Ставки сделаны

Аннотация: Секс и кофе. Кино и искусство. Ильф и Петров. Поэтика и джем из винограда. Всего этого нет в моём рассказе. Разве, что есть: одна история и одна жизнь.

Игра. Что бы вы сделали, собери вы сразу четыре туза на флопе? Уверен, для каждого игрока клуба — это непростая дилемма: идти ва-банк или выжидать, блефовать или нет. Но я не герой Достоевского, и честно сказать, игорные клубы не часто посещаемые мною места. Хотя, всё началось именно с неё. То есть с игры.

Мне было двадцать три, когда я уже прошёл все прелести семейной и армейской жизни и, нахлебавшись и там и там досыта щей с доброй порцией соли, вышел на голодный паёк. Корка магистра юридических наук не давала никакой гарантии, что меня где-то ждут с распростёртыми объятиями, однако соорудила неплохую подкормку для разгуляй фирм и разгребай бизнеса. Чем я собственно и занялся, организовав маленькую компанию по оказанию юридических услуг в лице главного директора, главного исполнителя и главного курьера. Как в лучших представлениях пишущего человека: где редактор, писатель и он же и читатель, всё в одном замесе. Я не был замешан на нежных сортах пшеницы, напротив, мой примитивно-грубый помол и старательно-сильный нажим позволяли дожимать клиента и находить самые удобные для меня варианты решения дел. А дел в наше время при наличии коммерческих головотяпств было много.

Одно такое и попало ко мне после общения с приятелем по универу. Вадик часто подкидывал мне то бабла, то задач, но чаще мы просто перетирали у меня на кухне, вспоминали универских девчонок и, конечно, её. Мою любовь, которую я никак не хотел отпускать. Вадик был в курсе всех психов моего увлечения простишлюшкой, как он нежно её называл. Любому другому, я бы не задумываясь, проломил череп. С Вадимом же меня связывала не только увлекательная молодость, но и суровое детство и тягомотная жизнь с родаками. Вадим был свидетелем моих шатаний по больницам, после очередного соприкосновения с очередным ушлёпком матери. Она притаскивала их домой, казалось, вместе с покупками из магазина. У меня осталась куча памятных шрамов.

— Эй, щусёнок, тащи сюда свою тощую задницу, — "папочка" отодвигает игральные карты и начинает ковырять вилкой по крышке жестяной банки, пытаясь её открыть. — Чёрт… из-за тебя поцарапался.

Кровь заструилась из разбитого носа. А перед глазами у меня появилась игральная кость.

Я сьёживаюсь и уже жду, значит, сейчас снова будет игра. Только бы не выпало самое страшное... только бы не выпало, пожалуйста.

Костяшка крутилась всеми гранями, подпрыгивала и, казалось, бесконечно долго падала.

Я замирал.

Каждый раз я молился и загадывал сколько раз она отскочит, прежде чем я буду готов терпеть боль.

Чем сильнее я зажмуривался, тем менее страшно мне было.

А потом эта ставка на наказание вошла в привычку и тогда я придумал свою игру.

Я начал строить свои "перевёртыши", впервые, когда учился в школе.

Когда у нас с пацанами не было возможности играть в классический покер, мы рубились в покер на костях. Я выбрасывал кости из стаканчика и чтобы увеличить свои шансы на фулл хаос или каре, загадывал: если выпадет 6 — я разьебашу их всех, а если 3 — то... они меня.

Я выигрывал всякий раз, делая ставки и подбрасывая кость.

С тех пор игральная кость стала моим талисманом.

Вадим всегда был рядом, при любом раскладе, его присутствие я ощущал всем телом.

Все дела мы решали сообща, как и с той халтуркой, которая касалась владелицы игрового салона, где мы иногда раскидывали картишки. Она оказалась вовлечённой в ситуацию аута, так уж её бывший любовничек постарался: они снимали хоум видео, которые хранились у любительницы острых ощущений на обычной флеш, а потом карта оказалась у него.

— Откуда вы знаете, что флешка была у меня в сумочке? 

Я бы мог распалить интерес дамочки на своих экстрасенсорных способностях и сказать, что видел, не только как она засунула флеш, но и как просунули ей.

