Странный случай Анны Стабблфилд, ч. 2

Начало статьи: http://telegra.ph/Strannyj-sluchaj-Anny-Stabblfild-02-19

В Филадельфии Анна и ее мать помогали Диману печатать и познакомили его с другими пользователями облегченной коммуникации. Двое из них, тоже докладчики — Джейкоб Прратт и Хоуп Блок — только что обручились. Уже год они ходили на так называемые «свидания с поддержкой» — флиртуя друг с другом при помощи облегченной коммуникации, планируя свои встречи и обсуждая интимную близость.

Анна обнаружила, что ее отношения с Диманом тоже становятся ближе. Все это время, проведенное за работой над докладом, все книги, прочитанные вместе, и разговоры изменили что-то между ними. «Я начала постепенно осознавать, что у меня появились романтические чувства», — позже она скажет следователям. — «Я начала осознавать это, когда он написал доклад. Доклад не был чем-то необычным. Люди со схожим опытом уже говорили похожие вещи, но со всеми этими грамматическими ошибками. У Димана же был свой особый способ выражать мысли». 

Вместе с этим она все плотнее общалась с семьей Димана. Когда P. слегла с пневмонией, и ей нужна была срочная помощь, Анна приехала в больницу. Однажды P. испекла пирог для семьи Анны. «Я мог называть ее тетя Анна или кузина Анна», — говорил Уэсли во время судебного процесса. — «Она была для нас как член семьи». В октябре P. вместе с Анной и Диманом отправились на вторую конференцию в Милуоки. Доклад, который Диман написал для этого, прочитал отец Анны. В итоге он был опубликован в академическом журнале. 

Той осенью Диман стал посещать лекции по афроамериканской литературе в Рутгерском Университете вместе с четвертым курсом. Студентка этого университета Шеронда Джонс, нанятая Анной, помогала ему с домашним заданием, используя метод облегченной коммуникации. «Он довольно много читал», — вспоминала Джонс в своей беседе с полицией. «Не могу назвать вам конкретные книги. И также печатал для себя какую-то информацию». Она добавила: «Я знаю, потому что одна из моих соседок по комнате была с ним вместе в классе, и они довольно много писали об одном и том же». 

Человек, умственные способности которого оценивали на уровне годовалого ребёнка, теперь участвовал в конференциях и посещал лекции в колледже. В конце концов, мир смог узнать Димана и понять его мышление.

«Он невероятно этичный человек — это то, что меня поразило в нем», — сказала Анна в суде. «Знаете, бывает, встречаешь кого-то невероятно физически привлекательного, но потом узнаешь его поближе, и оказывается, что у него настолько ужасный внутренний мир, что он уже не кажется таким красивым внешне. Это работает и в обратную сторону. Если у кого-то интересное, обаятельное мышление, доброе сердце и красивая душа, то он преображается. И оказывается, что ты любишь человека. И тебе так нравится быть рядом с ним, что ты начинаешь любить и тело, внутри которого он заперт, потому что это то тело, которое у него есть». 

Хоть Анна и начала ощущать эту перемену, хоть ей и казалось, что мир Димана открылся, ее отношения с его семьей не были настолько стабильными, как могло показаться. Главной проблемой было то, что метод облегченной коммуникации никогда не работал с его матерью или Уэсли, несмотря на прогресс, которого они достигли с Анной.

Р. и Уэсли провели много часов, практикуясь в этой технике, но ни у одного из них так ничего и не получилось. Анна могла печатать с Диманом, ее мать могла печатать с Диманом, Шеронда Джонс печатала с Диманом. Но почему-то попытки P. и Уэсли всегда проваливались. 

Уэсли вспоминал, что сколько бы раз он ни брал Димана за руки, у них получалось напечатать лишь одно слово: the. И больше ничего. Анна, по его воспоминаниям, всегда говорила ему: «Вам надо продолжать практиковаться. Нужно сесть и работать с ним. С помощью этого метода Диман предпочитает общаться с какими-то людьми больше, чем с другими». P. сказала, что пыталась взять руку Димана, но он либо отталкивал ее, либо начинал царапаться. Анна посоветовала ей перестать излишне его опекать. 

