Стрелок

СТРЕЛОК И ЧЕЛОВЕК В ЧЕРНОМ

Человек в черном привел его для разговора к древнему месту свершения казней. Стрелок узнал его тотчас же: лобное место, Голгофа — гора истлевающих черепов. И выбеленные черепа украдкой косились на них отовсюду: буйволы, койоты, олени и зайцы. Вот — алебастровый ксилофон, скелетик курочки фазана, убитой во время кормежки; вот — тонкие кости крота, быть может, забавы ради загрызенного дикой собакой.

Голгофа. Чашеобразная впадина в пологом отроге горы. Ниже по склону на высотах доступных стрелок разглядел деревья: карликовые ели и юкка коротколистная, древо Иисуса. Небо над головою нежного голубого цвета. Такого неба стрелок не видел уже целый год. В воздухе веяло что-то расплывчато неуловимое, говорящее о близости моря.
«Вот я и на западе, Катберт»,
— изумленно подумал стрелок.
И, разумеется, в каждом черепе, в каждой пустой глазнице видел он лицо мальчика.

Человек в черном сидел на бревне какого-то древнего дерева. Его сапоги поблекли от белой пыли и костяной муки, усыпавшей это угрюмое место. Он снова надел капюшон, но теперь стрелку были ясно видны квадратный его подбородок и тени под нижней челюстью.
Затененные губы искривились в улыбке:
— Собери дров, стрелок. По эту сторону гор климат мягкий, но на такой высоте холод может еще ткнуть ножом в пузо. К тому же, мы с тобой сейчас — во владениях смерти, а?
— Я убью тебя, — сказал стрелок.

— Нет, не убьешь. Не сможешь. Но зато можешь собрать дрова, дабы почтить память вашего Исаака.

Стрелок не понял намека, но без единого слова пошел собирать дрова, точно какой-нибудь поваренок на побегушках. Набрал он негусто. Бес-трава на этой стороне не росла, а древнее дерево стало настолько твердым, что уже не будет гореть: оно превратилось в камень. Наконец он вернулся с охапкою дров, весь в белой пыли от рассыпающихся костей, словно его хорошо поваляли в муке. Солнце уже опустилось за верхушки деревьев, и глядело теперь на них с тоскующим равнодушием, наливаясь алым свечением, сквозь черные искалеченные ветви.

— Замечательно, — вымолвил человек в черном. — Какой же ты исключительный человек! Редкий, я бы даже сказал, человек! Такой правильный! Я пред тобой преклоняюсь. — Он хохотнул, и стрелок со злости швырнул дрова ему под ноги. Они с грохотом ударились о землю, подняв облако костяной пыли.

Человек в черном даже не вздрогнул. Невозмутимо занялся он раскладкою дров под костер. Как зачарованный стрелок смотрел, как новая идеограмма обретает форму. В конце концов костер стал похож на двойную дымовую трубу высотою чуть больше двух футов. Человек в черном поднял руку к небу, встряхнул ею, откинув широкий рукав с тонкой красивой кисти, потом рывком опустил ее, выставив мизинец и указательный палец «рожками» в древнем знаке, оберегающем от дурного глаза. Сверкнула вспышка синего пламени. Костер разгорелся.

— Спички у меня есть, — весело проговорил человек в черном, — но я подумал, тебе понравится что-нибудь колдовское, магическое, что это тебя позабавит, стрелок. А теперь можешь готовить себе обед.
Складки его плаща разошлись, и на землю упала тушка жирного кролика, уже освежеванная и выпотрошенная.

Стрелок молча насадил тушку на вертел и пристроил его над огнем. В воздухе разнесся аппетитный запах. Солнце село. Лиловые тени жадно протянулись ко впадине на отроге горы, где человек в черном решил наконец встретиться со стрелком для последнего противостояния. В желудке стрелка уже урчало от голода, но когда кролик прожарился, он без слов протянул вертел человеку в черном, а сам запустил руку в свой похудевший рюкзак и достал последний оставшийся у него кусок солонины. Мясо было соленым, как слезы, и разъедало рот.

