Спутывание уровней абстрагирования
Общая семантика на русскомСпутывание нижних уровней абстракции
Газеты не так давно писали о человеке, у которого возникли проблемы с машиной, и он из-за этого разозлился на неё и «ткнул ей в глаз» - то есть, разбил кулаком одну из фар. (Журналисты узнали об этом, когда он появился в больнице, чтобы ему перевязали руку.) Он разозлился на автомобиль так же, как он мог бы разозлиться на человека, лошадь или на осла, который отказывался слушаться. И после этого он продолжил «преподавать» машине «урок». Можно сказать, что он сигнально отреагировал на поведение машины – то есть, отреагировал необдуманно и автоматически.
Дикари часто ведут себя так же. Когда урожай не всходит или когда им на голову падает камень, они «заключают сделку с духами», то есть, приносят жертву «духам» растительности и камней, чтобы они более благосклонно относились к ним в будущем. Все мы реагируем подобным образом: иногда, споткнувшись о стул, мы пинаем и ругаем его; некоторые люди могут злиться на почтальонов, когда к ним не доходят письма. В таком поведении мы путаем абстракцию внутри нашей головы с абстракцией вне нашей головы, и поступаем так будто абстракция – это событие во внешнем мире.
В своей голове мы создаём воображаемый стул, который умышленно делает так, чтобы мы споткнулись, и «наказываем» экстенсиональный стул, который никому ничего плохого не желает. Мы создаём воображаемого почтальона, который «не доносит нам письма» и ругаем экстенсионального почтальона, который бы с радостью принёс нам письма, если бы они были.
В широком смысле мы постоянно спутываем уровни абстракции – то есть, спутываем то, что у нас в голове с тем, что вне нашей головы. Например, мы говорим о желтизне карандаша, будто желтизна – это «качество», которым карандаш обладает, а не, как мы знаем, продукт взаимодействия нашей нервной системы и чего-либо вне нас. Это означает, что мы спутываем два самых низких уровня лестницы абстрагирования (см. диаграмму в посте с примерами абстрагирования) и считаем их одним и тем же. Надлежащим образом, нам не стоит говорить: «Этот карандаш – жёлтый», так как этим утверждением мы присваиваем желтизну карандашу; вместо этого нам стоит говорить: «То, что оказывает на меня влияние, которое приводит меня к тому, что я говорю «карандаш», также оказывает на меня влияние, которое приводит меня к тому, что я говорю «жёлтый». Нам, конечно, необязательно придерживаться такой точности в языке повседневной жизни, но стоит заметить, что последнее высказывание, в отличие от первого, принимает в расчёт роль, которую играют наши нервные системы в создании каких-либо изображений реальности в нашей голове.
Такая привычка спутывать то, что у нас в голове и то, что вне её, по большому счёту проявляется среди детей и дикарей, хотя и среди «взрослых» её тоже нередко можно встретить. Чем более продвинутой становится цивилизация, тем лучше нам стоит осознавать, что наши нервные системы автоматически опускают характеристики событий перед нами. Если мы не осознаём опущение характеристик в процессе абстрагирования, мы начинаем видеть и верить в одном процессе.
В своей книге Science and Sanity (Наука и Здравомыслие) Альфред Коржибски рассматривает случай человека, страдавшего от сенной лихорадки каждый раз, когда он оказывался вблизи роз. В эксперименте, в комнату неожиданно внесли розы и поставили перед ним, и у него сразу же случился приступ лихорадки, несмотря на то, что «розы» в этом случае были сделаны из бумаги. То есть, его нервная система увидела-и-поверила в одном процессе.
Спутывание верхних уровней абстрагирования
Слова, как мы видели на лестнице абстрагирования, находятся на более высоких уровнях абстракции, чем «объекты» восприятия. Чем больше слов у нас есть на крайне высоких уровнях абстракции, тем лучше мы можем осознавать процесс абстрагирования. Например, термин «гремучая змея» опускает каждое важное свойство собственно гремучей змеи. Но если слово ярко запоминается как часть комплекса ужасающих случаев с настоящей гремучей змеёй, само слово способно вызвать такие же чувства, какие вызывает настоящая гремучая змея. Есть люди, которые бледнеют, лишь услышав слово.
Отсюда и происходит магия слов. Термин «гремучая змея» и настоящая змея считаются одним и тем же, потому что они вызывают одинаковые чувства. Это похоже на вздор, и, да, это вздор. Но с точки зрения ребёнка, этот вздор оправдан. Как объясняет Люсьен Леви-Брюль в своей работе How Natives Think (Как Думают Аборигены), примитивная «логика» работает по такому принципу. Нас пугает существо; нас пугает мир; следовательно, существо и мир – это «одно и то же» - возможно, не совсем одно и то же, но между ними есть некая «мистическая связь». Таким способом словам приписывается «мистическая сила» и появляются «страшные слова», «запретные слова», «недопустимые слова» - слова, которые приобретают характеристики вещей, которые они обозначают. Такие чувства в отношении силы слов, вероятно, несут ответственность за такие социальные явления как активная кампания в начале 1930х, которая обещала вернуть процветание за счёт частого повторения слов: «Процветание – не за горами!»
Наиболее общий случай спутывания уровней абстракции демонстрируется, когда мы реагируем на двадцать второго республиканца, с которым мы сталкиваемся в своей жизни, так, будто он идентичен абстракции «республиканца» в нашей голове. «Если он республиканец, то, скорее всего, он либо нормальный – либо невыносимый», мы часто говорим, путая экстенсионального республиканца с нашей абстракцией «республиканца», которая сформировалась не только из двадцати одного республиканца, которых мы встретили, но также из того, что нам когда-либо рассказывали о «республиканцах».