Но решил не пугать телепатически и ответил романтически: 

— Ну, а где ей ещё быть, как не в дамской сумочке, вы там ещё небось и розовые бабочки носите. 

— Давайте-ка по-деловому.

А дамы за сорок оказывается всё ещё умеют краснеть.

Пока она рдела как клубничка, я рассказал, когда и зачем любовничек решил натянуть её. Любовь и бабки. Святое дело. Как тут не помочь. Ну я и присел. Именно в тот день мы и познакомились с ней.

Она подрабатывала диллером после пар в универе и обслуживала наш столик. Не мог же я отказать себе в удовольствии собрать стрит или каре.

Она принимает ставки, стоя напротив меня, и я вижу, как она смотрит на мои руки. Её не возбудило, когда я на шоудауне перевернул руку и озвучил собранных мной дам-сестричек, как:

— Две пары сисек.

Её волновало совсем другое — наличие леди не у меня на руках, а в сердце. Женщины! Даже те, кто строго одеты и держат маску-лицо.

Я никуда не тороплюсь, имея уже на флопе выигрушную комбинацию. Как изощрённый маньяк, наблюдаю за своими оппонентами. Постоянные игроки меня знали, боялись и недолюбливали, потому что с моим азартом и фартом желание вскрыться возникало у каждого второго, причём буквально. Кто-то каждый круг поочерёдно поднимает ставки, а некоторые ходят чек-коллом. Осторожно приподнимаю угол карты и жду, когда смогу перебить. Я готовлюсь, хладнокровно подпуская в свою покерную сеть, как паук. Соглашаюсь и чекаю. Вот кто-то из колхозников на радостях, что ни у кого ничего не собралось делает большую ставку и ждёт, что заберёт банк. Я внутренне ликую, но внешне продолжаю оставаться ветошью. Мой выход — перебиваю ставку и жду пока все вскроются.

Наконец позволяю себе улыбнуться, бросая взгляд на её бейдж "Анна Чайка":

— А ты точно птица счастья, — скидываю четыре туза.

— Завтрашнего дня? — парирует она.

— Ну почему ж завтрашнего… можем и сегодня, если ты не занята.

— Не занята, — вот так сразу соглашается она и лишается своего заработка, — только куртку захвачу.

Мы лежим у меня дома и смотрим киноху. Она вжимается в меня при звуках грома, а мне смешно и трогательно одновременно. Я провожу по длинным прямым светлым прядям и, поднимая подбородок, заглядываю в её голубые глазюки.

— Ты трусиха.

— Вовсе нет, просто… я осторожная. А ты всё делаешь резко. Ты и играешь так же. Словно тебе нечего терять.

— Так и есть. Мне совершенно нечего терять.

— То есть ты абсолютно всё способен поставить на кон? А меня?

Я задумался, в определённые моменты жизни, мне, конечно, хотелось какого-то семейного уюта, тепла. Что бы обо мне заботились. Но я боялся. Боялся, что мне снова будет больно и снова придётся прятаться. Боялся, что меня снова предадут, как предала собственная мать. Боялся, что не смогу сдержать в себе злость на тех, кто живёт в мягкости и нежности. Я не хотел аккумулировать вокруг себя негатив, но ростки ненависти росли сами по себе, как сорняки. Мне тоже хотелось, чтобы меня любили. Но как это? Я не знал. А как трахаться, я знал. И это меня устраивало. А все эти перетирки и пережёвки — никогда не возбуждали. Но ей я всё прощал, как и Вадиму.

Потому что в моей жизни больше не было близких людей. Потому что они и представляли для меня мои самые сильные привязанности.

Я никогда не мог собрать флешрояль в жизни, в отличии от игрового стола. Стоило одному человеку попасть в мою жизнь, как другой из неё выпадал...

Как какой-то страшный псих Билли Миллиган. В моей жизни тоже всё было размеренно ужасно. Жуткий перфекционизм. Человек-порядок. Я презирал спонтанность. Но совершал импульсивные поступки. Я боялся криков, но мог повысить голос и накричать с такой силой, что на меня оборачивались прохожие. Когда моя девушка меня не слушала. А моя девушка должна меня слышать. С Вадимом мы не обсуждали любовные передряги, просто он меня всегда встряхивал.

