Старенькая бабулька захотела крепкого члена
Старенькая бабулька захотела крепкого члена
Пухлая блондинка стонет под черным членом
Русская зрелка познает радости секса с молодым
Зятек ублажает слабую на передок тещу
Пухленькая блондинка в возрасте с огромными дойками
Сиськастая матюрка с мохнатой киской
Пока жена на работе парень трахает свою тещу
Хозяйский сынок проверяет новую домработницу
Пацан ублажил русскую брюнетку с большими буферами в задницу
Грудастая брюнетка принимает в себя крепкий член
Две грудастые зрелки ласкаются на кровати
Домработница отлынивая от работы занимается сексом с хозяином
Клаудия Валентин проходит сексотерапию
Пожилая пара жахается на частном кастинге
Студент натягивает училку во время зачета
Присунул в жопу мамочке с большими буферами
Молодой не раздеваясь трахает свою строгую начальницу
Парня совратила взрослая дама с большими сиськами
Зрелок трахают накачивая их спермой
Молодой знакомый жарит взрослую подругу в попку
Рыжая мамочка играет со своей писей
Парню довелось познакомиться с мамочкой своей подружки
Старенькая бабулька захотела крепкого члена
Неугомонная зрелка горит желание отдаться молодому
Русской зрелке нравится соблазнять молодых
Хлопец нахлобучил на член мамку друга
Зрелая променяла мужа на молодого любовника
Озабоченный парень ублажил зрелую бабенку
Назад
1 ... 9 10 11 12 13 14 15 16 17 ... 50
Вперед
Все видео и фото опупубликованное на сайте Ebunok.fun постановочное. Все модели являются совершеннолетними, и на момент съемки им исполнилось 18 лет.
Пожилая толстушка с большими дойками совратила симпатичную блондинку, для занятия лесбийским сексом. Бабулька дала полизать девушке волосатую манду, и стали по очереди трахать друг дружку самотыком.
Старенькая бабулька захотела крепкого члена
Толстая блондинка с большими дойками
Милфу с большими дойками трахают в анал
Во время секса обоссали друг дружку
Отпорол блондинку с огромными натуральными дойками
Молодая и старая лесби трахают друг дружку дилдо
После стриптиза пожилая дала полизать киску
Все видео и фото опупубликованное на сайте Ebunok.fun постановочное. Все модели являются совершеннолетними, и на момент съемки им исполнилось 18 лет.
И Р И Н А О Р Л О В А
Л О Б + Г Р А Б Л И = ... :-))
УДК 82-31
ББК 84(2Рос)6-44
О 66
© Орлова И., текст, 2014
© Издательство «Директ-Медиа», 2014
О 66 Орлова И.
Лоб + Грабли = … :-))
Иногда уход мужа отнюдь не трагедия. Особенно, если долгое время вы живете хуже, чем кошка с собакой. Особенно, если вдруг понимаешь – жизнь не кончается с разрывом никому не нужных отношений, а только начинается. Только вот леди Судьбе угодно постоянно подбрасывать нам всевозможные сюрпризы и, ехидно улыбаясь, наблюдать, как мы их принимаем. Так и случилось в нашей истории. Именно тогда, когда Юлька решила, что начинать с чистого листа и строить новые планы на жизнь – это нормально и даже интересно, судьба обрушивает на нее одно испытание за другим. А тут еще и странная картина, и полтергейст в квартире, и духи неупокоеные, и прочие всякие разные «чудеса в решете».Но если рядом верные друзья, готовые прийти на выручку, можно справиться с любой бедой и выйти победителем из самой безнадежной ситуации.
(Все герои вымышлены. Все совпадения случайны. Все байки подслушаны. Автора же вообще не существует — в чем она сама искренне призналась, прежде чем скромно… гм-м… (скажем так) растаять в воздухе...)
ПРОЛОГ
Часть 1. Предыстория.
…Бой длился не очень долго. От роты белогвардейцев осталась разве что половина. Белые, отстреливаясь, отступали к видневшемуся за косогором лесу, красные занимали деревеньку.
В небольшой церквушке на окраине деревни укрылись белогвардейский офицер с денщиком. Офицер был тяжело ранен: пуля пробила правый бок, задев печень. Денщик тоже пострадал: наспех перевязанная левая рука висела плетью. Патроны кончились, бесполезные револьвер и винтовка валялись около сдвинутых вместе и стоявших у стены широких лавок, на которых лежал офицер. Оставались лишь ножи, но нож против пули — плохая защита.