В январе 2011 года Уэсли был так разочарован, что начал искать в интернете видео об облегченной коммуникации, которое Анна показывала во время лекции два года назад. Он хотел посмотреть, как помогли женщине в том фильме. «Я искал пример для себя», — сказал он во время процесса. Но когда Уэсли начал поиски, то наткнулся на другой фильм — расследование «Линии фронта», снятое в 1993 году. 

Были и другие вещи, которые подпитывали подозрения Уэсли. Некоторые сообщения Димана словно не были написаны им самим. Вместе с Анной Диман напечатал, что не любит госпел (жанр духовной христианской музыки), но Уэсли знал, что его брату нравилось покачиваться в церкви, исполняя то, что сам Уэсли называл «стививандеровские танцы». 

Помимо этого Диман напечатал, также с помощью Анны, что любит красное вино, особенно марки «Жирный ублюдок». Но Уэсли никогда не замечал, что Диман проявлял какой-либо интерес к алкоголю. «Это больше было похоже на то, что нравится Анне, но не ему», — говорил Уэсли. 

В то время как Уэсли терзали тайные сомнения, P. начала чувствовать себя отстраненной от собственного сына из-за вмешательства Анны. Она придиралась к одежде Димана, к записям, которые он слушал. Они регулярно спорили, должен ли Диман жить отдельно. Я его мать — так говорила P. Дайте ему быть мужчиной — отвечала ей Анна. 

В марте 2011 года Анна пригласила Димана в институт, чтобы он выступил с рассказом о своем заболевании. Студенты спрашивали его: «Какие у вас мечты и надежды?» 

Диман напечатал, что он хотел бы поступить в колледж, стать писателем и работать в сфере помощи инвалидам. 

«Хотели бы вы романтических отношений?» 

«Я хотел бы этого больше всего на свете», — отвечал Диман. «Но я не знаю, возможно ли это для людей с такими проблемами, как у меня». 

Это был тот самый момент, когда Анна поняла, что больше не может скрывать свои чувства. «Я хотела обвить его руками и сказать: „Это возможно. Я люблю тебя“», — позже говорила она. Спустя неделю Анна, наконец, сказала Диману о своих чувствах. «Я тоже тебя люблю», — напечатал он. Она сказала, что уже давно это знала, и Диман ответил ей то же самое. А потом напечатал: «И что теперь?» 

Они долго это обсуждали. «Он мучил меня вопросами, как сильно я его люблю, насколько я ему предана, какие чувства испытываю к мужу», — писала Анна в отчете об их отношениях, который она заполняла шесть месяцев спустя в ответ на запрос своего адвоката. 

Диман хотел знать, захочет ли она когда-нибудь стать его женой. «Я сказала ему: ‘‘Умоляю, я люблю тебя, но, пожалуйста, перестань меня спрашивать об этом прямо сейчас. Мне нужно время, чтобы обдумать все это. Он сказал, что сожалеет. Что не хотел так давить. Это было так по-детски с его стороны’’». 

После многочасового разговора Анна, в конце концов, убедила Димана, что не врала ему. «Хорошо, я верю, что ты действительно любишь меня», — напечатал он. «Но привлекателен ли я для тебя физически?» 

«И это снова разбило мне сердце», — говорила она в суде. «Я сказала, что люблю его во всех смыслах. Тогда он попросил: ‘‘Поцелуй меня’’, и я сделала это. ‘‘Поцелуй меня еще раз“. И я поцеловала его снова». 

Диман напечатал: «Как ты думаешь, сможем ли мы заняться любовью, несмотря на церебральный паралич?». 

Они встретились в следующую субботу у него дома, когда его мать была в церкви. Они пытались целоваться, лежа на кровати Димана, так как решили, что из-за его нарушений лежа это будет делать проще. Но Диман продолжал дергаться, и, в итоге, опустился на пол. Анна протянула ему клавиатуру и спросила, все ли в порядке. Он напечатал, что все хорошо, и сказал, что очень счастлив, но в то же время обескуражен — и попросил дать ему минуту.

Анна согласилась, и Диман вышел в коридор. «Послушай, что бы мы ни собирались сделать, ты устанавливаешь темп», — сказала она ему. «Ты командуй. Самое важное — это чтобы ты чувствовал себя хорошо. Я просто люблю быть рядом с тобой, независимо от того, каким образом. Я не стану давить». 

Еще через пару минут она была голой. 

«Я мечтал об этом», — напечатал Диман. 