— Тоха какого члена ты буксуешь? Ну вернётся ещё твоя птица счастья… Мы едем в паб или ты будешь дальше сохнуть по своей тёле?

— Аня! — Я вздрагиваю словно от удара электрошоком. — Её зовут Аня.—Повторяю я и поднимаю глаза. Я смотрю одновременно с ужасом и одновременно с тоской на человека в строгом костюме и очках, который находится напротив меня. Больше в комнате никого нет. Только стены. Стол и два стула, на которых мы сидим и я рассказываю ему свою жизнь. Он что-то пишет и изредка вскидывает на меня взгляд. Слушает.

Я не помню, как я здесь оказался. Но ощущаю, что произошло что-то страшное. С кем? Я тоже не помню. Херь какая-то если честно, меня это напрягает и тогда я закрываю глаза, чтобы уйти в тень. Я словно волна, нервная, фосфоресцирующая, отражающая в моём мозгу бесконечное нарастание образов. Слова проходят через мой ушной канал, колеблют барабанную перепонку, наполняют череп. Звук походит на ноющую боль, лёгкий ступор. Я застрял в ловушке этих ощущений, но не я выбрал свою судьбу. Не я выкинул меня в этот мир фантазий и реальностей. У меня больше нет сил… Я думал — я главный герой. Я облажался.

Флоп.

Игра.

***

Тишина. Капюшон. Кепка. Высокий крупный парень в потёртых джинсах сидит передо мной, опустив голову. Он молчит. И я думаю, что не стоит его тревожить. Я уже знаю, что он успокоится и тогда продолжит снова. Я не понимаю пока, как именно мне ему помочь. Но что-то в его историях звучит любопытно и заставляет меня считать, что весь его рассказ это просто фрустрация трагических воспоминаний. Его признания на тему убийств девушек... Ведь он с этого и начал, когда позвонил в участок и сообщил, что убил их. Да, вот именно так он и сказал: «Я их всех убил. И я не помню как». А так как и трупы тоже неизвестно где. Да и были ли девочки? То пригласили меня. Прямо с лекции «Диссоциативные расстройства личности в юном возрасте». Я согласился приехать сразу, как только услышал, что парень утверждает, будто кто-то другой стоит за ним. Подобное я слышу чаще, чем звонок будильника.

Но следователям нужно закрывать дело или отпускать его. Пока он выкладывал обрывчатые куски своего рассказа, я видел перед собой несчастного человека. И моя задача вытащить этот страх из него и заставить его посмотреть демону в лицо. В моей практике были похожие случаи. Помню хрупкую барышню, которая считала, что собственный муж хочет её всё время в самых жутких позах, а когда приходила в себя — плакала и собиралась умереть. Синдром биполярного расстройства, легко поддавался нейро-стимуляции. Помню парня, которого привезли практически в коматозном состоянии. Как врачу, мне был интересен его феномен, но как человеку, было жутко, как он подетально показывал убийц. Он был самым необычным из всех моих пациентов. И если бы не моя запатентованная схема лечения, он бы так и остался в своём мире преступлений и наказаний. Но после моей «токовой терапии» все сразу всех любят. И это прекрасно! Что-то я отвлёкся… Хмм…

Он словно тень в чужой реальности, при этом оставаясь абсолютно адекватным человеком. Мне просто нужно ему помочь. В конечном счёте ну кто как не доктор? Клятву Гиппократа я прозношу наравне с Отче наш.

Он отвечает на мои вопросы совершенно без эмоций, уже получив дозу психотропных препаратов.

— Ты помнишь свою первую девушку? Ты сказал, что убил её. Как ты её убил, ты помнишь?

— Она отказалась покупать лизуна. Она сказала, что только инфантильные люди увлекаются таким. Лика была вся такая псевдо-интеллигентная. Она носила в сумочке томик Бродского и чуть что вставляла цитаты.

— Бродского?

