Созерцающая

    Сюжет #1

Неожиданная остановка посреди ледяной пустыни вынудила задаться вопросом: что мы здесь делаем? Этот вопрос был обращён не лично к нам — тем, кто был в ту минуту рядом, к самому себе, а к какому-то воображаемому человечеству, которое в общем-то находится всегда вокруг и чем-то постоянно занято. У меня было несколько минут для того, чтобы сходить в туалет после долгой дороги, дальше нам предстоял путь уже без остановок напрямую к пункту назначения. 

Туалет на заправочной станции, захожу в него, стоимость 20 монет, куда идти не очень понятно; несколько поворотов, два помещения, лестница и ни одного указателя… приходится обращаться к девушке, которую я заметил за небольшим прилавком с едой, что устроился вдоль стены под стеклянной витриной. Она чем-то увлечена, что-то смотрит в своём телефоне… он приковал всё её внимание. Странно, что я её не заметил сразу, когда вошёл. Скорее всего платить нужно ей, чтобы попасть в нужное мне место. Моё появление у витрины ровно напротив неё не вызвало никакого интереса с её стороны, она продолжала смотреть в экран каким-то полутупым мистическим взглядом. Лёгкий стук по стеклу вызвал разрыв и пробуждение от гипнотического сновидения состоящего из потока живых картинок на небольшом мигающем экранчике. Она перевела вопросительный взор на меня и очень медленно после этого стала останавливать происходящее в телефоне. Её лицо выражало недовольство, будто бы я разбудил её раньше времени и вынудил собираться туда, где она совсем не хотела быть в данную минуту. Протянув медленно окно витрины она услышала мой вопрос…

 — Вам платить за туалет?

Этот вопрос произвёл на неё шокирующий эффект, она чуть ли не сразу же захлопнула разделяющую нас витрину, но перед этим с лицом на котором явно проступал смешанный аффект состоящий из отвращения, обиды, недоумения и искренней удивлённости скорее всего моей глупостью — так я интерпретировал эту грубую смесь переливающихся мимических натяжек — она проронила голосом в котором явно слышался лёгкий истерический надрыв ответ…

 — Это там…

И указывая рукой оканчивающейся вытянутым пальцем, заставила меня обернуться в сторону лестницы. Её глаза при этом были выпучены и в них читалась явная детская обида, слегка приоткрытый рот свидетельствовал о травме, которая при этом не может быть проговорена. Ей пришлось вырваться из циклов наслаждения ради меня, чтобы дать ответ. Могла ли она не давать его, а просто проигнорировать меня, утонув в своём фантазме, ведь я её не заметил, когда вошёл… Ничто не выражало её присутствия за этим прилавком, пока я не вклинился со своим вопросом в её сон. 

Отчуждение вновь явилось в её потупившемся взгляде, лёгкая улыбка выразилась её губами, хотя в общем лицо скорее создавало тоскливое впечатление… она прикоснулась указательным пальцем к экрану.

   Сюжет #2

Он представлял себе её вечерами, когда влезал в белоснежную постель заправленную её руками. Её образ переливался и никак не мог остановиться. Хотя то, как она убиралась в номере, и восстанавливала в нём утраченный порядок заставляло его видеть вполне конкретный типаж горничной, который отрицал все другие, несхожие с навязчивым ощущением. Цвет её кожи менялся от более смуглого к светлому, волосы всегда были чёрные, глаза - голубыми с лёгким изумрудным оттенком. Воображение конструировало этих женщин из уже имеющегося материала, но всё это была не она и потому он не мог успокоиться; её же он никогда не видел своими глазами. 