По его просьбе, рассказывала Анна, она сняла с него штаны, расстегнула памперс и занялась с ним оральным сексом. Ей так и не удалось довести Димана до оргазма: «Я был близок», — напечатал он. У них были билеты в музей Метрополитан на фестиваль кино, посвящённый людям с ограниченными возможностями. Они решили пойти на документальный фильм об облегченной коммуникации «Бедняга и тарабарщина», снятый в 2010 году Дугласом Бикленом, основателем Института в Сиракузах. 

Спустя неделю, вспоминает Анна, они попытались заняться сексом в ее офисе в Конклин Холле. Они использовали презервативы, покрывало и тренировочный мат. Это не сработало, и в итоге они просто сидели на полу: Анна разговаривала, Диман печатал. 

Анна спросила его, не хочет ли он посмотреть порно, «узнать, как это выглядит, в каких позах люди занимаются сексом, и все такое». Она сказала, что ей не хотелось бы платить за порно или смотреть что-то непотребное, но можно найти бесплатные видео в интернете, в которых пары были бы вовлечены во взаимно приятную связь. Он возразил, напечатав, что в порно женщины эксплуатируются и что, помимо этого, Анна гораздо красивее любой порнозвезды, а ему хотелось бы думать лишь о ней, когда они займутся любовью. 

В следующее воскресенье в ее офисе это, наконец, случилось. Диман «был очень счастлив от того, что произошло», — сказала Анна в суде. Если ему надо было что-то сказать, он стучал по полу, Анна останавливалась и протягивала ему клавиатуру. «Это заняло несколько часов, от раздевания до приятного завершения». Когда они закончили, он напечатал: «Я впервые в жизни чувствую себя живым». 

Проблема заключалась не в том, что Анна не знала о неоднозначной репутации метода облегченной коммуникации. Но она, как и многие другие члены этого закрытого и пылкого сообщества пользователей и посредников, думала, что метод был несправедливо отвергнут. Анна своими глазами видела, что он работает. 

Она видела, как ее мать использовала облегченную коммуникацию на протяжении 20 лет. В 2000 году Сандра познакомила Анну с Ником Пенцеллом, пользователем метода, у которого был аутизм. Анна преподавала в Темпльском Университете, он посещал ее лекции. (С ним она тоже печатала.)

В Рутгерском Университете в Ньюарке Анна регулярно работала с несколькими отличающимися от Димана людьми. Среди них был неговорящий мальчик по имени Зак ДеМео. Заку сейчас 22 года, у него аутизм, и он потерял способность говорить еще в младенчестве. Как и Диман, он познакомился с Анной через своего старшего брата, который поступил в Рутгерский университет. Позже они занимались с Анной у нее в офисе один или два раза в неделю. «Это изменило его жизнь», — сказала Тони, мать Зака, учительница в Лонг-Айленде. «Она была так самоотверженна и преданна. Встречалась с нами на выходных. Она бросала свою семью, чтобы помогать моему сыну». 

Анна и Зак были друзьями на протяжении шести лет и продолжили общение даже после того, как над Анной начался суд. «Она разговаривает с моим сыном, как с равным», — говорит Тони. «Она относится к нему по-человечески. Если бы он сказал мне, что влюблен в нее, я бы ему поверила». 

Что же касается Димана, то однажды Анна окончательно убедилась в том, что он способен выражать свои мысли. Однажды он сказал ей то, чего она не могла знать. Это были его прозвище и дата рождения — после этого ее сомнения развеялись. «Я знала, что Диман был автором сообщений», — сказала она в суде. 

«Те же, кто сомневается в эффективности метода, склонны заходить слишком далеко», — писала она в своем докладе для ежеквартального журнала «Исследования инвалидности». «Несмотря на то, что оппоненты облегченной коммуникации преподносят себя как людей, вовлеченных в научную дискуссию, в некоторых случаях негативной критики этого метода явно прослеживаются критерии, которые можно отнести к „языку вражды“». 

Она соглашалась, что были исследования, доказывающие, что метод не работал — но были и те, которые доказывали обратное. Скептическое отношение к облегченной коммуникации, убежденность в том, что метод никогда не работал, можно рассматривать как дискриминацию инвалидов. 