— Да фиг его знает. Стих как стих. Просто декламировала везде, как недопоэтеска.

— Не любишь поэзию?

— Ну почему ж. Люблю нашего революционного глашатая:

Гордишься ты,

Но ты не идеал.

Сама себе ты набиваешь цену.

Таких как ты я на хер надевал

И видит бог не раз ещё надену.

— А Ксюшу?

— Что Ксюшу? Надевал ли я её? — ухмыльнулся он.

— Любил ли ты её? Она-то тебе, чем помешала?

— Ничем… Просто… как-то я увидел их однажды вместе… ну, вы понимаете?

— Нет.

— Они трахались.

— Кто с кем? Лика с Ксенией?

— Да не. Ну там… с девчонкой из кафе, куда я ходил за кофе. Она очень милая. Но только я не мог ж. У меня привставал всегда, когда она наклонялась, чтоб поставить поднос с кружкой 0,4 и сухариками. Сухарики утром в Питере вкуснее всего на Невском. Я не мог… но она пыталась разлучить меня с моей девушкой. Я хотел её. Понимаешь, док? Это ужасно. Чёрт.

Он обхватил голову руками и расплакался.

— На выпей, ну давай дальше. А с Тосей вас тоже кто-то разлучил?

— Тося просто неудачно упала. — Поставил стакан и отвернулся к стене.

— Аааа, то есть выталкивание с кабинки колеса обозрения называется «неудачно упала»?

— Зря ехидничаешь. Все вы доктора язвы... Она смеялась над тем, что я трус и боюсь высоты. А мне просто неприятно, когда надо мной потешаются. Словно я дебил какой-то из рассказа про этого мыша.

— Что же случилось с Дашенькой?

— С Дашенькой мы попали в аварию.

— Разве ты умеешь водить?

— Я? Нет… И она видимо тоже.

— Сигарету? — я достаю из пачки две сигареты и зажимаю одну между зубами.

— Я не курю, — он снова замолкает, а я продолжаю писать.

— Тебя приговорят к высшей мере через принудительную эвтаназию, если докажут, что ты бесчеловечный убийца. Или если мы убедим, что девчонок убил не ты, я заберу тебя на принудительное лечение. Ты помнишь что случилось? Постарайся собраться и рассказать мне. Кто-то должен это сделать. Помоги мне разобраться. Ты помнишь, что было?

Тишина...

***

Страх. Доктор ехал домой и отрешённо смотрел в окно. Он снова вспомнил парня, который обвинялся в убийстве своей девушки.

Кажется его звали Антон.

— Что было после игры?

— Помню я загадал, — Антон поднял на меня глаза и я почувствовал обречённость в человеке, который сидит напротив меня. — Я словил флешбэк из детства. Шесть точек... Бесконечный полёт на крыльях фортуны. И меня понесло. Я поставил все деньги. Выбросил кости, собрал каре и выиграл. Потом я сидел в автобусе, подъезжая к своей остановке. Когда я шёл к нам домой от остановки, я услышал женские крики. И ругань. Или крики и ругань вместе… Девушка... Я подумал надо заступиться. Там было темно. Меня кто-то словно толкнул. И следом получил удар по голове. Когда очнулся возле меня лежал кусок арматуры в крови и девушка. Я посмотрел на неё. И снова отключился. Дальше уже ничего не помню. Помню вот эту комнату. И себя здесь.

— Тебя кто-то видел?

— Нет… Не знаю… Но я увидел её лицо… всё в месиво. Ты думаешь, я не понял, что это она? Думаешь, я идиот конченый? Да я бы узнал её даже если совсем не было света. Понимаешь? По запаху её волос. Её светлые локоны… как она щекотала меня ими, дразня, прямо по носу. Я любил её, док. Я не мог! Ну не мог я... её голубые глазюки… смотрели на меня. Там. Вся в кровавой жиже. Это была Аня. Моя птица счастья.

— Ты можешь повторить то же самое в суде?

— Зачем?

— Чтоб спасти свою жизнь!

— Но разве это вернёт жизнь Ани?

