Стройная кокетка не прочь вертеться перед камерой в обнаженном виде
Стройная кокетка не прочь вертеться перед камерой в обнаженном виде
Содержание Fine HTML Printed version txt(Word,КПК) Lib.ru html
Цвет фона
черный
светло-черный
бежевый
бежевый 2
персиковый
зеленый
серо-зеленый
желтый
синий
серый
красный
белый
Цвет шрифта
белый
зеленый
желтый
синий
темно-синий
серый
светло-серый
тёмно-серый
красный
Размер шрифта
14px
16px
18px
20px
22px
24px
Шрифт
Arial, Helvetica, sans-serif
"Arial Black", Gadget, sans-serif
"Bookman Old Style", serif
"Comic Sans MS", cursive
Courier, monospace
"Courier New", Courier, monospace
Garamond, serif
Georgia, serif
Impact, Charcoal, sans-serif
"Lucida Console", Monaco, monospace
"Lucida Sans Unicode", "Lucida Grande", sans-serif
"MS Sans Serif", Geneva, sans-serif
"MS Serif", "New York", sans-serif
"Palatino Linotype", "Book Antiqua", Palatino, serif
Symbol, sans-serif
Tahoma, Geneva, sans-serif
"Times New Roman", Times, serif
"Trebuchet MS", Helvetica, sans-serif
Verdana, Geneva, sans-serif
Webdings, sans-serif
Wingdings, "Zapf Dingbats", sans-serif
Насыщенность шрифта
жирный
Обычный стиль
курсив
Ширина текста
400px
500px
600px
700px
800px
900px
1000px
1100px
1200px
Показывать меню
Убрать меню
Абзац
0px
4px
12px
16px
20px
24px
28px
32px
36px
40px
Межстрочный интервал
18px
20px
22px
24px
26px
28px
30px
32px
Da ich noch selbst im Werden war! [3]
En avant, en avant, voyez la bacchanale?! [19]
Ну, хорошо, теперь ты власть имеешь!
И низведи, коль с ним ты совладеешь,
Что добрый человек в своем стремленье темном
Инженер молоденький, а зовут Володенькой.
Вперед, вперед, вот так вакханалия?!
Цвет фона
черный
светло-черный
бежевый
бежевый 2
персиковый
зеленый
серо-зеленый
желтый
синий
серый
красный
белый
Цвет шрифта
белый
зеленый
желтый
синий
темно-синий
серый
светло-серый
тёмно-серый
красный
Размер шрифта
14px
16px
18px
20px
22px
24px
Шрифт
Arial, Helvetica, sans-serif
"Arial Black", Gadget, sans-serif
"Bookman Old Style", serif
"Comic Sans MS", cursive
Courier, monospace
"Courier New", Courier, monospace
Garamond, serif
Georgia, serif
Impact, Charcoal, sans-serif
"Lucida Console", Monaco, monospace
"Lucida Sans Unicode", "Lucida Grande", sans-serif
"MS Sans Serif", Geneva, sans-serif
"MS Serif", "New York", sans-serif
"Palatino Linotype", "Book Antiqua", Palatino, serif
Symbol, sans-serif
Tahoma, Geneva, sans-serif
"Times New Roman", Times, serif
"Trebuchet MS", Helvetica, sans-serif
Verdana, Geneva, sans-serif
Webdings, sans-serif
Wingdings, "Zapf Dingbats", sans-serif
Насыщенность шрифта
жирный
Обычный стиль
курсив
Ширина текста
400px
500px
600px
700px
800px
900px
1000px
1100px
1200px
Показывать меню
Убрать меню
Абзац
0px
4px
12px
16px
20px
24px
28px
32px
36px
40px
Межстрочный интервал
18px
20px
22px
24px
26px
28px
30px
32px
VK
Facebook
Twitter
Telegram
EMail
ГОСУДАРСТВЕННОЕ
ИЗДАТЕЛЬСТВО
ХУДОЖЕСТВЕННОЙ
ЛИТЕРАТУРЫ
Н.Г.ИГИН№ЙШОВСЮИ
СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ
В ПЯТИ ТОМАХ
ГОСУДАРСТВЕННОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО
ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
МОСКВА 1057
ШАРИМИМЖКИИ
СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ
ТОМ
2
СТУДЕНТЫ
ИНЖЕНЕРЫ
ГОСУДАРСТВЕННОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО
ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
МОСКВА 1057
Подготовка текста и примечания
Е. М. Ш У Б
Оформление художника
Н. КРЫЛОВА
СТУДЕНТЫ
ТЁМА И ЕГО ДРУЗЬЯ
На семейной хроники
I
— Один ксендз исповедовал одну молодую даму...