— Брось меня, Игнат! Я же врач, меня не обманешь. С такой раной не выживают, — шептал офицер потрескавшимися губами. — Уходи, пока есть возможность.
— И не надейся, барин! Я твоему батюшке слово давал, что не покину тебя. Я ж тебя, дитятю еще, на руках качал, ты мне, барин, завсегда навроде сына был. Да и некуда мне идти. Имение разграбили, родителей твоих… царствие им небесное… Матрена моя еще в запрошлом годе Богу душу отдала, а деток у нас не народилось. Сам знаешь, барин, тиф-то тогда почти всю деревню выкосил, — отвечал мужик, и при упоминании о жене и хозяевах перекрестился на темный иконостас. — Вот до ночи переждем, а там и видно будет. Может красные уйдут. Деревенька-то бедная. Что им тут делать? Ни кормежки, ни лошадей. Я вот тебе, барин, сейчас водички…
— А ну, выходь, сволочь белая! — раздалось у двери, и одновременно последовал резкий удар ногой по доскам.
— Как же это я щеколду не закрыл? Дурак старый! — вихрем пронеслось у Игната в голове.
Тяжелая дубовая дверь, натужно заскрипев, сначала, будто нехотя, приоткрылась, но под напором не устояла и распахнулась настежь. На пороге возникли двое красноармейцев.
— А ну встать! — рявкнул один из них, видимо, командир.
— Не может он встать, — зло ответил Игнат, загораживая офицера. — Ранен тяжело.
— Ну, так добьем, чтоб не мучился! — издеваясь, хохотнул другой красноармеец. — Товарищ командир, разрешите облегчить страдание их благородию?
— Креста на вас нет! … … … — Игнат грязно выругался и наклонился к пытающемуся приподняться офицеру, стараясь здоровой рукой незаметно выхватить из-за голенища нож. — Будьте вы прокляты, ироды красные! Что б вы сдохли как собаки подзаборны…
Два коротких выстрела гулким зловещим эхом отозвались под куполом церкви. Кровь офицера и его денщика, перемешавшись, лениво закапала на пол, затекла на лавку и, добравшись до стены, тонкой струйкой поползла вниз…
***
…Проклятие, произнесенное перед смертью в месте Силы, вбирает эту силу в себя, не давая душам уйти туда, где им надлежит быть. И потому пала тяжелая, беспросветная тьма на неприкаянные души офицера и его денщика.
***
— Ой, барин, что ж это делается — я ж через тебя стенку вижу. Ты как будто просвечиваешь…. Господи, да как же? Где мы, барин?
— Да там же, где и были, в церквушке этой… знаешь, ты тоже прозрачный, Игнат… И ничего не болит, и ран не видно, и крови…
— Это что ж получается, мы умерли, барин, и теперь привидениями стали?
— Наверное. А может, духами или призраками. Как странно, никогда я в них не верил… Впрочем, какая разница? Главное, что мы друг друга видим как при жизни. И неважно, что полупрозрачными. А, знаешь, так даже лучше.
— Кто бы спорил... Значит, в царствие небесное мы не попали, барин.
— Значит, не попали, Игнат. Что-то, видимо, не пускает… Может, проклятие не дает?
— Точно, по рукам и ногам связывает. Да ведь нет у нас ни рук, ни ног, вообще ничего нет!.. только видимость одна…
— Тут ты неправ, Игнат. Тела нет, а души остались. Вот на них-то и лежит проклятие подсердечное, да еще и перед смертью…
— Глянь, глянь, барин — это ж мы там лежим… на лавке-то… И кровищи-то, кровищи…
***
— Чего надоть-то, сынок? — окликнул старик молодого ординарца. — Да ты говори, вижу же, что дело у тебя какое-то. По службе что ль чего приказали?
— Нет, отец, не по службе.
— Ну, так, тем более, говори.
— Мне бы тех, что в церкви, схоронить. Не в общую яму, а как положено.
— Земляки что ли?
— Земляки. Я офицеру жизнью обязан.
— Не подстрелил он тебя, пожалел?
— Да нет, отец. Он наш молодой барин, врач. Меня мамка, когда рожала… В общем, никак она разродиться не могла. А повитуха не справлялась. Батяня к барину побежал телегу просить, чтобы мамку в город вести. А тут и сын его случился. Ну и помог мне на свет появиться, и мамку выходил. А батяне сказал, что не довез бы он мамку до города, померла бы, ну и я, тем паче, не родился.
