Стройная хохотушка спряталась на берегу моря

💣 👉🏻👉🏻👉🏻 ВСЯ ИНФОРМАЦИЯ ДОСТУПНА ЗДЕСЬ ЖМИТЕ 👈🏻👈🏻👈🏻

Стройная хохотушка спряталась на берегу моря
Вячеслав Ковалевский. НЕ БОЙСЯ СМЕРТИ
(с) Дарья Верясова, редакция портала
Вячеслав Ковалевский. БРАТ И СЕСТРА 25.11.2018
Запись беседы с матерью, братом Шурой  и школьными друзьями Зои Космодемьянской  в Тимирязевском РК ВЛКСМ 28.12.2018
Обложка книги Вячеслава Ковалевского с дилогией, посвящённой Зое Космодемьянской
Новая повесть В. Ковалевского является второй частью дилогии о Зое Космодемьянской. Первая часть, повесть «Брат и сестра», в которой описаны школьные годы Зои и Шуры Космодемьянских, получила высокую оценку в советской и зарубежной прессе. Повесть «Не бойся смерти!» посвящена деятельности Зои в суровые годы Великой Отечественной войны, в ней рассказано о жизни Зои от первого дня войны и до ее бессмертного подвига. В книге изображен партизанский отряд, состоявший из московских комсомольцев, воссоздана атмосфера боевого товарищества. В выразительных образах юных партизан — юношей и девушек — показана беззаветная преданность долгу, готовность отдавать жизнь во имя победы и торжества родины. Страницы, содержащие подробности, ранее неизвестные, о подвиге и гибели Зои Космодемьянской, глубоко волнуют читателя.
Мать Зои ничего еще не подозревала о случившемся. На сегодня были назначены экзамены в военном училище, где она преподавала русский язык. Курсанты почему-то не явились на экзамены. Это ее удивило, и только. Пользуясь возможностью подышать свежим воздухом, пошла домой пешком. Она была погружена в свои мысли о ежедневных обычных заботах, мало обращала внимания на встречных людей, не видела, что у многих из них написано было на лицах и о чем так тревожно перекидывались словами некоторые из них у подъездов домов и на перекрестках улиц и переулков. В полном неведении дошла она до самого порога своей комнаты. Когда Зоя вскрикнула: «Мамочка!» и, кинувшись к ней, обхватала ее обеими руками, по-детски прижавшись к ее груди, точно птенец в гнезде ища под крылом защиты, — только здесь Любовь Тимофеевну вдруг пронзила ошеломляющая догадка. И сразу стало понятно, почему отменены экзамены у военных курсантов и почему такие глаза у Зои… А Зоя говорила: — Мамочка, война! Война! Без предупреждения. Подло! Открыли огонь, перешли границу!.. Потом замолчала. Обе молчали. Они так тесно прижались друг к другу, что удары в груди от толчков их крови сливались в единый звук, точно у них на двоих было одно общее, огромное сердце. В эту минуту в комнату ворвался Шура. С азартом шестнадцатилетнего мальчишки, для которого важнее всяких истин прежде всего взять верх и доказать свою правоту, он крикнул: — Ну, кто же оказался прав?! Я говорил, что Гитлер подложит свинью? Вот мы и поехали по матушке по Волге!.. Ему самому стало стыдно от своего изречения, и, чтобы замять неловкость, он проговорил неуверенно, чувствуя, что у него опять получается что-то нескладное: — Теперь мы посмотрим, кто из нас окажется старше! Дело в том, что он уже успел встретиться с Петей Симоновым, с Димочкой Кутыриным и с Ярославом Хромовым. Между ними решено было бесповоротно: все четверо идут на войну добровольцами. Друг перед другом они поклялись: родным пока ничего не говорить.