«Нам необходимо признать, что исследование полезно», — говорила Кристиан Эшби, глава Института в Сиракузах, на ежегодной конференции для пользователей облегченной коммуникации и их посредников. «Исследования снабжают нас некоторой информацией, но очень опасно, когда эта информация используется, чтобы отобрать у людей единственный способ связи с миром». 

а) Разные способы поддержки, использующиеся в облегченной коммуникации. б) Посредники метода помогают людям с инвалидностью печатать, держа их за локоть, плечо или предплечье. «Это словно танец, когда ты делаешь пять разных вещей одновременно», — говорит Мэрилин Чэдвик, инструктор и личный учитель Анны Стабблфилд по облегченной коммуникации.

Почти 300 человек собрались в городском отеле Шератон. Среди них родители, родственники, посредники, их тренеры и 75 пользователей метода, у многих из которых было расстройство аутистического спектра. Большинство из них дети и подростки, у некоторых церебральный паралич. В танцевальном зале отеля инвалиды сидели вместе со своими посредниками и слушали выступления или вставали и ходили кругами. Они смеялись, тяжело вздыхали, радостно вскрикивали, и скорбно стонали — «уууу», «уааа», «уна-уна-уна». 

«Для людей с действительно прогрессивным взглядом на инвалидность нет более подходящего места», — сказал мне один из организаторов, студент старшего курса. «Мы словно в маленьком пузыре. Удивительном пузыре!» 

«На определенном этапе конференции Эшби организовала встречу для посредников. Перед тем, как начать критику исследований 1990 годов, она полушутя извинилась за дискриминационную метафору: двойная слепота. Такое равнодушие со стороны скептиков метода облегченной коммуникации не было неожиданным, как сказала она, ведь для них важнее научный подход — с холодным, количественным исследованием —, чем реальный, живой опыт. 

Когда в 1990 годах начали появляться истории, подобные случаю Бетси Уитон, защитники метода признавали, что их техника стала предметом злоупотребления. Люди погружались в облегченную коммуникацию без достаточной подготовки и становились жертвами своего же энтузиазма, сожалела Эшби.

Ответственный посредник, объясняла она, всегда проверяет, смотрит ли его клиент на клавиатуру. Он всегда слегка отпускает его руки, стабилизируя его движения, но не управляя им. Он всегда старается ослабить поддержку, чтобы пользователь мог печатать максимально самостоятельно. И когда всплывает что-то очень деликатное — как, например, обвинение в сексуальном насилии — он проверяет его сообщение с другим, независимым посредником. 

В Сиракузах я встретился с несколькими людьми, которые сначала пользовались этим методом, а потом научились печатать самостоятельно. Среди них был Джимми Бьюрк, который раньше работал с Розмари Кроссли, а сейчас самостоятельно набирал мне сообщение, без чьих-либо прикосновений. Его сообщения в каком-то смысле были загадочными: «Закон честности и справедливости», «Я люблю испытывать свои исправления». 

В своем выступлении Эшби говорила, что Джимми доказывает работоспособность метода. Но скептики ответили, что он мог бы научиться говорить и печатать в любом случае, и, возможно даже, облегченная коммуникация замедлила его прогресс.

«Обыкновенное достижение успеха означает, что тебе не нужна была помощь с самого начала» — говорит Эшби с раздражением. «Несколько лет назад один из самых заметных критиков метода предложил сумму около ста тысяч долларов любому пользователю, который сможет пройти его испытание слепым методом», — сказала Эшби. «Знаете, как сильно я хотела, чтобы кто-либо из людей, который я знаю и люблю, пошел и сделал это? Просто потому, что я хотела ткнуть ему этим в лицо и использовать эти деньги для добрых дел. Но я бы ни за что никого этому не подвергла». 

«Нет!» — закричал посредник из зала. 

«Кто бы сделал такое?» — спросила Эшби, резко подняв голову. «Это самая бесчеловечная вещь, о которой я когда-либо слышала! Ты идешь к человеку, который презирает тебя, считает тебя неспособным и немощным. И выступаешь перед ним, словно цирковая лошадь. И если ты справишься с тестом, то он все равно скажет, что, возможно, ты никогда и не был аутичен». 

Защитники метода с самого начала утверждали, что ошибки пользователей во время тестирования связаны с тем, что они были смущены и чувствовали враждебность к себе, словно впадали в ступор перед пытками. У большинства экспертов не было желания принимать всерьез такие оправдания. Они считали, что если этот метод сработал с кем-то, то надо провести тесты с таким человеком, а не заявлять, что он прячет свои способности перед точной проверкой. 

