Создатель «Алисы» в стране царей

Льюис Кэрролл и его путешествие по России в 1867 году

«Наш попутчик оказался англичанином, который прожил в Петербурге 15 лет, а сейчас возвращался туда после поездки в Париж и Лондон. Он чрезвычайно любезно ответил на наши вопросы и весьма подробно разъяснил нам, что следует посмотреть в Петербурге, как произносить русские слова и проч.; впрочем, он нас отнюдь не обнадежил, сказав, что среди местных жителей мало кто говорит на каком-либо языке, кроме русского. В качестве примера необычайно длинных слов, которыми отличается русский язык, он записал мне следующее:

ЗАЩИЩАЮЩИХСЯ,

которое, если записать его английскими буквами, будет выглядеть так: Zashtsheeshstshayjushtsheekhsya; это устрашающее слово представляет собой родительный падеж множественного числа причастия и означает: "тех, кто себя защищает".

Время действия — лето 1867-го, место — купе вагона первого класса поезда Кенигсберг — Санкт-Петербург, любезный попутчик — Эндрю Мюр, совладелец знаменитой фирмы »Мюр и Мерлиз«, от которой на память современной Москве осталось здание ЦУМа. А вот автор записок… Впрочем, догадаться не сложно, если обратить внимание на страсть к чудовищным и замысловатым словам, на внимание к знаку, на готовность за всем увидеть веселый абсурд.

Ну, конечно, это Чарльз Лютвидж Доджсон, математик из Оксфорда, диакон из колледжа Крайст-Черч. Он же — Льюис Кэрролл.

Может быть, благодаря великолепным переводам Нины Демуровой, а может быть, потому что мы тут про абсурд бытия знаем побольше, чем иные прочие, но Кэрролл — простите меня, англичане, — почти уже русский писатель. Свой. Научивший многих шутить, чувствовать язык и по-особенному относиться к миру.

Помню первую свою с ним встречу. Мне восемь, больница в небольшом поселке, зима, тоска, грустные лица врачей и туманные перспективы на будущее: болезнь теперь еще и модная, но всегда опасная, воспаление легких. Вечерело, чтоб не сказать — варкалось.

Воздух, которого всегда мало, тусклая лампочка и книга в бумажной обложке с невероятными иллюстрациями Тенниела. И оторваться невозможно, и смеяться хочется — сквозь боль, сквозь жар, сквозь недостаток воздуха. Герои безумного чаепития — отличные собеседники, когда у тебя высокая температура. Думаю, он помог мне тогда не меньше, чем антибиотики.

Ладно, разговор не про мои воспоминания, а про его, извините.

Русские чудеса

«Алиса ⁠в стране чудес» уже написана и даже вышла, до мировой ⁠славы — несколько ⁠лет, каникулы, немного свободных ⁠денег, друг, Генри Лиддон, который ⁠предлагает съездить куда-нибудь на континент. К выбору Доджсон подходит ⁠серьезно ⁠— это первое его заграничное путешествие. И единственное, хотя этого, конечно, он еще не знает.

Приятели выбирают Россию — решение нетривиальное, направление не самое популярное у тогдашних английских туристов. Но не совсем случайное: во-первых, это возможность проехать через всю Европу, хоть и галопом буквально, а во-вторых, не будем забывать, что Доджсон — не только профессор математики и автор книги о странных приключениях маленькой девочки. Он всерьез размышляет о перспективах воссоединения церквей, у англиканской церкви с русским православием нет непримиримых противоречий, и ему хочется эту тему обсудить с кем-нибудь в далекой и непонятной стране.

Чтобы больше к этому не возвращаться — встретился с несколькими церковными деятелями, поговорил, отозвался о собеседниках с симпатией, но с объединением церквей, как вы и без меня знаете, в итоге не задалось. Зато остался совсем короткий «Дневник путешествия в Россию в 1867 году или Русский дневник».

От сноба-англичанина ждешь взгляда презрительного. Как это писал другой король абсурда, уже совсем наш? «Где мой шлем и телескоп!» Но Доджсон — не сноб. Никакой брезгливости, ничего — сквозь зубы. Доджсону нравится Россия. Он видел Петербург, Москву, Нижний Новгород и Новый Иерусалим, любовался церквями, покупал иконы, пришел в восторг от волжской рыбы, название, нет, имя которой уважительно записал в дневник с большой буквы — «Стерлядь». Да что там, ему даже нижегородский театр на ярмарке понравился, хоть он, естественно, и не понял ни слова из речей актеров. Но похвалил за размер и за размах.

Вот имперская столица: «Чрезвычайная ширина улиц (даже второстепенные шире любой в Лондоне), крошечные дрожки, шмыгающие вокруг, явно не заботясь о безопасности прохожих (вскоре мы поняли, что тут надо смотреть в оба, ибо извозчики и не думают кричать, как бы близко они не оказались), огромные пестрые вывески над лавками, гигантские церкви с усыпанными золотыми звездами синими куполами, и диковинный говор местного люда — все приводило нас в изумление во время первой прогулки по Санкт-Петербургу».