Доктор понимал тогда, найти убийц будет очень сложно. А они их и не нашли, потому что никто ничего не видел. Дорога через пустырь, дальше остановка и проход через арку к домам. Ни на одном из участков нет камер. Пустой переулок в пустом районе пустого времени пустого дела.

Так же как и сейчас... Поэтому остаётся только моя терапия. Она должна работать. Я вложил всё в этот патент... и этих психов, спаси их, Господи!

— Знаешь, док, почему добро стало тёмным? Потом что всем вокруг пофиг. Никто не хочет видеть, что происходит за дверьми чужой квартиры. Да даже если там творятся ужасные вещи. Зачем кого-то спасать? Ведь не понятно, кто прав… Да, док? «Если все вокруг орут "Хай Гитлер", они что, тоже правы»...

— Ну причём здесь это?

— Ммм... Да при том, док, при том... «Что живая рыба плывёт против течения, а дохлая по течению!»

Тогда вроде нашли какой-то кусок арматуры, которая была закинута к забору, чуть ближе к остановке. Но это всё было уже после того, когда жизнь девушки была прервана, а парень отправлен на пару месяцев принудительного лечения ко мне.

Доктор повернул голову и увидел на противоположной стороне от остановки киоск.

Он резко затормозил и развернул машину в сторону дома Антона.

Вот и остановка. На которой он вышел из автобуса. А напротив неё ломбард.

Странно что он остался незамеченным. Или его тогда не было…

Доктор припарковался и вышел из машины. 

Пропустил несколько мчащихся по шоссе авто и быстрым шагом пересёк дорогу. Он запахнул поплотнее пальто, поднял голову над входной дверью, где обычно размещается камера наблюдения, и вошёл внутрь. За прилавком стоял пожилой мужчина и смахивал пальцем вверх на своём электронном девайсе.

— Зд рав ст вуй те — проговорил доктор, войдя и едва передвигая губами, словно от холода, не попадая в буквы. 

— Доброго дня, — ответил продавец, и, не отвлекаясь, продолжил. — Я могу вам чем-то помочь?

— Очень на это надеюсь… — и всё также кутаясь в пальто продолжил. — Вы работали здесь шесть месяцев назад?

Его всего трясло от волнения. И он смотрел на мужчину с широко открытыми глазами. Мужчина остановил листание страниц и поднял голову.

— Да, работал. И четыре месяца назад, и полгода назад, и столько-то ещё сколько-то буду работать. Это мой салон. Я мастер ювелирного дела. Когда-то…

— А камера эта на входе тоже давно висит?— Перебил его доктор и с надеждой в голосе закончил. — И шесть месяцев назад висела?

— Висела. Догадываюсь, что теперь вы спросите, сохранились ли записи.

— Да. Мне они очень нужны. Вы даже не представляете себе как сильно.

— Ну почему же. Мне вот тоже пришлось… как-то после того как сказали, что приносили мне два кольца, а на самом деле было одно… Но тогда я ещё не сохранял записи. И ничего доказать не мог. После этого я решил, что все записи буду систематизировать и переносить к себе в накопитель. Так что вы говорите, хотите узнать?

— Мне нужна конкретная запись. От конкретной даты.

Пожилой мужчина достал накопитель, подключил его к планшету и вывел на экран папки. По чёткой структурированности все папки были разбиты на: годы, месяцы, даты. Так, что нужный файл нашёлся буквально через пять минут. Он нажал на кнопку «воспроизвести» и запись пошла. Доктор попросил сдвинуть курсор поближе к середине, то есть к вечернему интервалу времени, к тому моменту, когда Антон должен был подъезжать к остановке.

И вот как раз автобус. И силуэт парня и девушки из него вышедших. У девушки были длинные прямые волосы светлого оттенка, насколько это вообще можно определить по записи.

Доктор напряжённо вглядывался в монитор. Ожидая следующего появления отморозка, как говорил Антон.

Экран был пустой, лишь изредка проносились отдельные машины, но они не останавливались.

Через примерно десять минут, как показало время по треку, из арки словно привидение из своего укрытия, возникла тень.

Доктор приблизился, пытаясь разглядеть каждую мелочь.