И все же их предупреждения оставались незамеченными в растущем сообществе последователей облегченной коммуникации. Эшби сказала, что она видела возрождение этого метода, но «в этот раз все происходило намного осторожнее». Последние исследования, проведенные среди родителей, опекунов и учителей специального образования показывают, что сейчас методом облегченной коммуникации пользуются не менее 10% респондентов. 

Эта практика даже снова появилась в поп-культуре. В 2013 году мемуары японского аутичного подростка были переведены на английский язык писателем Дэвидом Митчеллом и его женой под названием «Почему я прыгаю». В программе «Daily Show» ее ведущий Джон Стюарт назвал эти воспоминания «одной из самых удивительных книг, которые [он] когда-либо читал». 

Тем временем, в связи с прошлыми скандалами был незаметно произведен ребрендинг метода облегченной коммуникации. В 2010 году Институт облегченной коммуникации в Сиракузском университете был переименован в Институт коммуникации и включения. «Нам нужно больше работать над методом, но мы больше не можем его так называть», — говорит Джон Хьюсман, главный спонсор института. Он управляет фондом в шесть миллиардов долларов, а его сын пользуется этим методом.

Только что он выступал с речью о нейробиологии, объясняя, что такое «поддерживаемое печатание». «Нам необходимо придумать какое-то новое название, под которым сможем двигаться дальше». 

На конференции я пообщался (через печатание) с подростком Мэтью, который говорит только эхолалическими фразами — постоянно повторяет вещи, которые услышал до этого. «Тетя Джун сейчас вернется!» — постоянно кричал он. «Ни у кого нет хлеба? Где тетя Джун?» 

Но когда посредник взял его левой рукой за плечо, а правой за подмышку, он напечатал вполне вменяемое заявление: «Я пришел сюда, чтобы подтвердить необходимость облегченной коммуникации. Без этого метода я бы провел всю жизнь запертым в тишине». 

Позже в этот же день я встретил 20-летнего парня по имени Джон. Его челюсть сильно выдавалась вперед, считалось, что его умственные способности на уровне трехлетнего ребенка, но с помощью облегченной коммуникации он начал писать стихи. 

Его отец дал мне несколько распечаток работ Джона («Место, где можно найти тлеющие угли любви, это миры далекие, но такие близкие / в землях неговорящих аутистов»), потом взял палец Джона, чтобы мы могли пообщаться напрямую. «Знайте, что мы разумны», — набрал палец Джона на клавиатуре. 

«Мы обнаружили, что он сам научился читать с помощью словаря, когда ему было три года», — сказала его мать. — «Теперь он выпускник старшей школы». 

Беспокоят ли ее исследования, показавшие, этот метод не работает, а сообщения не всегда реальны? 

«С точки зрения родителей, кому нужны исследования?» — спросила она. — «Исследование работает само по себе. В то же время я хочу общаться со своим сыном». 

До того, как Анна пришла в дом Димана в тот День Поминовения в 2011 году, она предупредила его, что его мать и брат могут расстроиться из-за их отношений. Они даже могут запретить ей его видеть, сказала она, ведь как у его официальных опекунов у них есть такое право. «Они никогда так со мной не поступят» — напечатал Диман ей в ответ. «Они слишком сильно меня любят». 

Спустя несколько недель после случившегося Р. позвонила Анне на мобильный и попросила ее объясниться. «Послушай», — сказала Анна, — «я не была рада, когда поняла, что я чувствую. Я считала, что это непрофессионально. Я имею в виду, я замужем, и все в этом роде — это не было чем-то, чего я хотела, и я была этим очень, очень подавлена». Она добавила, что Диман был единственным мужчиной, помимо мужа, с которым она была за последние 20 лет. 

Анна и Роджер Страблфилд поженились в июне 1989 года, когда она еще была подростком и училась в колледже. Ее мужу было 24 года, он играл на тубе в Симфоническом оркестре Детройта. 

Через шесть лет у них родился сын, а еще через несколько лет на свет появилась дочь. В 2010 году, когда Анна начала влюбляться в Димана, она вместе с семьей жила в скромном доме в Вест Орандж, Нью-Джерси. 