— Эвон как! Да, это дело понятное.
— И денщик его, Игнат, он в соседнем с нами дворе жил, — продолжал тихой скороговоркой парень, делая вид, что поправляет покосившуюся скамейку у дедова плетня. — А при молодом барине Игнат служил в дядьках. Хорошие они были, добрые. Когда, бывалоча, с города приезжали, детишек деревенских пряниками угощали. Да и вообще, мы любили их. И старых графа с графиней тоже. Да только, когда революция случилась, стариков-то даже спрашивать ни о чем не стали: именем этой революции по девять грамм свинца уготовили. Кому они были враги, спрашивается? Уж дали бы дожить, им и без того немного оставалось. Мы их тоже тайком схоронили. Все как положено. И могилку убрали, и помянули всей деревней. А тут опять красные командиры налетели. Ну и ничего не оставалось делать — или к стенке становиться, или в Красную армию записываться. Но я, отец, пусть меня даже потом расстреляют, коли прознают, все равно должен спасителя своего и мамкиного схоронить по-человечески. За красных он, за белых, да хоть за буро-малиновых с крапинкой, а за добро добром отдать положено.
— Верно мыслишь, сынок. Правильно тебя батька с мамкой учили, в уважении. Ну и я хорошего человека уважу. К ночи, кады освободишься, приходь. Схороним твоего барина, как должно. Да и остальных-то, что полегли, поутру тоже погребем. Все одно, окромя нас, деревенских, некому будет. Вы ж тут не задержитесь. Разве что начальство твое прикажет ваших схоронить с почестями.
Ночь выдалась темная. Как по заказу. Дед и ординарец аккуратно опустили офицера и денщика в неглубокую могилу, тряпицей чистой прикрыли, засыпали землей, обложили дерном холмик.
— Крест бы поставить, отец, да времени нет.
— Крест мы потом справим, сынок. Пущай война подальше откатится. Наши-то старики болтать не будут, а пришлым людям, коли заинтересуются, набрешем что-нибудь. Не впервой.
— Я вот тут тебе, отец, хлебца припас. Ты уж прости, да больше-то уважить нечем.
— Что ты, сынок, и этого за глаза хватит. Хлеб, он всему голова и самый дорогой подарок! Эх, вот ведь война окаянная, — утирая рукавом пот, прошептал дед, пряча ковригу за пазуху. — Брат на брата идет, да лютует пуще немца. Ты не боись и не волновайся. Все честь по чести будет. В девятый день и в сороковой я тихонечко молитовку прочитаю заупокойную. Водички на могилку принесу, хлеба корочку. А коли самогоном разживусь, то и самогону. Чтобы, значится, все как у людей было. Батюшка-то наш еще в начале революции помер, а за ним и дьяк, а то бы уж они-то постарались.
— Что ты отец, что ты. Да их бы уже давно к стенке поставили. И хорошо, что своей смертью ушли. А я, отец, воевать не люблю. Мне земля ближе. Да и девчонка у меня в деревне осталась. Мы с ней в прошлом годе по зиме повенчаться хотели, а тут революция. Деревня ж наша от Москвы недалече: день да ночь на телеге-то, а к утру уже и первопрестольная, так что нас быстро всех закрутило да разбросало, кого куда.
— И у нас та же оказия, сынок. Деревню чисто пополам разделило. Разбежались по разные стороны, и ни один покамест не возвернулся. Кто где воюет, кто кого бьет? И все себя правыми считают, ни один не виноватый. А чего делить-то было? Земли-то у нас много, Расея-матушка куда как велика, неужто на кажного не хватило бы? Ох, беда. И за что отец небесный нам такое наказание послал? То немец, итить его в душу, то братоубивство. Много еще кровушки-то прольется, чует мое сердце... Ты, сынок, иди, вон светает уже. Летние ночки коротки. Кабы не хватились тебя.
— Спасибо тебе, отец, за все!
— Иди, иди, сынок. Храни тебя Господь! ...
***
— Смотри-ка, барин, молитвы нас не отпустили. Не для нас с тобой, видать, царствие небесное. Чем же мы хуже? Вот ведь — ни в раю, ни в аду — посерединке бултыхаемся, как это самое... которое в проруби. Чего улыбишься, барин, аль не прав я?