Она призналась ему, что изменила мужу... Он прочел
ей суровую нотацию... Кончив, он спросил ее: «Кто же
ваш обольститель?» Она назвала имя его началь-
ника. Тогда ксендз заговорил: «Лестно, лестно, это
даже очень лестно...»
Карташев заерзал на стуле, изображая ксендза...
— Тёма?!
Действие происходило в деревне у Карташевых в
столовой во время обеда. Мать Тёмы, Аглаида Ва-
сильевна, положив нож и вилку, смотрела на сына, но
тот предпочитал в это время смотреть в раскрытое окно
в сад, там, в саду, была тень и было солнце, было ве-
село, как только может быть весело летом в деревен-
ском саду, так же весело, как было теперь на душе
Карташева, и мысль, что он успел-таки рассказать то,
что вдруг подвернулось ему на язык, еще больше ве-
селила его.
Корнев, гостивший опять у Карташевых, не мог
удержаться от улыбки, глядя то на глуповато-доволь-
ное лицо приятеля, то на огорченно-строгое лицо его
матери. Он улыбался, хотя в то же время и старался,
чтоб Аглаида Васильевна не видела его улыбки и тем
не рассердилась на сына еще больше. Наташа кончила
есть свое жаркое и равнодушно задумчиво смотрела
пред собой. Ее лицо как бы говорило: не стоит обра-
щать внимания на Тёмины глупости, а только жаль, что
7
он с каждым днем делается все меньше похожим на то-
го идеального Тёму, которого она так любила когда-то.
И Аглаида Васильевна, точно прочитав мысли На-
таши, принимаясь за прерванную еду, заметила с го-
речью:
— Было время, я мечтала, что из моего сына выйдет
Вальтер Скотт...
— А вышел просто скот,— ответил Карташев в тон
матери и уныло-комично опустил голову.
Удержаться было нельзя: все рассмеялись, и даже
Аглаида Васильевна, улыбнувшись, произнесла:
— Это только потому хорошо, что верно.
— Да, скотина порядочная,— сказал весело Корнев
и сейчас же прибавил: — Прошу извинить за выраже-
ние... Такие господа, как Тёмка, невольно выводят из
рамок приличий... Гм! Гм!
— Все вы хороши,— ответила Аглаида Василь-
евна.— Я часто думаю... Мне даже раз сон приснился:
будто масса молодежи... и все такая прекрасная, и я
говорю: «Господа, столько прекрасной молодежи, а где
же хорошие люди?»
— Да, хороших людей мало,— согласился Корнев.
Когда обед кончился и все встали, Корнев запел:
Быстро молодость промчится.
Так не лучше ли пока
Жизнью вдоволь насладиться:
Жизнь ужасно коротка.
— Это откуда? — поинтересовалась Аглаида Ва-
сильевна.
— Из «Прекрасной Елены»,— предупредительно от-
ветил Корнев.
Аглаида Васильевна махнула только рукой и пошла
к себе.
Это был последний обед перед отъездом из деревни
сперва в город, а затем и в Петербург.
Под вечер в последний раз собрались прокатиться
в степь.
