственно’ больного человека. Термины ‘конечный’ или ‘бесконечный’ мы применяем адекватно только к численным проблемам, и поэтому адекватно говорить мы можем о конечных или бесконечных числах дюймов, фунтов, часов и других подобных сущностей, но высказывания о ‘конечном разуме’ или ‘понимании бесконечного’., не несут значений, а лишь указывают на патологические семантические нарушения пациента.

Овеществление нашего ощущения ‘времени’ приводило и продолжает приводить к очень трагическим последствиям, связанным с нашим не-здравомыслием. Стоит помнить, что в случаях ‘умственных’ и нервных трудностей пациент редко осознаёт характер своего заболевания. Он может ощущать боли, чувствовать себя несчастным, и т. д., но он обычно не понимает их происхождение. Это особенно касается случаев семантических нарушений. Мы можем объяснять это без конца, но в большинстве случаев, попытки оказать помощь оказываются бесполезными. Лишь небольшое количество извлекает пользу. В этом также заключается главная трудность написания этой книги. Читатели, которые отождествляют, иными словами, которые неосознанно верят всеми своими аффективными импульсами в объективность ‘материи’, ‘пространства’ и ‘времени’, испытывают трудности в преобразовании своих с.р в этой области.

Давайте посмотрим, к каким последствиям нас приводит овеществление ‘времени’. Если мы не овеществляем, и ощущаем инстинктивно и перманентно, что слова не есть вещи, о которых мы ими говорим, мы не сможем говорить на такие бессмысленные темы как ‘начало’ или ‘конец’ ‘времени’. Но если мы страдаем от семантических нарушений, из-за которых мы склоняемся к овеществлению, то, конечно, раз объекты обладают началом и концом, то ‘время’ тоже обладает ‘началом’ и ‘концом’. В таких патологических выдумках вселенная обязательно обладает ‘началом во времени’ и поэтому её кто-то изготовил., за чем следуют все наши старые антропоморфические и овеществлённые мифологии, включая старые теории энтропии в физике. Однако если ‘время’ служит лишь человеческое формой представления и не есть объект, вселенная не обладает ни ‘началом во времени’, ни ‘концом во времени’; иными словами, мы можем назвать нашу вселенную без-‘временной’. Её никто не изготавливал; она просто ‘существовала, существует и продолжит существовать’. Когда мы осознаём, ощущаем перманентно и применяем эти осознания и ощущения, что слова не есть вещи, только тогда мы получаем семантическую свободу пользоваться разными формами представления. Мы можем лучше приспособить их структуру к фактам, с которыми имеем дело, лучше приспособиться к этим фактам, которые не есть слова, и за счёт этого более подходящим образом оценивать м.п реальности, что играет важную роль в нашем здравомыслии.

Согласно тому, что мы знаем в 1933 году, мы считаем вселенную без-‘временной’; иными словами, такого объекта как ‘время’ не существует. Терминами периодов, лет, минут или секунд — терминами другого языка — мы можем говорить о бесконечных числах таких времён. Этим высказыванием мы в иной форме выражаем принцип сохранения энергии или какой-либо другой базовой высокой абстракции, которую откроют физики.

В силу того, что мы испытываем ‘время’ как ощущение, созданное условиями этого мира вне и под нашей кожей, которое, мы можем сказать, представляет времена, проблема ‘времени’ становится невро-математическим вопросом. Стоит также заметить, что времена, как термин, предполагает времена чего-то, где-то, и поэтому, учитывая пленум или заполненность, мы относим его к структурно не-эл, не-A терминам.

Под временами также скрывается множество очень важных подоплёк. Под ними мы подразумеваем числа времён, периоды, волны, вибрации, частоты, единицы, количества, прерывистости, и, более того, весь структурный аппарат современной науки.

Эвклидово ‘пространство’ сложилось из семантических предпосылок ‘пустоты’. В нём мы перемещали наши фигуры с места на место и всегда предполагали, что можем это делать достаточно безопасно и точно. В ньютоновой механике мы следовали по этому же пути и даже постулировали ‘абсолютное пространство’ (пустоту). Всё это перекликается с прежним аристотелианизмом.

E, N, и A системы складываются из семантических предпосылок заполненности или пленума; эти предпосылки пока, большей частью, не осознают и не пользуются ими в полной мере; они пока не оказали должного влияния на наши с.р.

Представьте, что в одной части большой комнаты находится открытый зонт, который мы сравниваем с другим ‘единицой’ открытым зонтом. Представим также, что мы откачали из комнаты воздух и исключили другие мешающие факторы. Мы можем переместить наш открытый ‘единицу’ зонт из одной части комнаты в другую, и это перемещение не исказит в заметной степени наш ‘единицу’ зонт. Теперь, проведём похожий эксперимент в двух домах, находящихся на некотором расстоянии друг от друга, во время грозы; гроза при этом, конечно, подразумевает, заполненность. Можем ли мы переместить наш ‘единицу’ зонт через грозу и сохранить его форму., в заполненности, не принимая заполненность в расчёт? Конечно, нет. Мы, таким образом, видим, какую разницу составляет то, предполагаем мы ‘пустоту’ или ‘заполненность’ в наших теориях, или нет.