Зоя побежала в школу — хотелось видеть товарищей. По пути заглянула к Ирине. Неудачно: у Ирины на дверях замок. В школе тоже почти пусто: забегали на короткий срок лишь немногие ребята из средних и старших классов. Ведь уже наступили каникулы. Зоя поймала себя на мысли: очень хотелось бы увидеть Ярослава. И тут же подумала: «А что я у него спрошу, если удастся его увидеть? Просто спрошу: «Ярослав, что ты собираешься делать?» В это время в вестибюле школы появился Виктор Терпачев, он торопливо окликнул Зою: — Космодемьянская, не видала Люсю? Зоя, ничего ему не ответив, сама спросила: — Что ты теперь будешь делать, Виктор? — Пока что иду гонять шарики, иду играть в бильярд! — почему-то зло ответил Терпачев. Он хотел было пройти дальше, но, сам почувствовав какую-то двусмысленность в своей фразе, приостановился и сказал: — Что ты от меня хочешь? Мой возраст не призывной. Что же я должен делать? Буду ждать. Теперь вам все ясно, товарищ комсорг? В таком случае пока! Терпачев сделал ручкой «прощай», круто повернулся и побежал из школы. Директор и Язев ушли в райком за инструкциями. Ни одного из своих преподавателей Зоя в школе не встретила. Нестерпимо было оставаться одной. Она приоткрыла дверь в класс — до чего же голо сейчас в нем… Зоя не отдавала себе отчета в том, что с ней сейчас происходит, но почему-то ей не захотелось переступать порог своего класса, когда в нем нет ни души. Из окна коридора она увидела там, внизу, на тротуаре перед школой, как мелькнул прямой пробор Лизы Пчельниковой. Зоя нетерпеливо бросилась вниз по лестнице, выскочила на улицу и сразу же спросила Лизу: — Ты не видела Хромова? — А что, разве что-нибудь случилось с Ярославом? Они обе посмотрели друг другу в глаза, и почему-то обе очень смутились Немного помолчав, Зоя сказала: — Ужасно, что все это произошло как раз на каникулах. Как хорошо было, когда мы каждый день встречались все вместе, а теперь все рассыпались по своим углам. Тоска какая-то, честное слово! Нам бы собраться всем вместе опять. Надо что-то делать, нельзя же просто так существовать, когда случился такой ужас… — Пошли в райком комсомола! Лиза и Зоя сказали это в один голос. Зоя взяла Лизу под руку, и они пошли. Возле райкома всюду, где только можно было приткнуться, сидели комсомольцы: на скамейках, на тумбочках, на загородках вокруг газонов, на карнизах окон. В коридорах самого здания тоже полно было школьной молодежи. Все чего-то ждали, и у всех — одинаково и у девушек и у юношей — легко было читать на лице разочарование и горечь обиды. Но надежду потеряли еще не все. Говорили негромко, и все чего-то ждали, хотя давно уже им всем и каждому в отдельности было здесь сказано, что первый и самый высший их долг перед родиной — закончить школу, то есть терпеливо ждать начала учебных занятий, ждать осени, а если они понадобятся, то их найдут и позовут. Обидно было то, что с более старшими разговаривали где-то отдельно, составляли списки и выделяли какие-то группы. Прошел слух, будто среди мальчиков, окончивших школу в этом году, отбирают желающих идти добровольцами в разведчики, а из девочек комплектуют санитарные дружины. Получалось так, словно десятиклассники просто еще не доросли, еще малы. Обидно. Лиза и Зоя пошли обратно в школу. На полпути им встретилась Ирина. Оказывается, она уже давно разыскивала Зою. Она еще издали крикнула так, что прохожие стали смотреть на нее: — Ой, Зойка, какие же дуры мы были с тобой! Почему мы не занимались на санитарных курсах?! Подумай, ведь мы уже давно могли быть санитарными сестрами. — Я знаю, где находятся курсы, — сказала Лиза Пчельникова. — Пошли, девочки! И еще долго в этот день Зоя, Ирина и Лиза не расставались, бродили втроем, на что-то надеялись. Они побывали в районном отделении Красного Креста, заходили в поликлинику, побывали даже в больнице, потом, когда и здесь ничего не получилось, отправились в соседний район и там повторили тот же круг: побывали на курсах медицинских сестер, в поликлинике и в больнице, но всюду получалось одно и то же: ждите, если надо будет, вас позовут. Одним словом, они еще школьницы, они еще маленькие. Обидно. Прошло всего только несколько часов, как началась война, миновали всего только сутки, ну, двое суток, а Зое казалось, что прошло уже очень много времени. Нельзя медлить, надо же все-таки определить себя к какому-то делу… Сводки с фронта становились все тревожнее и мрачнее: «…за 22-е, 23-е и 24-е июня советская авиация потеряла 374 самолета, подбитых главным образом на аэродромах». Зою поразило такое сообщение Совинформбюро: «Немцы спускают по 5-10 парашютистов-диверсантов в форме советских милиционеров для порчи связи. В тылу наших армий созданы истребительные батальоны по уничтожению диверсантов-парашютистов. Руководство истребительными батальонами возложено на НКВД». «Какая подлость! — думала Зоя. — Идет по проселочной дороге человек в форме милиционера, а может быть, это вовсе и не милиционер, а переодетый враг? Какая вероломная низость и какая смертельная опасность! Значит, враг может проникнуть повсюду, и дело не только в том, что он может разрушить бомбой твое жилище… Надо что-то делать, нельзя сидеть сложа руки». Попробовала говорить с братом, но Шура тоже ходит какой-то кислый. Куда девались его говорливость, где его афоризмы? Зоя не знала, какой ценой брату удается заставить себя молчать. Ой, как хотелось пожаловаться, рассказать Зое о том, что из стремления идти на фронт добровольцами ничего не вышло. Сколько они с Петей и Димочкой пообивали порогов, всюду ответ один и тот же: «Учитесь! Когда надо будет, вас позовут!» Шура молчал. Клятва есть клятва — никто из троих не проговорился.