— Совершенно не нужный жест, — человек в черном от души забавлялся и ухитрялся при этом казаться рассерженным.
— И все-таки, — усмехнулся стрелок, и усмешка его вышла горькой, наверное, из-за крошечных ранок во рту, образовавшихся в результате длительного авитаминоза, на которые попала соль.
— Боишься, что ли, наколдованного мяса?
— Да.
Человек в черном откинул за спину капюшон.

Стрелок молча смотрел на него. В каком-то смысле лицо человека в черном оказалось досадным и даже несколько тревожным разочарованием: красивое, с правильными чертами, безо всяких отметин или глубоких морщин, которые выдают человека, познавшего тяжелейшие времена и посвященного в тайны великие и неведомые никому. Длинные черные волосы, сейчас — спутанные и растрепанные. Высокий лоб. Темные сверкающие глаза. Неопределенного вида нос. Полные, чувственные губы. Цвет лица бледный, как и у стрелка.

— Я думал, ты старше, — наконец вымолвил он.
— Какая разница? Все равно я почти бессмертен. Я мог бы, конечно, явить тебе то лицо, которое ты ожидал увидеть, но я решил показать тебе то, с которым я… гм… родился. Смотри, стрелок, какой закат!
Солнце уже ушло с небосклона, и небо на западе озарилось воспаленным зловещим светом.
— Смотри, стрелок. Ты не скоро увидишь следующий восход. Эта ночь может затянуться надолго. Очень надолго, — тихо выговорил человек в черном.

Стрелок вспомнил про черный провал под горной грядой и поднял глаза к небу, где распростерлись бесчисленные созвездия.
— Это уже не имеет значения, — так же тихо ответил он. — Теперь — нет.
* * *
Человек в черном плавно и быстро перетасовал колоду. Карт было много. Обратную сторону их украшали какие-то замысловатые завитки.
— Это карты Таро, — говорил человек в черном. — К обычной колоде я добавил еще и символы моего собственного изобретения. Смотри внимательно, стрелок.
— Зачем?

— Я буду предсказывать тебе будущее, Роланд. Нужно открыть семь карт, одну за одной, и посмотреть, как они лягут по отношению друг к другу. Я этим не занимался уже лет триста. И есть у меня смутное подозрения, что такого, как у тебя, расклада, у меня еще не было. — Нотка насмешки вновь прокралась в его голос, как кувианский ночной лазутчик с зажатым в руке ножом. — Ты последний. Последний в мире искатель приключений. Последний крестоносец. И тебе это нравится, да, Роланд? Тебе это льстит? Однако ты даже не представляешь, как ты сейчас близко к Башне. Как близко во времени. Миры вращаются у тебя над головою.

— Тогда открой мне мою судьбу, — хрипло проговорил стрелок.
Перевернута первая карта.
— Повешенный, — объявил человек в черном. Темень скрывала его лицо еще лучше, чем капюшон. — Но сама по себе, без других карт, она означает не смерть, а силу. Повешенный — это ты, стрелок. Тот, кто вечно бредет к своей цели над бездонными пропастями Аида. И одного спутника ты уже сбросил в пропасть, верно?
Он перевернул вторую карту.

— Моряк. Обрати внимание: чистый лоб, щеки, не знавшие бритвы. В глазах — боль и обида. Он тонет, стрелок, и никто не бросит ему веревку. Мальчик Джейк.
Стрелок поморщился, но ничего не сказал.
Перевернута третья карта.
Омерзительный бабуин, скаля зубы, сидит на плече у молодого мужчины. Лицо юноши, искаженное стилизованною гримасой ужаса, запрокинуто вверх. Присмотревшись, стрелок увидел, что бабуин держит плетку.
— Узник, — сказал человек в черном.