Это показывает также, почему мы считаем не-эвклидовы геометрии, в которых мы имеем дело с пленумом, структурно предпочтительными, семантически более разумными и более согласованными со структурой мира, нежели язык эвклидовой ‘пустоты’, которой ничего в природе не соответствует. Стоит ли задаваться вопросом о том, что современные лингвисты (математики) работают в направлении заполненности и слияния геометрии с физикой. Это видится единственным очевидным направлением. Дифференциальная геометрия стала фундаментом этой новой точки зрения, но даже в этой геометрии, мы можем правомерно перемещать линии на длинные расстояния. [Герман] Вейл внёс семантическое улучшение в эту точку зрения, предположив, что в дифференциальной геометрии мы можем правомерно пользоваться сравнениями на больших расстояниях, но нам следует проводить все операции между точками, расположенными неопределённо близко друг к другу. (Я не представляю здесь новейшие догадки в этой области, потому что, с не-аристотелевой точки зрения, они видятся бесмыссленными.)

Стоит отметить, что учёные, в целом, практически полностью пренебрегают вербальными и семантическими проблемами, которые мы здесь объяснили, что ведёт к серьёзному замешательству, которого удалось бы избежать, и делает современные научные работы недоступными для простого человека. Возьмём для примера ‘искривление пространства-времени’. Математики употребляют это выражение довольно часто, и, под своей кожей, они большей частью знают, о чём они говорят. Потом это выражение оценивают миллионы разумных читателей, и зз-за детсадовской мифологии и примитивных с.р, ‘пространство’ они понимают как ‘пустоту’, и затем пытаются понять ‘искривление пустоты’. После болезненных попыток, они приходят к правдивому, но, для них, безнадёжному, выводу; конкретно, ‘искривление пустоты’ они объявляют для себя либо не-смыслом [бессмыслицей], либо ‘им не по мозгам’, и в результате они либо преисполняются презрением к математикам, которые возятся с не-смыслом или считают свои способности безнадёжными — оба результата стоит признать нежелательными.

‘Искривление пустоты’ не имеет значений, независимо от того, кто это говорит, но искривление заполненности всецело отличается. Если читатель посмотрит на дым от сигареты или сигары, он сразу поймёт, что означает ‘искривление заполненности’. Он осознает, как это осознают математики, что проблему придётся решать с трудом, но, по крайней мере, она имеет смысл и представляется проблемой, а не не-смыслом.

Мы можем сделать подобные замечания в отношении высоких размерностей в ‘пространстве’. Высокие размерности в ‘пустоте’ тоже представляются не-смыслом, и простой человек вполне правомерно отказывается их принимать. Однако высокие размерности в заполненности представляют собой совершенно иную проблему. Опять же, взглянув на дым от сигареты или сигары, любой человек может понять, что для того чтобы объяснить заполненность, нам могут понадобиться огромные объёмы данных, или, говоря приблизительно, размерностей. Это мы также можем применить к новому четырёхмерному миру Минковского. Мы имеем дело с заполненностью, состоящей из мира линий, сети событий или интервалов., и это мы уже не считаем не-смыслом.

Недавно вышла замечательная книга Бертрана Рассела, от Международной Библиотеки Психологии, Философии и Научного Метода [International Library of Psychology, Philosophy and Scientific Method]; он, однако, назвал её Анализ Материи [The Analysis of Matter], без кавычек.

Эту книгу я считаю очень хорошей и солидной работой, свободной от дефектов, которые я бы мог предположить, увидев название. В названии не учитываются вопросы, которые мы обсуждаем здесь; мне кажется, что книгу следовало бы переименовать в Анализ ‘Материи’.

Меня также обрадовало высказывание такого авторитета как Эддингтон в его книге Математическая Теория Относительности [The Mathematical Theory of Relativity], на стр. 158: ‘Употребляя слово «пространство», нам становится сложно подавлять нерелевантные идеи; поэтому стоит прекратить пользоваться этим словом и сказать открыто, что мы рассматриваем сеть интервалов’.

По уже указанным причинам, я не употребляю термины ‘материя’, ‘пространство’ или ‘время’ без кавычек, а по возможности, вместо них, пользуюсь терминами ‘материалы’, ‘пленум’, ‘заполненность’, ‘протяжённость’ и ‘времена’ (например, секунды). Эти семантические проблемы представляются настолько серьёзными, что к ним следует привлечь внимание участников Международного Математического и Физического Съезда, чтобы внедрить структурно корректную терминологию. Науке не следует структурно вводить в заблуждение простого человека и создавать нарушения в его с.р. Специалисты потратят меньше усилий на изменение своей терминологии, нежели на семантическое переобучение остальной расы. Я бы предложил полностью исключить из науки такие термины как ‘материя’, ‘субстанция’, ‘пространство’ и ‘время’ из-за их крайне широко распространённых вредоносных структурных и, следовательно, семантических подоплёк, и вместо них пользоваться терминами ‘события’, ‘пространство-время’, ‘материал’, ‘пленум’, ‘заполненность’, ‘протяжённости’, ‘времена’,. В этих терминах не только отсутствуют старые структурные семантические подоплёки; напротив, они передают современные структурные понятия и ведут к новым с.р. Применение старых терминов влечёт за собой, неосознанно и автоматически, старую примитивную метафизическую структуру и с.р, которым опыт и современная наука стоит в полное противоречие. Осмелюсь предположить, что такие изменения в терминологии сделали бы новые работы куда более понятными в сравнении с десятками томов с объяснениями старой терминологией.

Прежде чем резюмировать в Частях IX и X, что современная наука может нам поведать о структуре мира вокруг нас, нам стоит уделить внимание средствам, которыми мы распознаём эту структуру.