Через несколько дней настроение у Зои резко изменилось, не оставалось и следа от ощущения своей беспомощности и того, что будто бы ты никому не нужна. Оказывается, все уже давно было предусмотрено, и в каждом районе кому следует было известно, что именно надо делать, если начнется война. Ведь не напрасно же в мирное время было столько кружков по противовоздушной обороне, изучались всякого рода инструкции, наставления и не один раз тренировались на практике: что надо делать во время воздушных налетов, как защитить население и самого себя, если враг начнет применять ядовитые газы. Не был забыт и дом № 7 по Старопетровскому проезду. Районное жилищное управление по этому дому назначило своим уполномоченным старую партизанку Александру Александровну на все время, пока длится война. Уполномоченный должен отвечать за все: обеспечен ли дом противопожарными средствами, соблюдают ли жильцы после захода солнца правила светомаскировки, организованы ли ночные дежурства и есть ли где укрыться людям во время воздушных налетов врага. Как только Зоя узнала об этом, она больше уже почти не отходила от старой партизанки. Одной Александре Александровне, конечно, трудно было бы справиться — ей надо было помочь. Хотя это по-прежнему была все такая же волевая женщина, стриженная на мужской лад, с пристальным взглядом серых глаз под седыми пушистыми бровями, но в последнее время ее все чаще и чаще душила злая астма и укладывала в постель. Зоя почти все взяла на себя. То не знала, какую бы найти себе работу, а теперь ей прямо-таки не хватало времени: надо было натаскать на чердак песок и распределить его там ровным слоем поверх потолочного настила; сараи, крытые толем и тесом, тоже нельзя было оставить без песка, — стоило только упасть на такую крышу зажигательной бомбе, и все бы кругом вспыхнуло. Песок пришлось таскать носилками издалека, от самых Новых домов, куда в свое время строительная контора навозила его в огромном количестве для новостроек района. Шура попробовал было докопаться до песка у себя во дворе, хотел взять его поближе, — из этого ничего не вышло: за подзолистой почвой, глубже, пошла тяжелая глина. Зоя своим азартом взбудоражила и втянула в работу всю молодежь дома и даже соседей: Мишу Чижова, сына молочницы Сергея, помогал таскать песок и гармонист Саша Прохоров. Ирина, конечно, тоже не отходила от Зои. Когда все закончили по дому № 7, стали помогать соседям. Натаскали песок и на чердак того домика, где жила со своей семьей Ирина. Шура трудился с усердием не меньшим, чем, бывало, гонял футбольный мяч. Он с наслаждением зарывался лопатой в сыроватый, яркий, зернистый песок, размашисто кидал его на носилки или же, горбатясь, таскал его в мешке по крутой стремянке на чердак и разгребал его там, как петух ногами, распределяя ровным слоем. Опять он был в своей родной стихии: спина взмокла от пота, вся рубашка измазана, на лбу тоже рыжая грязь, смешанная с потом. Опять шутки, милая кривая улыбка… Вот такой он много ближе Зое, чем хмурый кисляй, глухо молчащий и угнетаемый своим же собственным молчанием. Когда поставили по углам дома большие бочки и ведрами натаскали из водоразборной колонки в них воду, Шура изрек: — Здесь я буду топить зажигательные бомбы, как котят! — Дон-Кихот ты стопроцентный! — сказала укоризненно Ирина. — Дело идет о жизни и смерти, а ты как петрушка какой-то. — Вот именно, дело идет о жизни и смерти! Смотри, несчастный ребенок, учись, как это делается. И Шура, мгновенно выхватив из своего кармана носовой платок, быстро окунул его в бочку, вынул тут же и, расправив, прикрыл им свою голову. Не обращая никакого внимания на то, что вода стекает у него по лицу и уже пробирается за ворот, он подскочил к стене, на которой был развешан противопожарный инвентарь, выданный в районе (ведра, топорики, багры и