— Тёма, поедем верхом,— предложила Наташа.
8
— Я верхом не поеду,— решительно заявил Корнев.
— Я не вас и зову.
— Я согласен,— ответил Карташев.
Наташа поехала на своей Голубке, Карташев на
Орлике.
— Хочешь, поедем в Криницы...— предложил
брат.— Может, Одарку увидим... Как странно: Одарка
замужем...
— Хорошо... Маму надо спросить...
Аглаида Васильевна разрешила, и брат с сестрой
поехали в Криницы.
Солнце садилось. Орлик избалованно шел полу-
рысью, и Карташев, зная, что мать наблюдает за ним
из экипажа, с красивой посадкой, рисуясь и маскируя
это, лениво щурился в ту сторону, где сверкали пруды
Криницы. Наташа, худенькая и грациозная, держала
себя просто и естественно.
— Зачем ты все хочешь увидеть Одарку? Ты гово-
рил, что она тебе больше не нравится?—упросила его
сестра.
— А может быть, она мне опять понравится?
— А если бы понравилась, ты стал бы за ней уха-
живать?
— Я не знаю...— ответил Карташев тоном, задев-
шим целомудренную Наташу.
— Ну, так поезжай один.— И Наташа повернула
свою лошадь.
Карташев засмеялся.
— Ну, не буду.
Наташа остановила лошадь.
— Честное слово?
— Ну, какое тебе дело?
— Уеду.
— Ну, честное слово,— рассмеялся Карташев.
Наташа опять повернула свою лошадь в Криницы,
и брат и сестра поехали рядом.
Залитая солнцем, уютно сверкала опрятная деревня.
Точно туман или пыль от лучей подымалась над рекой
и окутывала ее золотистою дымкой заката. Солнце спо-
койно исчезало за горой. Высокая перекладина колодца
у въезда в деревню на широкой лужайке, равномерно
9
поскрипывая, медленно поднималась и опускалась под
усилием какой-то бабы.
— Вот Одарка! — показала вдруг на нее брату На-
таша.
Карташев не сразу поверил. Эта неуклюжая, повя-
занная, загорелая дурнушка — Одарка?
Но это была она.
— Одарка?! — воскликнул пораженный Карташев.
Одарка подняла сконфуженно свои все еще прекрас-
ные глаза. Но вдруг, увидя по дороге пару волов и воз,
она испуганно заговорила:
— Едьте, едьте, ради бога... Конон!
— Едем, Тёма,— строго приказала Наташа.
Они повернули своих лошадей и оба смущенные
молча поехали назад мимо Конона, мужа Одарки. Кар-
ташев возмущенно отвел от него глаза.
— В один год всего что он с ней сделал...
Они долго ехали молча.
— Если б я знал, лучше бы не ездил. Одарка оста-
валась бы все такой же прекрасной... И дурак Конон
воображает, что еще можно ухаживать за ней.
Наташа не сразу ответила.
— А душевная перемена еще тяжелее пережи-
вается,— рассеянно проговорила она.
С своей обычной болезненной гримасой она посмот-
рела вперед и опять замолчала.
— Ты на мою перемену намекаешь? — спросил уже
серьезно задетый вдруг Карташев.
— Это нечаянно само собой вышло... да. Не только
на твою... у вас всех перемена...
Брат напряженно сдвинул брови и искал ответа.
— Нет... если серьезно говорить, то ведь это только
поверхностно... Ну, подразнить, что ли, иногда захо-
чется...
— Нет, Тёма... громадная перемена.
Карташев пожал плечами.
— Может...— И, вздохнув, он прибавил: — А нехо-
рошая штука жизнь — портит людей.
Наташе еще тяжелее стало от слов брата. Она вы-
прямилась, точно хотела сбросить с себя эту тяжесть,
и энергично проговорила:
10
— Нет, это пройдет... Ты опять будешь такой же
идеальный... Но!