«Брак не был идеальным», — сказала Анна в суде. «Однако я не хотела незамедлительно его разрывать». В итоге, по словам Анны, все привело к выбору,кому причинить боль — Роджеру или Диману. «Но, по сути, выбора не было. Я не могла ранить Димана». 

Роджер отказался от интервью, но во время слушания он сказал, что понял, что их брак в опасности, лишь когда «прокуроры постучали в дверь». Но даже после этого они с Анной пошли к семейному психологу. Первым, что сказал им врач, было: «Анна, вы должны незамедлительно прекратить эти отношения с Диманом». 

Может, Роджер и надеялся, что Анна последует этому совету, но, когда он зашел в историю поиска на их компьютере, то обнаружил, что Анна искала жилье. В ярости он взял ее 12-страничный отчет о взаимоотношениях с Диманом, который она написала для адвоката, и отправил семье Димана и в офис прокурора. «Если ты так гордишься этими так называемыми отношениями» — вспоминал он свои мысли в тот момент, — «тогда пусть весь мир узнает о них». 

Сразу после Дня Поминовения в Нью-Джерси поднялось атмосферное давление, выталкивая липкий воздух с Мексиканского залива. В начале июня температура поднялась до трехзначных отметок (по Фаренгейту, по Цельсию же было около 40° — прим. Newочём) и держалась на этом уровне. Позже то лето назовут самым жарким в истории штата. После запрета видеться с любимым мужчиной, не зная, передумает ли его семья, Анна все глубже впадала в отчаяние. 

«Я просто хочу поговорить с Диманом о том, почему я сегодня не с ним,» — объясняла она P. в аудиосообщении спустя несколько дней после того, как они впервые обсудили отношения с Диманом. На следующей неделе она попробовала снова: «Это Анна. Хотела убедиться, что все в порядке…». 

В итоге, Анна без приглашения приехала домой к Диману, чтобы поговорить с его матерью лицом к лицу. Она припарковалась снаружи в шесть вечера и начала ждать, когда P. вернется с работы. «Нам нужно поговорить» — произнесла она, когда P. прошла мимо нее к двери дома. 

«О чем?» — спросила P. 

Она позвонила Уэсли и отвела Анну за крыльцо, чтобы домашний медработник не услышал, о чем они говорят. Там Анна пообещала подписать официальное заявление о том, что она уйдет от мужа в течение пяти лет и выйдет замуж за Димана. 

«Анна, езжай домой к своим детям» — ответила P. 

Когда приехал Уэсли и увидел, что происходит, то высказал Анне свои сомнения по поводу эффективности метода облегченной коммуникации. «Если вы верите, что Диман может печатать с помощью этого метода, то я задам ему вопрос, а он должен будет правильно на него ответить». Анна согласилась на проверку, и тогда Уэсли спросил: «Кто такая Джорджия?» 

С помощью Анны Диман напечатал ответ, очень медленно, за несколько минут: «Джорджия работала с мамой в школе». 

Джорджия, которая умерла до того, как Анна познакомилась с семьей, была «тетушкой» Димана. Она часто заботилась об Уэсли и Димане, помогала, когда их мать была на работе. Уэсли сказал, что Джорджия была второй мамой для Димана, что он любил ее как никого другого и что у нее была самая вкусная на свете яичница с тостами. 

Когда Уэсли сказал, что у него есть еще один вопрос, Анна запротестовала. 

«Ну, это просто вытекающий вопрос,» — продолжал он. «Скажи мне, кто такая Салли». 

Салли было прозвищем Джорджии, которое использовалось в семье Димана. 

В этот раз Диман напечатал с помощью Анны что-то вроде: «Маленькая племянник мамы». По воспоминаниям Анны, Уэсли покачал головой и сказал, что надеется, что она справится со своими семейными проблемами. (На суде адвокат Анны утверждал, что ответы на вопросы Уэсли были правильными. Джорджия «действительно работала на маму» в смысле помощи по уходу за детьми и была «родственницей маленького племянника мамы»). 

«Спасибо за все, что вы сделали» — сказала P. 

«Не благодарите меня за то, что вы отбираете» — ответила Анна. 

Уэсли проводил Анну до двери, и она уехала. Но как только она свернула за угол, ей пришлось остановиться — ее трясло так, что она не могла вести машину. Позже Уэсли сказал полиции, что Анна обезумела до такой степени, что он боялся, как бы у нее не возникли суицидальные мысли или не сделала что-то со своими детьми. 