Пламя костра тревожно дернулось, отбросив тень на лицо человека на карте, и стрелку показалось, что нарисованное лицо скорчилось в выражении безмолвного ужаса. Стрелок отвел взгляд.
— Правда, что-то в нем есть угнетающее? — Казалось, человек в черном едва сдерживает смешок.
Он перевернул четвертую карту. Женщина — ее голову покрывает шаль — сидит у прялки. Стрелку представилось, что она хитровато улыбается и плачет одновременно. Или это только почудилось изумленному взору?

— Госпожа Теней, — заметил человек в черном. — Тебе не кажется, что у нее два лица, стрелок? Так и есть. Истинный Янус.
— Зачем ты мне показываешь все это?
— Не спрашивай! — резко оборвал его человек в черном, и все-таки он улыбался. — Не спрашивай. Просто смотри. Считай, что это бессмысленный ритуал, если тебе так легче, и успокойся. Это как в церкви: просто обряд. И не надо искать в нем великого смысла.
Он хихикнул и перевернул пятую карту.
Ухмыляющаяся жница сжимает косу костяными пальцами.

— Смерть, — сказал человек в черном просто. — Но не твоя.
Шестая карта.
Стрелок посмотрел на нее и почувствовал вдруг, как по самым глубинам его нутра расползается странный тревожащий холодок предвкушения. Ужас смешался с радостью, и не было слов, чтобы назвать то душевное состояние, в котором он сейчас пребывал. Ему казалось, что его сейчас стошнит, и в то же время хотелось пуститься в пляс.
— Башня, — тихо вымолвил человек в черном.

Карта стрелка лежала в центре расклада; а каждая из последующих четырех — по углам от нее, как планеты, вращающиеся вокруг звезды.
— А куда эту? — спросил стрелок.
Человек в черном положил Башню поверх карты с Повешенным, закрыв ее полностью.
— Что это значит? — спросил стрелок.
Человек в черном молчал.
— Что это значит? — повторил стрелок нетерпеливо.
Человек в черном молчал.
— Черт бы тебя побрал!
Молчание.
— Ну а седьмая карта?

Человек в черном перевернул седьмую. Солнце стоит высоко в голубом чистом небе. Купидоны и эльфы резвятся в сияющей синеве.
— Седьмая — жизнь, — тихо вымолвил человек в черном. — Но не твоя.
— И где ее место в раскладе?
— Тебе этого знать не дано, — отвечал человек в черном. — Как, впрочем, и мне. — Он небрежно смахнул карту в догорающий костер. Она обуглилась, свернулась в трубочку и, вспыхнув, рассыпалась пеплом. Стрелка охватил неизбывный ужас. Сердце в груди обратилось в лед.

— Теперь спи, — все так же небрежно проговорил человек в черном. — «Уснуть, быть может, видеть сны…» и все в том же духе.
— Я тебя задушу, — пригрозил стрелок. — Своими руками.

Ноги его как будто сами оттолкнулись от земли, жестко, внезапно, и он перемахнул через костер к человеку в черном. Тот лишь улыбнулся и как будто вдруг стал выше ростом, а потом отступил, удалившись по долгому гулкому коридору с колоннами из вулканического стекла. Мир наполнился смехом, язвительным, а стрелок падал куда-то вниз, умирая, засыпая…
И был ему сон.
Пустая вселенная. Никакого движения. Ничего.
И в пустоте, ошеломленный, парил стрелок.

— Да будет свет, — прозвучал равнодушный голос человека в черном. И стал свет. И увидел стрелок, отстраненно, непредубежденно, что это хорошо.
— Теперь да усеется тьма звездами, и да будут светила на тверди небесной, и да будет под небом вода.
И стало так. Он парил над бескрайним морем. А над головою сияли неисчислимые звезды.

