Страх на войне

После введения всеобщего призыва европейские страны впервые серьёзно озаботились чувствами солдат. Они столкнулись с таким побочным эффектом массовых армий, как страх. Вдруг выяснилось, что военное дело – это не только марши и медали, но и психология. Внимание командования сосредоточилось на поддержании морали и боевого духа, с задачей внушить страх противнику, не допуская его распространения в своих рядах.

В армиях XIX в. страх порицался как недостойное поведение. Военные тексты описывали идеального солдата как эдакого берсерка с врожденным бесстрашием и неукротимым стремлением к самопожертвованию. Воображение военных теоретиков рисовало армию управляемых «автоматов» (т.е. роботов, говоря современным языком), чётко выполняющих поставленную задачу. Им хотелось видеть фигуры, неподверженные человеческому фактору, как на штабных играх. Отсюда различные практики военной подготовки, направленные на подавление личности рядового, и прежде всего его инстинкта самосохранения.

В то время представление о мужественности, основанное на смелости и решительности, способствовало вытеснению страха в область патологических явлений. Подавление страха или его полное отсутствие характеризовало настоящего мужчину, а его проявление делало человека слабым или женоподобным в глазах других. В обществах того времени мужественность и патриотизм требовали от человека строгого эмоционального контроля.

Когда наступила ПМВ, оказалось, что страх имеет много лиц. И главный из них не столько опасность сражения, сколько борьба с собственными эмоциями. В преддверии боя солдаты переживали настоящий эмоциональный шторм, перечитывая письма последней воли, совершая религиозные обряды и бесконечно проверяя своё оружие. В этот момент рядовые демонстрировали высокую восприимчивость к внешним раздражителям. Их храбрость зависела, например, от любой тревожной вести.

Солдаты, как выяснилось, больше всего боялись не умереть героями, а просто умереть. Их страх выражался в боязни физической боли, тем более смерти. Он остро переживался как неотвратимое ожидание беды. Долгое нахождение на передовой в предчувствии смерти приводило солдат в депрессивное, угнетённое состояние. А ведь ещё были утраты близких, постоянные обстрелы, тяжёлые погодные условия, плохая пища, одиночество, недостаток сна. И главное: постоянное повторение стрессовых эмоций.

Война обострила внимание к психическим расстройствам, которые чаще всего называли «снарядный шок». Многие из тогдашних симптомов сегодня расцениваются как проявления посттравматического стрессового расстройства (ПТСР), часто выражающегося в панических атаках. Но в годы ПМВ наука объясняла симптомы таких пациентов всем чем угодно, только не войной: особым «трусливым» типом личности, врождёнными психическими расстройствами, умственной отсталостью.

В Германии проявление страха солдатами вызывало особое неудовольствие. Пациенты с тревожными расстройствами клеймились как слабаки и трусы. Их подозревали во враждебном отношении к войне и непатриотичности. Даже всеобщее внимание и сочувствие к таким пациентам осуждались. Военные психиатры утверждали, что на страх солдат влияют их взаимодействие с тылом и женщинами. Гражданское население как бы «заражало» своими эмоциями военнослужащих и воспринималось как фактор риска для боевой мощи армии.

В отличие от Германии, в предвоенной Франции страх не воспринимался исключительно как военная болезнь. Более того, во время ПМВ чувство страха понималось, как опыт, объединяющий мужчин на фронте и женщин в тылу. Здесь гораздо более внимательно относились к травматическим расстройствам. Местные психиатры считали, что сильное эмоциональное потрясение (часто, но не всегда вместе с физической травмой) могло превратить храброго человека в труса. Врачебные концепции помогли интегрировать чувство страха в образ мужественности. Они утверждали, что травмированные герои дошли до предела своего мужества, поэтому они, как и другие инвалиды, заслуживали уважения.

Образ мужественности во Франции и в России дополнился ещё одним качеством – терпением, традиционно относившемуся к женскому. Затянувшаяся окопная война требовала от солдат спокойно переносить невзгоды и лишения. Военные психиатры обеих стран признавали страх естественным чувством человека. Более того, бесстрашные солдаты вызывали у них большее подозрение как закоренелые социопаты, непригодные и даже опасные для гражданской жизни. Не говоря уже о том, что мясорубка ПМВ приводила к отрицательной селекции в отношении тех, кто не заботился о самосохранении.

При этом всём, даже в этих двух странах, бывших скорее исключением на общем фоне, нормализация военной медициной страха имела мало последствий для рядового состава. Военные власти продолжали утверждать, что лучшим средством от страха на поле боя является страх наказания и стыда. Это выражалось в применении жестоких мер наказания для дезертиров и «самострелов», а также использовании телесных наказаний. Строгость, а иногда даже грубость, по отношению к рядовому составу понималась как положительные качества командира. Таким образом, дисциплина в большинстве армий ПМВ была основана на страхе, а также унижении.

ПМВ показала, что война современного типа – это не только испытание физической силы, но и битва за эмоциональное здоровье. Выяснилось, что солдата нужно учить не только держать ружьё, но и справляться со своими страхами. Таким образом, перед военными теоретиками встал вопрос не о том, как заставить солдата максимально долго оставаться в бою, а о том, как помочь ему сохранить самого себя в экстремальных условиях.