Парень, качаясь из стороны в сторону, дошёл до остановки. Теперь доктор определил, что на нём были джинсы, толстовка с капюшоном и кепка.

Он постоял, словно раздумывая, куда идти.

Но потом резко повернулся и снова проковылял в укрытие.

Спустя ещё пять минут, мелькающего на экране скольжения машин, запись прекратилась.

— Открыть следующий день?

Доктор стоял, сжав руки в карманах пальто, не мигая и уставившись в экран.

— Так открыть или всё? — повторил мужчина, не дождавшись от дока ответа.

— Не надо. Это всё. Спасибо. — Он повернулся и, шатаясь, вышел из ломбарда.

Распахнул пальто. Глотая воздух, дошёл до остановки. Прислонился разгорячённым лбом к холодной перекладине и повторил уже самому себе:

— Я увидел.

Док увидел того, кого он различил бы даже среди сотни тысяч, выложенных пикселями на картине фрагментов. Он узнал тень, как узнал бы даже среди огромной толпы на Манежной по привычке ходить в раскачку. Изъяны плоскостопия не выжигаются калённым железом, усмехнулся он своему медицинскому цинизму. Он думал, вылечил его, что подтвердили неоднократные тесты после токо-терапии. Но терапевтический квази-эффект, как чёрт из табакерки одурачил самого профи.

Страх.

***

Тень. Вы видите перед собой обычного молодого мужчину, ничем по внешнему виду не отличающемуся от других посетителей. В обычных потёртых джинсах, в обычной кепке, сдвинутой до предела на глаза под капюшоном, ничего необычного. Обычный клиент, какие часто сидят в обычном баре. Он никуда не спешит, сидя здесь в полутёмной комнате, опустив руки на стойку, периодически поднимает глаза наверх. Часы, механические и мёртвые, непреклонно тикают. Он следит, как стрелки двигаются по циферблату. Смиренно ждёт. Как паук, когда в его сеть попала жертва, без возможности выбраться. Паук при этом продолжает её удерживать, хотя точно знает, что жертва уже и так никуда не денется. Она обездвижена. Но паук не готов от неё отказаться. Это его игра и его ставка.

Он выплёвывает докуренную до конца и зажатую в зубах сигарету, и сейчас окурок плавает в стакане виски со льдом, стоящим перед ним.

Тот день, когда он вышел на волю так же, как этот болтающийся окурок, маячит перед глазами. Но, невзирая на муторность ситуации, он понимал, что ничего не изменится. И будет снова повторяющаяся процедура токовых пыток и потом его снова выпустят. И так по кругу бесконечного дня сурка. Да разве это его жизнь? Разве такой он видел свою судьбу? Но его волновали вовсе не эти персонифицировано-личные вопросы.

Он усмехнулся…

Сейчас бы посмотреть на лицо дока, который спасал его во второй раз. Пожалуй, это заманчивее, чем поджидать очередную мушку, бездоннее даже своих собственных рефлексий.

Неужели он его не узнал?

В голове мелькали одна версия за другой, он вспоминал, как собирал себя буквально по частям, после «лечения» этого докторишки. Как он вытаскивал истории всех встреч с собой. Как он цеплялся за образ любимой и как жаждал забыть. Всё. Как его привезли в клинику обмотанного марлей, словно личинку. Как нацепляли на голову датчики и подключали разряды.

Он всё это помнил.

И у него было одно единственное желание – чтобы больше никогда не возникали воспоминания. Он с ужасом ждал новых встреч с доктором Смерти. Он ненавидел его всем сердцем. Но ещё больше ненавидел себя.

Вы вообще представляете, что это за исцеление током? Вообразите себе, что вас опускают в чан с головой в кипяток. И эту экзекуцию повторяют раз за разом. Пока, наконец, вы уже не будете помнить не то что свои истории, но и себя.

Цель терапии, как говорил док, чтобы вы превратились в белый лист. Чистый. Белый лист бумаги.