Она подняла свою лошадь в галоп, Карташев тоже
поскакал с ней рядом и все думал о том,— действи-
тельно ли он переменился и в чем было то идеальное,
чего теперь нет в нем, конечно.
Наступал вечер, в степи где-то замирала песня. Воз-
дух звенел от кузнечиков, стрекотавших без умолку
где-то близко по обеим сторонам пыльной дороги.
По временам вдруг выше поднималась песня и звонко
неслась по степи. Звонкий голос парубка пел:
Нехай кажут, нехай кажут,
Мусят перестаты,
Як уйду я на Украйну
Иншую шукаты.
Да, да, думал Карташев, и он уедет в Петербург и
прощай все прошлое... то далекое, милое...
Затихла песня, степь замерла в неподвижном оча-
ровании вечера, сердце больно и сладко сжималось
о милом далеком прошлом и так рвалось к нему...
Они молча доехали до усадьбы. Карташев как-то
особенно любил в эти минуты свою сестру.
Он помог ей соскочить у подъезда с седла, и когда
она встала на землю, он обнял ее и горячо поцеловал.
Наташа тоже быстро, горячо поцеловала брата и с ма-
нерой матери, махнув рукой, быстро смущенно про-
шла в дом.
Карташев же, передав лошадей Грицько, пошел в
сад и, гуляя по аллее взад и вперед, все думал о том,
что он теперь большой уже. Через месяц он уедет в
Петербург и будет жить новой, совсем новой, особен-
ной жизнью. Там он будет другим человеком. Он ста-
нет серьезным, будет заниматься, будет ученым,— но-
вый мир откроется перед ним, захватит его своим
интересом, и забудется он в нем и потеряет все то, что
пошлит людей, что берет верх над духовным только в
пустой, бессодержательной жизни.
Карташев ходил, жадно и энергично вдыхал в себя
ночной аромат старого сада, и когда его окрикнул с
террасы Корнев, он весело и возбужденно ответил:
и
— Иду!
Из мягкой темноты он попал в яркую столовую,
где сидели за чаем все и смотрели на него — Наташа,
ласковая и повеселевшая, добродушный Корнев, мать,
Маня. И все казались ему и оживленными и жизнера-
достными, и он с наслаждением принял свой стакан
чая, пил его и все думал о Петербурге, а когда кончил
чай, подошел к матери и горячо поцеловал ей руку.
Он был скуп на ласки и, как отец его, несообщителен
на чувства, и этот поцелуй и удовлетворение его души
передались матери и всем. Вечер прошел незаметно,
все были в духе, в том настроении, когда все кажется
таким уютным, когда так хорошо поются, в знако-
мой налаженной обстановке, грустные малороссийские
песни. И Корнев с Маней их пели, а Карташев с ма-
терью сидели на террасе. Аглаида Васильевна гово-
рила сыну:
— Ты у меня умный, и добрый, и хороший, Тёма,
и я не сомневаюсь, что господь благословит твою
жизнь... Но, милый Тёма, поверь ты мне... Я много ви-
дела в жизни, и кому же, как не тебе, передать мне
свой опыт? Помни, Тёма, что единственная опасность,
которая грозит тебе,— это если увлечешься в Петер-
бурге и попадешь в те кружки, откуда выход на эша-
фот, в каторгу...
— Мама!
— Все, Тёма, погибнет тогда... все! и ты и твоя
семья, для которой ты радость жизни превратишь в тя-
желое горе... такое горе, которого не выдержу я, Тёма.
Аглаида Васильевна, взяв руками голову сына, по-
целовала его горячо в лоб. Разговор продолжался, но
уже о молодых — Зинаиде Николаевне и Неручеве.
У них не все шло так гладко, как хотелось Аглаиде
Васильевне, и она жаловалась на Неручева.