— Земная твердь, — повелел человек в черном, и стала твердь. Содрогаясь мощными толчками, поднялась из вод: бурая и бесплодная, покрытая трещинами, неспособная родить жизнь. Только вулканы извергали потоки нескончаемой магмы, точно гнойные прыщи на безобразном лице какого-нибудь подростка-бейсболиста.
— О'кей, — говорил человек в черном. — Это начало. Пусть будут растения разные. Деревья. Трава и луга.

И стало так. По земле разбрелись динозавры, хрипло тявкая и рыча, пожирая друг друга, плодясь и размножаясь в пузырящихся гнилостных черных ямах. Первобытный тропический лес распростерся повсюду. Гигантские папоротники тянули к небу ажурные листья. По листьям ползали жуки о двух головах. Стрелок все это видел. Однако он чувствовал, что далеко не все возможности исчерпаны.

— Теперь: человек, — тихо вымолвил человек в черном, но стрелок уже падал… падал в бездонные небеса. Горизонт беспредельной и тучной земли начал вдруг изгибаться. Да, все его учителя утверждали, что он изогнут, что это было доказано до того еще, как мир сдвинулся с места. Но чтобы увидеть своими глазами…

Все дальше и дальше. Континенты, затянутые перистыми облаками, обретали свои завершенные очертания перед его изумленным взором. Атмосфера, точно плацента, хранила рождающуюся планету. И солнце, восходящее за широким плечом земли…
Он закричал и закрыл глаза рукой.
— Да будет свет! — Голос, издавший крик, уже не был голосом человека в черном. Он разнесся над миром исполинским эхом, наполнил собою весь космос и все пространство между мирами.
— Свет!
Он падал, падал.

Солнце съежилось, отдалилось мерцающей точкой. Красная планета, испещренная какими-то каналами, проплыла у него перед глазами. Вокруг планеты вращались в бешеном кружении две луны. Взвихренный пояс астероидов. Гигантская планета, бурлящая газовыми испарениями, слишком громадная для того, чтобы сохранить свою целостность, сплющенная у полюсов. Звенящий шар, сверкающий поясом ледяных осколков.
— Свет! Да будет…

Еще миры. Один, другой, третий. Далеко за пределами их — последний одинокий шар из камня и льда, вращающийся в мертвой тьме вокруг солнца, которое блестело не ярче, чем стершаяся монета.
А еще дальше — мрак.
— Нет, — прохрипел стрелок, и голос его застыл в темноте, в черноте, что чернее кромешной тьмы. По сравнению с нею самая черная ночь человеческой души казалась сияющим полднем, мрак под горной грядою — размытым пятном на лице света. — Не надо больше. Не надо, пожалуйста…
— СВЕТ!

— Не надо больше. Не надо…
Звезды сжимались, тускнели. Туманности свертывались, сливаясь друг с другом, и превращались в бессмысленные расплывающиеся пятна. Вокруг него корчились, рассыпаясь на части, Вселенные.
— Господи, больше не надо, не надо, не надо…
Вкрадчивый шепот человека в черном:
— Тогда отступись. Оставь даже мысли о башне. Иди своею дорогой, стрелок, и спасешь свою душу.

Он взял себя в руки. Потрясенный и одинокий, окутанный мраком, исполненный ужаса перед предельным смыслом, в единочасье открытым ему, он взял себя в руки и выдавил свой последнее, обжигающее волеизъявление:
— НЕТ! НИКОГДА!
— ТОГДА, ДА БУДЕТ СВЕТ!

И стал свет. Он обрушился на стрелка как молот: великий, исконный свет. И, в нем растворившись, погибло сознание. Но прежде чем это случилось, стрелок успел разглядеть нечто космически важное, исполненное вселенского смысла. Он ухватился за это с усилием мучительным, пытаясь вернуться. Вновь обрести себя.
И он сумел избежать безумия, которое несло в себе знание, и стал снова собою.