«Это был худший день в моей жизни» — позже написала Анна. 

В следующие несколько недель было еще жарче, чем до этого. В зоопарке, который находился через дорогу от дома P. и Димана, смотрители кормили пум льдинками из крови. Палящие летние дни проходили один за другим, а Анна ничего больше не слышала о семье Димана. Она становилась все более депрессивной и не могла есть — по ее словам, она потеряла 9 кг. 

В начале августа Анна предприняла последнюю безрассудную попытку и написала письмо директору одной из дневных программ, на которую ходил Диман. Она сказала, что семья Димана «сомневается», что Анна может с ним встречаться, но спросила, может ли она навестить его в последний раз. «Все запутанно, и это очень меня расстраивает, потому что вопрос уже о проблемах внутри семьи и о том, кто принимает решения за Димана», — написала она. Может ли она просто «тихо» прийти и объяснить Диману, почему она исчезла? Она должна ему сказать, что все еще волнуется о нем и что пытается разрешить ситуацию. 

Директор сразу же сообщил об этом семье Димана. Уэсли с матерью готовы были сгладить ситуацию, но после того, как узнали об этом письме, решили принять меры. 

Седьмого августа Уэсли написал письмо декану факультета в Рутгерском Университете, где сообщил, что Анна не дает покоя его семье. Он использовал в своей жалобе термины, отсылающие к работе Анны о расовом правосудии: «Ее непрекращающиеся попытки увидеть Димана и намеки на то, что мы с матерью не знаем, что для него лучше, оскорбляют нас и поддерживают расистские предположения о неспособности черных родителей заботиться о своих детях». 

Уэсли обвинил Анну в том, что она превратилась в свой же самый страшный кошмар. Однажды Анна написала: «Белые люди поощряют белые привилегии, даже когда пытаются их подавлять». Даже когда они хотят помочь, они делают это способами «неуважительными и подрывающими права людей, в жизнь которых вторгаются».

Сделала ли Анна то же самое с семьей Димана? Профессор этики, страстно пишущая о правах инвалидов, обвинена в сексуальном насилии над человеком, которого она больше всех стремилась защитить — над черным мужчиной с ограниченными возможностями, сыном матери-одиночки, членом самой уязвимой из всех уязвимых групп людей. 

В середине августа семья Димана отправилась в полицию, и когда P. в последний раз общалась с Анной, их телефонный разговор записывался. 

«Да, Диман хотел вступить со мной в сексуальный контакт, и я этого хотела», — сказала Анна. Но, продолжила она, «наши отношения это, в первую очередь, не просто секс. Мы любим друг друга очень, очень, очень сильно, и я бы никогда не занялась сексом с кем-то, кого не люблю». 

На другом конце провода P. спокойно выслушала ее, вместе с двумя детективами. Анна еще не знала, но ее отношения с Диманом и «как минимум опасное предположение», что он был умственно способен на согласие, поставили ее в очень опасное положение. 

«Ты это сейчас серьезно?» — спросила P., пытаясь вытянуть из Анны побольше деталей. 

«Да», — сказала Анна дрожащим голосом. Прошло уже два месяца с тех пор, как она последний раз видела Димана, и она была в отчаянии. «Вы должны понять, мне везет, если я хотя бы двадцать минут о нем не думаю. И так каждый день. Вот насколько сильно я скучаю по нему». 

Как, спрашивала она, могло нечто «настолько особенное и невероятное для нас обоих» превратиться «во что-то столь ужасное и неправильное?» 

«Я бы не влюбилась в него, если бы он не был способен на согласие», — говорила она в суде. «Я бы не влюбилась в него, если бы он не был заинтересован в чтении книг и разговорах о них. Он был моим лучшим другом». 

В прошлом месяце Анна Стабблфилд предстала перед судом по двум эпизодам сексуального насилия с отягчающими обстоятельствами. Это обвинения той же тяжести, что и нанесение серьезного вреда здоровью во время изнасилования или групповое изнасилование. Штат постановил, что Диман был неспособен дать согласие на секс или физически беспомощен, чтобы оказать сопротивление, а Анна знала или должна была об этом знать.