— Не отпустили, Игнат, и не могли отпустить… Мы ж без покаяния уходили, а тут еще и проклятие это…
— Так что ж, славить их надо было, аллилуйю петь убивцам…
— Аллилуйю — это ты хватил, Игнат. Впрочем, я тоже от себя много чего добавил, когда ты высказывался… Да кто ж знал… Ладно, похоронили нас, отчитали… и слава Богу.
— Твоя правда, барин… Все лучше, чем у чертей на сковороде жариться.
— А раз так, Игнат, надо как-то обживаться.
— Тогда, значится, еще повоюем!
— Заплатят нам большевики, Игнат! Кровью заплатят! За все…
— Давай догоним их! Теперь-то они ничего нам не сделают, а мы позабавимся.
— Нет, Игнат, не получится. Дальше церковной ограды не уйти. Чувствую, крепко нас держит.
Часть 2. Церквушка.
…Старая церквушка пользовалась в округе дурной славой. Во времена коллективизации ее неоднократно пытались снести, но так и не сумели. Здание как будто было живым, и стоило к нему приблизится со взрывчаткой или с другим каким орудием разрушения, начинало тихо но жутко стонать. А еще казалось, что прямо из каменных стен тянутся к людям темные щупальца, чтобы обмотаться вокруг шеи и задушить. Ни огонь, ни вандалы не смогли причинить зданию никакого вреда. Так и бросили эту затею, высказались, не стесняясь в выражениях, куда бы эта чертова церква пошла со своими бесовскими происками, и занялись другими делами.
Потом, во время войны, как ни странно, строптивая постройка спасла жизнь старому Матвеичу и двум его внучатам. Бомбежка застала деда с внуками недалеко от церквушки, ну и, не помня себя, забежали они внутрь. Дед, обезумев от страха за детишек, бросился на колени и начал истово молиться на образа, малыши забились в дальний угол и плакали. Бомбы рвались рядом, но в церковь ни одной не попало. Когда самолеты с черными крестами на крыльях скрылись из глаз, оставшиеся в живых с удивлением обнаружили, что стоит церквушка цела и невредима. Долго судачили сельчане, и, в конце концов, пришли к выводу, что молитвы тут не при чем, а треклятую церкву даже бомбы не берут.
Впрочем, как показало время, тут они ошиблись. Потрепали ее бомбы при следующих налетах. Горелым пеньком торчала разрушенная колоколенка, вокруг пробоин повываливался облицовочный камень, повылетали стекла сводчатых окон, в крыше, ближе к входу, зияла дыра, дубовую дверь сорвало с петель и отбросило на груду камней, оставшихся от ограды. Но к тому времени жители из деревни ушли и потому узнали, что церковь вовсе не бессмертная, лишь когда вернулись обратно.
Покалеченная войной церковь встретила людей безучастно и по-прежнему никого к себе не подпускала. После войны деревню отстроили заново, правда, немного дальше предыдущей, на высоком берегу реки — никому не хотелось жить на пепелище. Церквушку же не восстановили, и она так и осталась торчать на пригорке старым обломанным зубом. Здание, некогда белое, со временем окрасилось в грязно-серый цвет, с буро-зелеными проплешинами мха, но, несмотря на повреждения, стояло крепко.
***
— Надо нам, Игнат, искать способ выбраться отсюда. Здесь у нас мстить не получается. То ли церковь не дает, то ли мы как-то по-другому тут привязаны.
— Кровь нас держит, барин. И проклятие это, язви его в печенку.
— Гореть бы нам в аду, Игнат, кабы не зарыли нас с молитвами у церковной ограды. Пусть на самом краешке, но все-таки на освященной земле.
— Знать бы, барин, что у тех большевиков наш односельчанин служит, может, по-другому все повернулось бы. И живы бы остались, и не давило бы это чертово проклятие, как стопудовый груз.
— Что ты, Игнат, и его бы порешили вместе с нами как шпиона и предателя. Хорошо, что он правильного сельчанина местного нашел, хоть похоронили с молитвой. Пусть тайно, пусть не в гробу. Но — по-человечески, а не в общей яме.
— Это я, не подумавши, брякнул… И, правда, порешили бы зазря человека хорошего.
— Меня, Игнат, другое беспокоит — место это проклятое, хоть и церковь. Сколько лет прошло, а ничего не происходит, выбраться мы отсюда не можем, всего-то и дел было, что деда с внуками спасли, да сельчан пугали — развлекались, как дети малые. А мы ж не дети, мы без настоящего дела тут скоро совсем свихнемся.