Была ночь. Та же или другая — распознать невозможно. Он вырвался из взвихренного мрака, куда увлек его демонический прыжок к человеку в черном, и посмотрел на поваленный ствол окаменелого дерева, на котором тот сидел. Человек в черном.
Его охватило безмерное чувство отчаяния — Боже правый, опять все сначала, — а потом у него за спиною раздался голос человека в черном:
— Я здесь, стрелок. Мне просто не нравится, когда ты подходишь так близко. Ты разговариваешь во сне. — Он хохотнул.

Стрелок, пошатываясь, поднялся на колени и обернулся. Костер догорел до красных мерцающих угольков и серого пепла, оставив знакомый разрушающийся узор из прогоревших дров. Человек в черном сидел у кострища и, причмокивая губами, доедал жирные куски крольчатины.
— А ты хорошо держался, — заметил он. — Вот, скажем, Мартену я не показывал эту версию. Он бы вернулся, пуская слюни.

— Что это было? — спросил стрелок. Голос его дрожал, и слова получились невнятными. Он чувствовал: если сейчас попытаться встать, ничего у него не выйдет.
— Вселенная, — небрежно бросил в ответ человек в черном, потом смачно рыгнул и швырнул кроличьи кости в костер. Они блеснули среди углей нездоровою белизной. Ветер над впадиною голгофы свистел, несчастный, пронзительно и уныло.
— Вселенная, — тупо повторил стрелок.
— Тебе нужна Башня, — сказал человек в черном, и прозвучало это как вопрос.

— Да.
— Но ты ее не получишь, — улыбнулся человек в черном, и улыбка его так и светилась жестокостью. — Я знаю, как близко она подтолкнула тебя к самому краю пропасти. Башня убьет тебя, когда вас будет еще разделять полмира.
— Ты ничего обо мне не знаешь, — спокойно проговорил стрелок, и улыбка на губах человека в черном поблекла.

— Я сделал твоего отца тем, кем он был. Все, что он из себя представлял, это моя заслуга. И я же его уничтожил, — угрюмо выговорил человек в черном. — Через Мартена я пришел к твоей матери и взял ее. Все это было предрешено. И все было так, как и должно быть. Я — фаворит Темной Башни. И в руках у меня вся Земля.
— Что я такое видел? — спросил стрелок. — В самом конце. Что это было?
— А что там было?

Стрелок, задумавшись, замолчал, схватился рукой за кисет, но табак давно уже кончился. Человек в черном, однако, не предложил пополнить его запасы каким-нибудь колдовским способом: ни с помощью черной, ни с помощью белой магии.

— Был свет, — наконец заговорил стрелок. — Яркий свет. Белый. А потом… — он запнулся и уставился на человека в черном. Тот весь подался вперед, и на лице у него отразилось совершенно несвойственное для него чувство, слишком явное, слишком большое, чтобы его можно было скрывать или же отрицать: удивление.
— Ты не знаешь, — улыбнулся стрелок. — О великий волшебник и чародей, воскрешающий мертвых. Ты не знаешь.
— Я знаю, — сказал человек в черном. — Я только не знаю… что.

— Белый свет, — повторил стрелок. — А потом: травинка. Одна-единственная травинка, но она заполнила собою все. А я был такой крошечный. Такой маленький и ничтожный.
— Травинка, — человек в черном закрыл глаза. Лицо его вдруг как-то осунулось и выглядело теперь изможденным. — Травинка. Ты уверен?
— Да. — Стрелок вдруг нахмурился. — Но она была красного цвета.

Человек в черном заговорил.

Вселенная (сказал он) преподносит нам парадоксы, недоступные пониманию разума ограниченного. Как живой разум не может принять бытие разума неживого, — хотя он полагает, что может, — так и разум конечный не может постичь бесконечность.

Тот прозаический факт, что вселенная существует, сам по себе разбивает уже всякие доводы циников и закоренелых прагматиков. Было время, за сотни еще человеческих поколений до того, как мир сдвинулся с места, когда человечество достигло таких высот технических и научных свершений, что сумело все-таки отколоть несколько крошечных камешков от великого каменного столпа реальности. Но даже тогда ложный свет науки (или, если угодно, знания) засиял только в нескольких, очень немногих, высокоразвитых странах.