Диман появился в суде лишь один раз, прокурор представлял его в качестве «доказательства». Мать привела его в суд, держа крошечное тело Димана за подмышки. Она провела его через проход к присяжным, его голова закинулась назад, глаза словно сфокусировались на лампочках. «Присяжные, это мой сын», — сказала она. Затем повернула Димана лицом к судье. «Ваша честь, это мой сын». 

Если бы Диман заметил Анну в зале суда, это была бы их первая встреча за четыре года — но он никак не отреагировал. Адвокаты Анны утверждали, что прокурор специально пытался закрыть Анну от взгляда Димана, поэтому тот не заметил ее. 

Каждая сторона призвала внешних экспертов для встречи с Диманом: Говарда Шейна из Гарварда для обвинения и Розмари Кроссли для защиты. Но до начала судебного разбирательства судья постановил, что метод облегченной коммуникации не прошел тест Нью-Джерси на научную обоснованность. Это сразу же наложило на защиту Анны серьезные ограничения. Вся защита основывалась на том, что Диман мог общаться через свою клавиатуру или, по крайней мере, Анна небезосновательно верила, что мог. Теперь большая часть доказательств их общения была выброшена. 

Судья постановил, что Анна и только Анна могла давать показания о печатании и о том, почему она считала, что оно работает. Она была вынуждена в одиночку завоевывать сочувствие присяжных. 

Утром 2 октября, после того, как присяжные заседали не менее трех часов, в зале суда загорелся красный свет — сигнал того, что приговор вынесен. Анна ждала. На ней был серый костюм с серебряной брошью, которую она надевала в суд почти каждый день, на ногах — черные босоножки на каблуке. Ее мать сидела в зале, держа за руки старшего брата Анны, Майкла, специалиста по информатике, который специально прилетел из Висконсина. 

На протяжении всего судебного заседания несколько скамеек занимали друзья Анны и некоторые ее товарищи-активисты: Ник Пентцвелл (мужчина из Пенсильвании, страдающий аутизмом), Девва Касниц (антрополог и бывший президент Общества исследований инвалидности, женщина с серьезными нарушениями речи) и Тони ДеМео, мать Зака. На противоположной стороне зала суда сидела P. с Уэсли, его девушкой и еще одним их членом семьи. 

Присяжные признали Анну виновной по обеим статьям. Диман был неспособен дать согласие. Анну не могла оправдать вера в его способность осознанно печатать, которую она переняла от своей матери, которую поддерживали на академических конференциях, которую подтверждали ее друзья и коллеги. На языке моральной философии она была, в лучшем случае, «виновной, но не осведомленной», потерявшейся в тумане благих намерений. 

Анна молча опустилась на свое место, в то время как ее адвокаты настаивали на продлении освобождения под залог в $100 000. Когда судья объяснил, что Анна виновна по двум статьям первой степени и что ее дальнейшее освобождение под залог невозможно, она рухнула на стол защиты, громко и судорожно разрыдавшись. 

«Пожалуйста», — умоляла она, — «что же будет с моей дочерью?»

«Правда, я понимаю, что это очень сложная ситуация», — тихо сказал судья. Но Анна получит по 10 и 20 лет за каждый из двух раз, когда они с Диманом занимались сексом. 

Прокурор попросил, чтобы наказания исполнялись последовательно. Анна, чей приговор вступит в силу с 9 ноября [2015 года], может в итоге оказаться в Исправительном учреждении для женщин имени Эдны Махан на срок до 40 лет. 

Хотя отец Анны сказал, что она практиковала джиу-джитсу, чтобы суметь постоять за себя в тюрьме, она казалась оптимистичной до самого конца. Планировала свою жизнь с Диманом после того, как ее оправдают, после того, как он освободится от Р. и Уэсли, и, в конце концов, они смогут пожениться. «Мы примем его в нашу семью с распростертыми объятиями», — сказал брат Анны. 

В 11 часов утра судебный пристав поднял Анну с ее места и надел на нее наручники. Когда она поднялась, то попыталась что-то сказать, но ее тело сотрясалось, подкатившиеся к горлу рыдания не давали ей говорить. Можно было расслышать лишь слово «справедливость», и больше ничего. 

Автор: Дэниел Энгбер.
Оригинал: The New York Times.

Перевела: Александра Садыкова.
Редактировал: Сергей Разумов.