кованые, гнутые из железных прутьев щипцы, чтобы, не обжигаясь, можно было поднять ими с земли зажигательную бомбу), снял щипцы с гвоздя и ловко, как будто уже неоднократно занимался этим делом, выхватил из поленницы дров березовый кругляк и уже собрался было утопить его в бочке, воображая, что это зажигательная бомба, как вдруг из окна второго этажа раздался крик Синицына: — Космодемьянский, положи полено обратно! Кто тебе разрешил безобразничать с чужими дровами? Если Гитлер напал на Советский Союз, значит, хулиганам все дозволено? Шура от неожиданности уронил полено. — Шурка! — крикнула Ирина таким голосом, как будто на землю упало не полено, а самая настоящая бомба, сброшенная с самолета, от которой — еще мгновение — и запылает дом. Не растерявшись, Ирина мгновенно подхватила с земли полено и, далеко отставив его от себя и отвернув лицо, точно от него в самом деле разило нестерпимым жаром, тут же окунула его в бочку с водой. Никто не рассмеялся. Ирина и Шура разыграли всю эту сцену так живо и натурально, с такими переживаниями, что всем стало по-настоящему тревожно, пахнуло чем-то зловещим, и все невольно подняли головы вверх и посмотрели на небо, где еще ни разу не пролетал ни один вражеский самолет. Старая партизанка Александра Александровна тоже видела все, что произошло. Она сказала Зое: — Отдай ему полено, пускай он подавится им! — Возьмите вашу фамильную драгоценность, гражданин Синицын! — сказала Зоя. Она отнесла мокрое полено и положила его на место, туда, где были сложены дрова Синицына. Но Синицын уже ничего не слыхал: как только он увидел, что Зоя вмешалась в это дело, он демонстративно захлопнул окно. Проходя мимо Шуры, Зоя с тревожной тоской, мельком заглянула ему в глаза и. тихо проговорила, но так, чтобы он слышал каждое слово: — Неужели мой брат трусишка?
Вечером во дворе за сараем рыли щель. Работали опять весело. Нельзя было без смеха смотреть, как Шура кидался всем под ноги, стараясь спасти дождевых червей. Он собирал их в жестянку из-под консервов- хотел идти ловить рыбу на Тимирязевский пруд. Уже все забыли про «генеральную репетицию» с зажигательной бомбой и опять работали, точно играли. Разве можно было представить себе, что на этом месте в самом деле будут прятаться, искать убежища от смерти взрослые люди? Но чем глубже вкапывались в землю и чем темнее она становилась и сырей, тем ближе подступала к сердцу тревога. Заглянула в яму и партизанка. — Копайте длиннее, — посоветовала она, — дойдет дело до беды, прибегут сюда и соседи. Надо скамеечки сделать и тесом стенки обложить, а то старики спины остудят — потом от радикулитов не избавишься. — Ну, уж и скамеечки… — сказал Саша-гармонист. — А где же доски взять? Тогда уж несите сюда и столы, а то где же самовар ставить, на чем будем чай пить? — Да разберите хоть мой сарайчик, — предложила партизанка, — кур я давно не держу, а дрова можно и в сенях сложить. Мать Зины и Коли Седовых сказала: — Давайте откроем все наши сараи, — что ж теперь делать, раз пришло такое время, пускай каждый покажет, что у него имеется. Так и сделали. Доски нашлись. Соорудили даже навес на столбах, чтобы яме никакой дождь не был страшен. Не хватило только теса закрепить земляные ступеньки. По ним только один раз спустилась для пробы и поднялась Александра Александровна, и края их уже смялись, осели и начали осыпаться. Она сказала: — У Синицына в сарае есть доски, я сама видела: разложены на стропилах. Пускай и он открывает свой сарай. Никому своего не жалко — чего же он жмется? Зоя, пойди окажи ему: если сейчас же не вынесет доски, я лопатой собью у него замок и все равно возьму. А придет грозный час, мы его, как заразного, не будем пускать в убежище. Никто не присутствовал при объяснении Зои с Синицыным, о чем они там разговаривали — осталось тайной. Зоя долго не