Вот представьте, вам вдруг прилетает шанс забыть всё плохое… с условием, что вы никогда больше не увидите человека, который вам дорог, разрушить мостик воспоминаний, так сказать. Или у вас будет возможность видеть всё так же, как вы видите сейчас свою физиономию в отражении виски в стакане… но вы по-прежнему будете в своей говённой реальности…

И доктор-больше-не-болит вам протягивает такую возможность: «Выбирай!».

Да пофиг… вы ведь выбрали...

Пусть только больше не будет больно. Нет сил терпеть эту пытку. В идеале, конечно, пройти Калинов мост, но вернуться назад. Заглянуть ещё один разок туда и увидеть… её… и то время, когда он был счастлив. С ней.

Я ведь всё вычислил...

Язык покера стал для меня родным потому что я думал на нём. Я жил по этим правилам. Я считал. Всё то дерьмо, что происходило в моей жизни я привык просчитывать, как в игре. Зависимость от покера чем-то похожа на мой любимый персонаж, где он выступает один в поединке против всего. Я словно Принц Преступного Мира... Бесконечная игра каждый раз подливает бензина в мою жизнь и чиркает спичкой. Азарт словно мощный токсин отравляет моё нутро. Я чувствую, как яд бежит по венам и взрывает мой мозг. И если я снова без дозы, абстиненция безжалостно ломает кости и рвёт жилы на лоскуты. И я снова за столом... Капюшон. Кепка. Очки. Диллер. Игральные кости. Но сука фортуна словно троллит и вот я иду олл ин уверенный, что высчитал все рейзы, но вдруг лажаю как наивный пацан.

В голове снова мелькают образы. Он перебирает пальцами игральную кость, которую держит в кармане и думает. О жертвах. И в каждой девушке видит свою птицу счастья.

Внезапно над собой он слышит женский голос:

— Заждался, милый?

Друг, как всегда рядом, снисходительно ухмыляется и подмигивает:

— Нашу по старинке, бро? И пусть всё решит судьба. Если выпадет 3, то не рейзи —... , а если 6 — то выпускай своего демона. Плесни нам ещё горяченького! — он кивает барменщику протягивая свой пустой стакан. — Давай выпьем.

— Да в жопу эту игру. В жопу эти ставки. — Он резко встаёт. — Чёрт, как же я устал!

Он направляется к выходу, неуклюже переставляя ноги и раскачиваясь из стороны в сторону.

— А как же кость? — пытается задержать его за рукав друг. — Погоди ты!

— Я заебался от этих гаданий на костяшках. — Повернувшись отвечает он. — Я хочу сам решать, а не чтобы за меня решала игра. — И кидает кость другу.

Костяшка закрутилась всеми гранями и прошла сквозь тело, громко подпрыгивая по полу, как в детстве.

— Прости... — Друг улыбается, — теперь ты готов! — и исчезает.

***

Антон смотрит на свою руку, вытянутую после броска кости. И переводит взгляд на девушку.

Скрижаль, и ад, и рай — всё это… лишь в тебе... Мостов назад нет. Мой мир полыхает. Руины и пепел. Слабый духом для фортуны — просто корм. Она вседа остаётся циничной безжалостной стервой. Вот и меня выплюнула.

— Едем, милый? — повторяет она.

Он закрывает глаза и видит Аню… 

Моя птица счастья. Они думали, выпустив меня на волю, они кого-то спасут. Думали, пропустив через меня тонны зарядов, они обратили мою прежнюю жизнь, семью, любовь, мечты в золу... Да, теперь всё это лежит в гробу, а моё будущее растекается по полу кроваво-красной улыбкой. 

Док садится в машину, достаёт мобильный и судорожно набирает номер участка. Потом снова смотрит через стекло на ломбард и отбрасывает мобильный на пассажирское сидение рядом.

Это моя терапия и он должен её пройти.

Молодой мужчина обращается к девушке в пабе:

— Предлагаю поехать к тебе.

Он знает чем всё закончится. Он сдержан. Крохи эмоций остаются в памяти.

Скоро всё исчезнет.

Это моя терапия и я должен её пройти.

Вся наша жизнь игра? Принятое решение — это всегда готовность пойти на риск. Как и в игре.

Так что бы вы сделали, собери вы сразу четыре туза на флопе?