Старец с белой бородой.
Мамин отец, дед мой, имел крутой нрав. Можно сказать, деспот семейный был. Жену бил, сына лупасил, дочек, правда, не трогал, но морально унижал. А еще страшно ругался. Так матерился, что, как говорила бабуня, аж "земле важко" было. И безрадостное сиротское детство все-таки не должно быть оправданием.
Работал дед Пантелей на водокачке. Тяжкий это труд и монотонный. На единственном в селе бездонном пресном колодезе было установлено огромное колесо, и лошадь натужно ходила по кругу, качая воду из глубины. Несчастное бессловесное животное было жаль до слез каждому, кто имел сердце. Ходьба по кругу заморочивала, сбивала с толку, сводила с ума. Но что поделаешь, такая страшная доля выпала конячке... Да еще и человек рядом злой. Погоняет, стегает, кричит и матерится. Однажды Мулла (так звали коня) сорвался и в ответ на удары так лягнул хозяина, что тот упал, залившись кровью от выбитых зубов.
Особенно трудна была эта работа зимой, в морозы и гололед, когда пронизывающий ветер довершал изнеможение погонщика и лошади их замерзанием. И тогда же, зимой 57-го года, случилось это с моим дедом.
Выла метель уже вторые сутки, стоял невероятный холод, от которого скрючивало пальцы и отбирало речь. Но вода нужна в любую погоду, запасы исчерпались, ближе к обеду потянутся люди с телегами, на которых громоздятся бидоны, ведра, кадки. Старый же Мулла дрожал и отказывался идти по своему адскому кругу. Метель залепляла рот Пантелею, но он все равно крыл матом бедного коня и нещадно хлестал батогом. Вокруг не было видно ни души, ни одна тень не проявлялась в поле. Пантелей и подталкивал Муллу, и тянул с ним его тягло, падал, поскальзываясь на обледенелостях - ничего не помогало, конь стоял, хрипел и не двигался с места.
Грязно матерясь, Пантелей уже плакал от досады и вдруг услышал голос: "Зачем так ругаешься, человече? Придержи язык свой. И зачем коня мучаешь?"
Дед мой отер глаза и увидел перед собой старца с белой бородой и в длинном плаще с капюшоном. Он стоял перед Пантелеем, и, казалось, его не касается метель. Старец укоризненно покачивал головой, но глаза излучали добро (так потом дед многократно и повторял: "Его глаза излучали добро"). Опираясь на высокую палку, подошел он к коню, ласково положил руку ему на спину, и... конь легко двинулся, послушно зашагал, гремя упряжью.
Старец повернулся к Пантелею и внимательно посмотрел ему в глаза. Тот же, потеряв дар речи, тоже во все глаза глядел на незнакомого странника, который взялся словно из ниоткуда. И вдруг мой дед в одно мгновение ослеп. Он руками пытался ухватиться за воздух, а совсем рядом топал, скрипя упряжью, Мулла...
Время исчезло. Сколько его прошло - минута или час - Пантелей не понял, но постепенно к нему стал возвращаться белый свет, а внутри колотилось, как бешеное, сердце. Приходя в себя, понял дед мой, что он не может говорить, - рот открывался, а язык не слушался. Вдали, сквозь пелену снега, показалась телега с седоком. Когда тот подъехал и что-то спросил, Пантелей в ответ только мычал и махал рукой.
Отработав положенное время, распряг Муллу и побрел домой. А дома, не обращая внимания на детей и жену, молча подошел к иконам в углу, постоял и вдруг перекрестился. Жена Надежда замерла - Пантелей в Бога не верил.
Речь вернулась к деду к утру. И, хоть не стал он истово верующим, но богохульствовать перестал и перестал материться. После того случая самым ругательным у него было слово "негодяй". Я деда Пантелея помню хорошо, и я никогда не слышала, чтобы он ругался.
Он умер, когда я была в 6-ом классе. Удивительно, но день своего ухода он знал: "Отпраздновать вам не помешаю. А после праздников ("октябрьских") помру". Видимо, глаза святого многое сказали тогда студеной зимой в степи, у колодезя с водой.