возвращалась. Но вот она выскочила на крыльцо и, помахав ключом над головой, побежала к сараю. Следом за нею вышел Синицын. Он заглянул в щель, брезгливо поджал губы и, поворачиваясь спиной и уходя от нее, проговорил: — Братскую могилу вырыли и рады! Пройдя несколько шагов, он остановился, оглянулся и добавил: — Вы думаете, мне досок жалко? Мне вас жаль! В Лондоне разрушены целые кварталы. Город Ковентри сметен с лица земли! А вы думаете от бомбы, в которой весу целая тонна, спрятать голову под подушку. Бежать надо, уходить из Москвы, а не лезть заранее в могилу. Гитлер здесь все перепашет своей авиацией, не оставит камня на камне. Синицын ушел, почему-то вытирая на ходу руки белоснежным платком, как будто он хотел подчеркнуть этим, что его дело было только предупредить. — Гадина какая! — сказала Ирина. — Жаль, Зоя в сарае — она бы сумела ему ответить. А ты, Шурка, что же ты молчишь? Я тебя, честное слово, иногда не понимаю! — Подожди, Ирина, подрастешь, станешь взрослее, тогда поймешь и ты меня! — ответил ей Шура.
Была глухая темная ночь с добросовестным соблюдением всех правил светомаскировки, когда вдруг тоскливо, тонко заныли в оконных рамах дребезжащие стекла. Возле дома № 7 разворачивался грузовик. Вороватый, запрещенный в городе резкий свет фар несколько раз стеганул по бревенчатой стене дома, по затемненным окнам. Стараясь подрулить ближе к крыльцу, водитель раздавил колесами и вмял в землю несколько кустов боярышника. Потом грубый топот на лестнице долго не давал спать жильцам: Синицын выносил из своей квартиры со второго этажа узлы и чемоданы. Ему помогали жена и дочь. Даже пианино спустили вниз с помощью водителя и еще какого-то человека, приехавшего с ним. Делалось все это молча. Покончив с укладкой на грузовик своего добра, преподаватель музыки заколотил трехдюймовыми гвоздями дверь в свою пустую теперь квартиру. Никто так и не уснул в доме, пока грузовик не отъехал. Но ни один человек не вышел за порог своей комнаты протянуть на прощание руку Синицыну. «Черт с тобой! Уезжай скорее! — думала в своей постели Александра Александровна. — Твою квартиру все равно откроем — беженцам понадобится». Утром, наливая в рукомойник воду, Шура произнес, ни к кому, по своему обыкновению, не обращаясь: — Эпикур сказал: «Не бойся смерти! Пока ты существуешь- ее нет, а когда она придет — тебя уже не будет». У всех был неприятный осадок от ночного события, никому не хотелось произносить имя Синицына, и ни мать, ни Зоя не поддержали разговора. Любовь Тимофеевна расчесывала свои волосы, а Зоя заканчивала подгребать в совок мусор, после того как подмела комнату. Однако изречение древнего мудреца, произнесенное Шурой, глубоко ее задело, и она над ним задумалась. А Шура, уже вытираясь полотенцем, выдал для всеобщего сведения еще одну цитату: — Храбрый умирает только один раз в жизни, а трус умирает несколько раз на день — от страха! Зоя взяла ведро за дужку и бодро побежала вниз по лестнице выносить мусор. Слова Эпикура не выходили у нее из головы Когда она возвратилась в комнату, Шура уже сидел у стола и со вкусом, не торопясь, намазывал на черный хлеб масло. Зоя его спросила: — С каких пор ты начал изучать философию? Откуда ты знаешь, что это сказал именно Эпикур? Шура ответил: — Когда имеешь такого друга, как Димочка Кутырин, нет никакой необходимости заглядывать в энциклопедический словарь. В полдень Зоя, насыпав поверх газеты на столе гречневую крупу, принялась выбирать из нее черные галочки — готовилась варить кашу. Вдруг объявили по радио, что будет передано важное сообщение. Выступал Сталин. Он обращался ко всему советскому народу. Его выступление поразило Зою. Она
Домашний секс супружеской латинской пары в миссионерском положении и в позе наездницы
Стройная телка в черных чулках
Красивый секс для чувствительной брюнеточки