— Вот уж, правда — смертная мука, барин, хотеть, да не мочь… уж лучше в аду…
— Согласен, Игнат, хоть какая-то определенность.
— А вот я что думаю…Надо бы барин, подманить сюда пришлого человека. Может, глянутся ему остатки лавки с нашей кровушкой для какого-нибудь дела.
— А как на растопку пустит?
— Не ехидничай, барин, пустит — значит, так тому и быть, зато хотя бы от места этого отвяжемся. А там — как бог даст.
— Дай срок, подманим. Эх, нам бы нашу нынешнюю силу да перед смертью, задали бы большевикам перцу!
— Ну, дык, никогда не знаешь, где потеряешь, а где найдешь. Бодливой корове, как известно, бог рог не дает.
— Ничего, Игнат, нам вот дал, значит, и воспользуемся. Сдается мне, надо до родных мест добраться. Что-то мне подсказывает, что там нам облегчение будет.
— Ну, барин, это правда. В родном доме и стены помогают. А коли дома нет, то все одно — хоть руины, а опять же, родные. А уж земля-то нас всяко помнит. Земля, она вообще все помнит на тыщи годов.
— Это ты правильно подметил. В общем, настраиваемся на пришлого человека. Как ни долга дорога к дому, а с чего-то начинать надо…
***
К 70-м годам в деревне мало кто помнил о чудесном спасении Матвеича, разве что несколько стариков, да те самые подросшие внучата. Да только внучата давно уже жили в городе и в деревню, где у них никого не осталось, носа не казали. Стариков же никто не слушал, за исключением маленьких ребятишек, но и дети воспринимали эти воспоминания как страшную сказку: ведь бога нет, и его специально придумали дедушки и бабушки, чтобы сказки интересней были. А уж когда речь заходила о том, что каждый год в одну из летних ночей выходят из церквушки две черные тени и бродят вокруг до рассвета, ребятишки только весело смеялись.
Впрочем, о блуждающих тенях в деревне, конечно, знали. Но тут ведь как? То посевная, то уборочная, то заготовка кормов — летом в деревне не заскучаешь, только успевай, поворачивайся. А потому не до призраков. Ходят, ну и черт с ними. С хозяйством успеть бы управиться. Однако к церквушке, как будто по молчаливому уговору, не приближались, и детям строго наказали — не ходить. Да те и без наказа сторонились страшных развалин. Что бы там старики не болтали, а церквушка и впрямь оторопь наводила, и это, не сговариваясь, чувствовали все.
…Молодой художник, Ашот Магдасыров, гостивший в деревне у армейского друга, перед самым отъездом домой последний раз прошелся по полюбившемуся ему лесу, искупался в речке, а потом поднялся на взгорок, с которого открывался прекрасный вид на деревню в излучине реки. Если бы не суровые снежные зимы, забрал бы он свою Алию сюда, построил бы дом и жил бы рядом с другом Семеном, работал бы в колхозе. Только Алия плохо будет себя чувствовать зимой. Он сам с трудом привык к этому климату, пока служил под Воронежем, мерз, болел.
Неожиданно Ашот вспомнил, что Семен предостерегал его насчет церквушки. Глупости все это, бабьи сказки. Ну что там может быть страшного? Да ничего. Художник решительно повернулся к манившей его полуразрушенной церкви, и уже через несколько минут с интересом разглядывал обветшалые стены. Его как будто что-то тянуло зайти внутрь, какое-то чутье. Повинуясь ему, молодой человек шагнул в дверной проем и огляделся.
Странно, но особой пыли и грязи на полу не оказалось: скорее всего, ветер выдувал. От росписи практически ничего не осталось. Иконы, понятное дело, растащили давным-давно, наверное, еще в Гражданскую. Сквозь пробоины в стенах солнечные лучи высвечивали чудом сохранившийся маленький алтарь, да обломки лавки у стены.
Художник присмотрелся повнимательнее. Доски, когда-то бывшие лавкой, слегка потемнели от времени, но все еще казались прочными. И цвет был такой подходящий! Ашот давно искал материал для картинных рам. Вернее, он искал его всегда и очень гордился тем, что ему не надо обращаться в багетную мастерскую. Работать с деревом он с детства любил и умел делать это хорошо. Недолго думая, художник в
Скрытая камера за унитазом подглядывает за писающими женщинами
Раздевалка в женской бане
Девченка какает в пляжном туалете скрытая камера