В последний раз на другой день утром обходили
Корнев, Наташа и Карташев сад, заглядывали в ко-
нюшню, прощались с лошадьми. Корнев смотрел на все
равнодушно, как на что-то уже чужое для него, ото-
рванное, к чему он не возвратится больше никогда. Там
12
ждала другая жизнь, там в ней большая или малень-
кая, но его доля, и интересно было увидеть скорей эту
свою долю.
Наташа была равнодушна, сдержанна и как будто
рассеянна. Корнев иногда пытливо останавливал на ней
взгляд, иногда по лицу его пробегало сомненье, но
чаще он говорил себе: «Ерунда»,— и старался дер-
жаться непринужденно, как человек, который и в мыс-
лях не держит посягать на что-либо. Наташа же только
видела его желание подчеркнуть это и всем своим об-
разом действий как бы отвечала: но ведь и я не ищу
ничего. И когда им удавалось убедить в этом друг
друга, они оба еще более становились спокойными,
равнодушными и скучными.
— Спойте на прощанье,— обратилась Наташа к
Корневу, когда они возвратились в дом.
— Нет, не хочется... Надоело... Надоело все.
— Ну, вот уж скоро, скоро в Петербург,— ответила
Наташа с своей обычной гримасой.
— Что ж Петербург? Я и от него ничего не жду.
Высылать мне будут тридцать рублей в месяц, при та-
ких деньгах не разживешься. Комнатка где-нибудь на
пятом этаже да лекции... в театр и то не на что будет
ходить.
— Уроки будете давать.
— Какие уроки? Нашего брата там, как сельдей в
бочке.
— Но другие же дают.
— Дают, кому бабушка ворожит.
— Дают, кто брать умеет.
— Ну, кто брать умеет,— желчно и едко согласился
Корнев,— а нам куда? Мы люди маленькие... уже под-
резанные, готовые.
— Не говорите же так...
— Отчего не говорить? Истина тяжела, но еще тя-
желее отсутствие сознания этой истины, Наталья Ни-
колаевна... Нет, уж лучше знать...
— Да ведь откуда вы знаете?
— Э-э! Знаю... Чувствую-с...
13
п
Карташевы приехали в город, и текущие интересы
дня поглотили все их внимание. Карташева обшивали
с ног до головы, как на свадьбу. Шили ему белье,
платье, пальто, шубу. В пиджаке он будет ходить на
лекции, в сюртуке в театр, к знакомым. Необходимо
перчатки и pince-nez. Перчатки он купил, но pince-nez
не решился и мечтал только о нем. Там, в Петербурге,
он его купит. Он остригся, потому что при примерке
нового платья все было новое, кроме старых волн его
густых, не желавших держаться аккуратно, русых во-
лос. Так как он требовал от портных, чтоб те шили как
можно уже в талии, то платья его смахивали в конце
концов на платье с младшего брата. Сам Карташев,
впрочем; этого не замечал — его стягивало, как в кор-
сете, он этого только и желал. Ему показались рукава
длинными: недостаточно виднелись из-под них ман-
жеты — ему обрезали и рукава.
Наконец, все было готово: и платье, и белье, и шуба,
и башлык, и даже кожаные калоши. Непременно ко-
жаные. Человек хорошего тона не наденет резиновых.
Груда вещей занимала кабинет, лежала на стульях,
столах, и Карташев в избытке чувства сам ложился тут
же на диван, поверх какого-нибудь нового сюртука,
положив ноги на новые штаны, и в каких-то волнах без
образов плавал в своем удовлетворенном через край
чувстве.
В новом платье он ходил к знакомым и жалел, что
нельзя сразу все надеть: все платья, и шубу, и башлык,
и калоши. О последних и речи не могло быть в конце
июля — ив одном черном сюртуке была невыносимая
духота. Но тем не менее как-то вечером, перед самым
отъездом, провожая одну из Наташиных подруг, Го-
ренко, Карташев под предлогом прохладной ночи (ночь
была удушливее дня) надел и пальто и калоши. Хотел
даже надеть и башлык и барашковую шапку, потому
что в зеркале он так нравился себе в этой шапке.