Она приходила каждый день в одно и то же время, когда в номере не было никого. Сначала она принималась за пол, который был застелен тёмно-красным ковром. Она закатывала в номер моющий пылесос, подключала его к розетке за маленьким холодильником, нажимала кнопку и комнату заливал монотонный гул. Она проводила по каждому пятну, по каждому затемнению на ровном полотне, так, чтобы цвет был равномерен и нигде не менял своего оттенка. Следом после ковра она мыла руки, надевала перчатки и принималась собирать скомканные, ещё сырые после вечернего душа полотенца. Она бросала их в тележку, которую возила с собой по номерам вместе с пылесосом. На место старых полотенец, она клала новые, красиво свёрнутые и повязанные тёмно-фиолетовой лентой, которую он каждый раз разрывал при использовании и выбрасывал в урну. Полотенца для ног она вешала на специальную раму под раковиной сворачивая их так, чтобы узоры соприкасались и создавали единый рисунок. Старое мыло она забирала, даже не смотря на то, что он мог воспользоваться им всего лишь раз. Положив на место старого две пачки нового, протирала раковину и мыльницу досуха. Стирая выступающие капли пота со лба той частью руки на которой заканчивалась резиновая перчатка, она принималась за постель слегка обмякшими от испарины руками. Чтобы заменить бельё ей требовалось приподнять матрас и достать свёрнутые под него углы простыни. Бельё всегда было белоснежным, издающим какой-то манящий блеск даже в приглушённом тёплом свете, который он так любил. Она разглаживала сложенное вдвое одеяло не оставляя на нём ни одной складки и возвращала его пижаму и халат на те места, где он их скидывал перед выходом. На стол она всегда приносила две бутылки воды по пол литра, ставила их близко друг к другу пододвигая вплотную к стене. После всего этого она вставляла свой ключ от номера в замочную скважину, проворачивала его всегда единожды и переходила к следующему номеру. Комната приобретала первозданный вид. Очищенная от всех следов его присутствия, которые бы могли отсылать к особым привычкам, чертам характера, комната обретала образ глухой пустоты, она была вопрошающе неопределённой.

Отель находился недалеко от центра. Окна номера в котором он жил выходили во двор и потому проезжающих машин было совсем неслышно, что создавало ощущение пребывания где-то за городом. Вечером, когда он приходил, из-под опущенной жалюзи выглядывал холодный свет вечерней улицы, он снимал обувь на пороге и включал маленькую ночную лампу, которая стояла у кровати на тумбочке — тёплый свет распространялся из одного угла номера в противоположный и постепенно теряя силу исчезал. Он снимал свою одежду, клал её на стул и шёл в душ. 

Засыпая, он пытался представить то, как она видит его через эту комнату отеля, где он остановился, куда она каждый день приходила убираться, пока его не было на месте, пока он отсутствовал.

   Сюжет #3

Щелкнувший затвор камеры остановил движение жизни. Она была поймана так, как её смог увидеть некто, скрывавшийся за линзой фотоаппарата. Оживить её уже не представлялось возможным, хотя то, как жизнь останавливалась на плоскости матрицы не означало ничего доброго или злого в отношении неё самой. В конечном итоге, снимок всегда можно было просто стереть из памяти, отказаться от него, как от события, которое могло каким-то образом удерживать жизнь в том смысловом ряду, которому некоторые приписывают страшное имя — судьба. 

Жаждет ли сама жизнь быть пойманной, остановленной? Не движение ли уже содержит в себе возможность остановки — как первая сила, она уже готовит в себе свою собственную оппозицию, а вместе с этим и все остальные оппозиции в виде, например, дичи и хищника или того, в ком проступила беззащитность и подглядывающего за ним — если говорить ещё более отвлечённо про это? Требует ли жизнь тех событий, которые возникают из неё и вместе с тем в ней самой, благодаря подглядывающему глазу и всех его симптомов, в виде кисти, перьевой ручки, фотоаппарата, видеокамеры? Скорее всего нет. Сам глаз требует событий, соблазн — это именно его способ быть, а не самой жизни. Ей нечем нас соблазнять, но глаз найдёт чем соблазниться. И поэтому, жизнь доступна для глаз только через вторичное — фотографию, через остановку, через цитату, фетиш. Если взять литературу в качестве примера, то здесь можно вспомнить фигуру писателя, который, не был бы писателем, если бы не соблазнился тем, что сможет написать жизнь так, как она есть на самом деле в своём романе, который со временем переплетаясь с самой жизнью, подменяет её в итоге...

Срезы жизни передаются друг другу в этом мире, они служат знаками отсылающими к иным временам, они и есть овеществлённое время пойманное в его раскрытости восприятию. Эта овеществлённость есть ещё и то, что задержалось посередине между двумя созерцающими, разделив их на противоположности, которые не могут больше никак быть вместе. И хотя сказаное про жизнь всегда меньше самой жизни, только лишь освобождение от этого сказанного возвращает нас снова к ней в полной мере. Хотя у полного освобождения есть и свои противники в виде аргументов, которые сотрудничают с судьбой.

Движение и остановка заняли место тождества и различия. А созерцающий сделался и созерцаемым одновременно — частью для самого себя, а также и для самой жизни внутри которой он сумел задержаться ненадолго, сделав таким образом саму жизнь созерцающей эти множащиеся отражения, подобно поставленным друг напротив друга зеркалам.