А вот столица старая: «5 или 6 часов мы бродили по этому удивительному городу — городу белых и зеленых кровель, конических башен, выдвигающихся одна из другой, словно в подзорной трубе, городу золоченых куполов, где, словно в кривом зеркале, отражаются картины городской жизни; городу церквей, которые снаружи похожи на кактусы с разноцветными отростками (одни венчают зеленые почки, другие — голубые, третьи — красные с белым), а внутри все увешано иконами и лампадами и до самого потолка расписано красочными фресками; и, наконец, городу, где мостовые изрезаны ухабами, словно вспаханное поле, а извозчики требуют, чтобы им надбавили 30 процентов, "потому как сегодня Императрица — именинница"».

Кактусы с разноцветными отростками… Это взгляд большого писателя. Это Кэрролл ходит по Москве, не Доджсон.

Сорок копеек

Русский сервис, к слову, особенно впечатлил оксфордского путешественника, но там, где другой бы злился, он смеется. Вернее — спокойно шутит, без улыбки, не меняя выражения лица. Так, как у них на острове тогда было принято.

Гостиница: «Сегодня вечером, вернувшись в свой номер, я обнаружил, что там нет ни полотенца, ни воды на утро, — в довершение к этой приятной неожиданности, колокольчик (на который откликнулся бы немецкий слуга) вовсе не звонил. Эта милая неожиданность заставила меня спуститься вниз, где я нашел слугу, к счастью, из своего коридора. Я с надеждой заговорил с ним по-немецки, но это оказалось бесполезно — он только растерянно тряс головой».

Осмотр достопримечательностей: «Мы начали с храма Василия Блаженного, который внутри так же причудлив (почти фантастичен), как снаружи; гид там самый отвратительный из всех, с кем мне когда-либо приходилось иметь дело. Его первоначальный замысел состоял в том, чтобы прогнать нас сквозь храм со скоростью 4-х миль в час. Увидев, что это не удается, он принялся греметь ключами, топтаться на месте и шаркать ногами, громко петь и бранить нас по-русски, словом, только что не тащил нас за шиворот дальше».

Ну и что за дневник путешествия без беседы с таксистом. «Когда я слез, извозчик сказал: "Сорок", что было предупреждением о близящемся шторме, но я не обратил на него внимания и спокойно подал ему условленные 30 копеек. Он принял их с презрением и гневом и, положив на ладонь, произнес по-русски пылкую речь, лейтмотивом которой было слово "сорок". Стоявшая неподалеку женщина с выражением веселого любопытства на лице, возможно, понимала, что он говорит. Я — нет: я просто взял у него с ладони 30 копеек, положил их обратно в кошелек, и отсчитал ему вместо них 25 копеек. Я чувствовал себя при этом как человек, который дергает за веревку душ, — и не ошибся: он вконец разъярился и поднял крик пуще прежнего».

Пожалуй, это и хорошо, что турист не понял слов извозчика. А вот женщина — закаленная, даже не покраснела.

Наш Кэрролл

Он не воин, не дипломат, не политик. Не беседовал с царями, не был свидетелем великих исторических событий. Самое яркое происшествие, которое ему собственными глазами довелось наблюдать в России — небольшой пожар в петербургском ресторане: «Вечером мы отправились обедать в ресторан Дюссо, однако не успели мы сделать заказ, как нам сообщили, что пообедать нам по весьма серьезной причине не удастся: в здании пожар! Возможно, горел лишь дымоход, ибо через полчаса все потушили, но прежде собралась большая толпа, подъехали — неторопливо, с достоинством — десятка два пожарных машин, примечательных, главным образом, своими чрезвычайно малыми размерами. Некоторые из них, по-видимому, были переделаны из старых водовозных бочек. Меж тем мы пообедали напротив, у Боррелля, наблюдая за всем происходившим из окна, в то время как официанты толпились в дверях, следя за несчастьями своего конкурента с интересом, но, боюсь, без особого сочувствия».

Но мне кажется важным рассказать об этой небольшой книжке. Не только потому, что небольшую книжку написал большой — великий — писатель, что теперь мы можем что-то близкое увидеть его глазами. А что-то, кстати, не можем. Вот он в Эрмитаже: «Более всего мне запомнилось круглое "Святое Семейство" Рафаэля, совершенно изумительное произведение». Теперь, чтобы увидеть изумительное произведение, придется поехать в Вашингтон — в 1931 году товарищ Сталин продал нашего Рафаэля, нашу «Мадонну Альбу» (речь именно о ней), Эндрю Меллону за миллион долларов с копейками, и это больше не наш Рафаэль.

А вот Кэрролл — все равно немного наш, и почему-то приятно, что он здесь был, оставил этот дневник, в котором нет ничего обидного или оскорбительного, но есть много цепких наблюдений и вполне добрых шуток.

Первое издание «Алисы» на русском языке вышло в 1879 году. Книга называлась «Соня в царстве дива», и специалисты до сих пор спорят, кто был автором этого (не особенно удачного) перевода. «Дневник путешествия» целиком издан в 2013-м, в блестящем, безупречном переводе Нины Демуровой. Наш Кэрролл с нами.