И однако же, вопреки немереному количеству имевшихся в распоряжении их научно-технических данных, неспособность их проникать в сущность вещей была прямо-таки поразительной. Наши отцы, стрелок, победили болезнь, от которой гниет тело, мы ее называем раком, почти преодолели старение, отправились на кораблях на луну…
(— Этому я не верю, — категорически отрезал стрелок, на что человек в черном ответил ему, улыбнувшись:
— Ну и не надо.)

… и создали или открыли еще сотни других замечательных штук. Но все это обилие информации не принесло, однако, никакого глубинного проникновения в первоосновы сущего. Никто не слагал торжественных од, посвященных чудесам искусственного оплодотворения…
(— Чего?
— Когда детей зачинают от замороженной спермы.
— Чушь собачья.
— Как угодно… хотя даже древние не могли делать детей из подобного материала.)

… или машинам, которые движутся сами. Немногие — если вообще таковые были — сумели постичь общий Принцип Реальности. Новые знания всегда ведут к тайнам, еще более странным и чуждым. Чем больше психологи узнавали о способностях мозга, тем напряженнее и отчаяннее становились поиски души, существование которой рассматривалось как факт невозможный, но все-таки вероятный. Ты понимаешь? Конечно, ты не понимаешь. Ты окружен своей собственной романтической аурой, ты каждый день подступаешь вплотную к сокрытому. Но сейчас ты приближаешься к самым крайним пределам: не веры, но понимания. Тебе предстоит еще пройти через обратную энтропию души.

Но вернемся к вещам приземленным.
Величайшая тайна вселенной не Жизнь, а Размер. Размером определяется жизнь, он заключает ее в себе, а его в свою очередь заключает в себе Башня. Ребенок, который открыт навстречу всему чудесному, говорит: Папа, а что там — за небом? И отец отвечает: Космос и мрак. Ребенок: А что за космосом? Отец: Галактика. А за галактикой? Другая галактика. А за всеми другими галактиками? И отец отвечает: Этого никто не знает.

Ты понимаешь? Размер одолевает нас. Для рыбы вселенная — это озеро, в котором она живет. Что думает рыба, когда ее выдернут, подцепив за рот, сквозь серебристую границу существования в другую, новую вселенную, где воздух ее убивает, а свет — голубое безумие? Где какие-то двуногие великаны без жабр суют ее в удушливую коробку и, покрыв мокрой травой, оставляют там умирать?

Или возьмем ну хотя бы кончик карандаша и увеличим его. Еще и еще. И в какой-то момент вдруг придет понимание одной потрясающей вещи. Он, оказывается, не сплошной, этот кончик карандаша. Он состоит из атомов, которые вертятся, как миллионы бесноватых планет. То, что нам кажется плотным и цельным, на самом деле — редкая сеть частиц, которые держатся вместе только при помощи силы тяготения. Они только кажутся бесконечно малыми, но если рассматривать их размер в отношении точных пропорций, расстояние между этими атомами может составить целые лиги. Неодолимые пропасти. Вечность. А сами атомы состоят из ядер и вращающихся частиц: протонов и электронов. Можно проникнуть и глубже, на уровень субатомного деления. И что там? Тахионы? Или, может быть, ничего? Конечно же, нет. Все во вселенной отрицает ничем не заполненную пустоту. Конец — это когда ничего уже нет, а значит, вселенная бесконечна.

Все материалы, размещенные в боте и канале, получены из открытых источников сети Интернет, либо присланы пользователями  бота. 
Все права на тексты книг принадлежат их авторам и владельцам. Тексты книг предоставлены исключительно для ознакомления. Администрация бота не несет ответственности за материалы, расположенные здесь