— Вам не жарко? — спросила его участливо Го-
ренко.
— Нет,— ответил серьезно и озабоченно Карта-
24
шев,— у меня маленькая лихорадка,— и, чтобы быть
вполне естественным, он даже засунул свои руки в пер-
чатках в рукава своего пальто.
Горенко жила далеко, ночь была лунная, улицы пу-
стынные, щелканье калош оглашало далеко кругом не-
подвижный воздух и доставляло их владельцу порядоч-
ное-таки неудобство.
Когда они подошли к дому, где жила Горенко, Кар-
ташев позвонил, и они ждали, пока им отворят.
— Нет, вы сегодня неразговорчивы,— усмехнулась
Горенко.
— Я вам говорю, что у меня лихорадка.
По двору раздались шаги дворника.
— Ну, желаю вам всего лучшего. Я все-таки хочу
верить, что не ошиблась в вас... У кого есть такая се-
стра, как Наташа...
Горенко говорила с своей обычной манерой думать
вслух.
— Прощайте...
Она быстро пожала руку Карташева и скрылась
прежде, чем закутанный Карташев сообразил что-
нибудь.
Возвращение домой на этот раз было невеселое. Он
всегда был уверен, что в глазах Горенко стоит на высо-
те. Ее последние слова одним взмахом сшибли его с под-
мостков... Теплое пальто давило плечи, калоши, утихшие
было, стали снова отбивать такой назойливый такт, что
Карташев с воплем: «А, будьте вы прокляты!» — вдруг
махнул сперва одной ногой, затем другой, и калоши
улетели и где-то далеко посреди улицы шлепнулись
одна за другой. Но калоши все-таки представляли из
себя капитал, и Карташев, удовлетворив свой гнев,
отправился на розыски, нашел их и, держа их в руках,
пошел дальше.
Ш
Завтра отъезд... Завтра все это исчезнет, и со-
всем другая обстановка уже будет окружать его, Кар-
ташева. Эта теперешняя никогда уже не возвратится.
Приезд на каникулы будет только временным пребыва-
15
нием в гостях, но своя жизнь будет уже не здесь —
пойдет отдельно и так до конца. Все счеты таким об-
разом сведены с этой жизнью — с гимназией, матерью,
семьей. Все, что пошлило жизнь, что делало ее буд-
ничной, теперь уж назади. Теперь это только близкие
люди, которые ничего не жалели и не жалеют, чтоб
дать все, что могут. Карташев в первый раз заметил,
что мать его постарела и как будто стала меньше...
Она нервно, озабоченно возилась около его вещей, ста-
ралась не смотреть на него и боролась с собою. Он ви-
дел это, видел, как все-таки тяжел ей был его отъезд,
и несколько раз его тянуло обнять мать, расцеловать,
обласкать. Прежде его ласкали, а теперь ждали его
ласки. И он знал, что для матери его ласка была бы
большим утешением, была бы счастьем. И тем не ме-
нее он не мог себя заставить быть нежным и ласко-
вым, не мог вырваться из какого-то прозаического на-
строения. Что-то мешало. Конечно, не то доброе чув-
ство, которое теперь в нем было, а скорее — страх, что
иллюзия этого чувства разлетится, когда он исполнит
свое желанье. Может быть, этого чувства хватило бы
только, чтобы сделать первый шаг, а затем он остался
бы лицом к лицу с той матерью, перед которой стоял,
когда удалили из дома Таню, когда его высылали вон,
когда насиловали его волю, когда к такой пошлой
прозе сводились его порывы... Боже сохрани, он не х
Порно Акира Асе (24 фото)
Порно Дженнифер Амтон смотреть онлайн в hd
Негры в разных позах насаживают на члены белых баб порно фото