Спутывание уровней абстрагирования на примере Мистера Миллера
Для того чтобы прояснить спутывание уровней абстрагирования, мы воспользуемся примером, который загружен большим числом предрассудков: «Мистер Миллер – еврей». Такое утверждение может вызвать у некоторых «христиан» достаточно известную сигнальную реакцию, которая может принимать такие формы как: автоматическое заключение, что Мистер Миллер не тот человек, с которым людям нравится встречаться в обществе, хотя, конечно, в бизнесе «евреев» избежать сложно; автоматическое ожидание своеобразных финансовых практик; автоматическое избегание.
В этих случаях «христианин» принимает экстенсионального Мистера Миллера за свою абстракцию высокого уровня – «еврея», и ведёт себя так, будто Мистер Миллер является этой абстракцией (см. диаграмму в посте о процессе абстрагирования).
Так случилось, что слово «еврей», в результате некоторых исторических событий, обрело сильные аффективные коннотации в христианской культуре. Евреи были единственными людьми, кому разрешалось давать деньги в займы под проценты, потому что среди христиан ростовщичество было вне закона. Их не допускали к агрокультуре и большинству других профессий, потому что они были «не-христианами», и по этой причине суеверные христиане их остерегались. Тем не менее, некоторое число евреев приходилось терпеть, потому что для развития бизнеса необходимы были кредиторы. Поэтому для христиан стало нормальным занимать деньги у евреев, чтобы достигнуть своих целей в бизнесе, и при этом поругивать их, чтобы удовлетворить собственную совесть.
Кроме того, многие крупные предприниматели и аристократы, которые оказывались должны много денег евреям, с радостью обнаруживали, что для того чтобы избежать выплат долгов можно было просто распускать слухи среди простого народа, подстрекающие негативные настроения в отношении евреев под предлогом «крестовых походов», и это впоследствии приводило к резне. В результате, евреев либо убивали, либо же они прощали долги, чтобы спасти собственные жизни. Такие риски вынуждали евреев поднимать процентные ставки. Повышенные процентные ставки приводили к ещё большему недовольству христиан. Таким образом, слово еврей обзавелось сильными аффективными коннотациями, которые одновременно выражали страх христиан перед не-христианами и недовольство людей по отношению к заёмщикам, которых считали «скупыми», «бессовестными» и «хитрыми».
Моральные запреты денежных займов исчезли, особенно после того, как начали возникать новые формы христианства, отчасти, чтобы была возможность заниматься этим делом. Тем не менее, аффективные коннотации слова «еврей» сохранились даже до сих пор. Они проявляются в таких употреблениях слова как: “He jewed me out of ten dollars” («Он сбил цену на десять долларов» - слово «еврей» используется как глагол), “Go on and give him some money; don’t be such a Jew” («Дай ты ему немного денег; не будь таким евреем»). В некоторых кругах матерями считается нормальным ругать непослушных детей словами: «Если будешь продолжать безобразничать, я продам тебя еврею».
Сам же Мистер Миллер может быть богатым или бедным, образцовым семьянином или жестоким мужем, филателистом или скрипачом, фермером или врачом, офтальмологом или дирижером. Если, в результате наших сигнальных реакций, мы станем переживать за наши деньги, как только встретим Мистера Миллера, мы можем оскорбить человека, от которого мы могли получить финансовую, моральную или духовную выгоду, или мы можем не заметить, как он попытается флиртовать с нашей женой – то есть, мы поступим совершенно неуместно по отношению к данной ситуации. Мистер Миллер – не идентичен нашим идеям о «еврее», независимо от того, какие у нас могут быть идеи о «евреях». «Еврея» созданного из интенсионального определения слова, попросту нет.
Спутывание уровней абстрагирования на примере Джона До
Предположим, что есть человек по имени Джон До, которого представили как человека «недавно вышедшего из тюрьмы после отбывания в ней трёх лет». Это изначально находится на достаточно высоком уровне абстракции, и тем не менее, это сообщение. Отсюда, однако, многие люди взбираются на ещё более высокие уровни абстракции:
Но слово «преступник» не только находится на более высоком уровне абстракции, чем «человек, который провёл три года в тюрьме», но также, является суждением, в котором подразумевается:
В итоге, когда Джон До устраивается на работу и вынужден сказать, что провёл три года в тюрьме, потенциальный работодатель, автоматически спутывая уровни абстракции, может сказать ему: «Вы же не думаете, что я беру на работу преступников!»
Мы можем предположить из сообщения, что Джон До полностью перевоспитался, или же вообще был несправедливо лишён свободы; и всё же ему приходится блуждать впустую в поисках занятости. Если он от отчаяния, в конце концов, скажет себе: «Раз все обращаются со мной, как с преступником, я могу с таким же успехом стать преступником», и совершит ограбление, кто несёт ответственность за его поступок? Однако если Джона До поймают, то те, кто отказался брать его на работу, читая об ограблении в газете, скажут: «Я ж говорил! Хорошо, что я не нанял этого преступника!»
Пост подготовлен на основе материалов из книги Язык в Действии, автор С. И. Хаякава (S. I. Hayakawa, Language In Action), сс. 103-106, 108 - 110.
Источники: http://gs-rus.blogspot.ru/2015/10/blog-post_14.html
http://gs-rus.blogspot.ru/2015/10/blog-post_15.html