Сочинение На Тему Деятели Культуры
Сочинение На Тему Деятели Культуры
Зарегистрируйтесь или войдите
для того чтобы оставлять комментарии
Регистрация для авторов
Укажите издавший вас журнал
Журнала нет в списке
22 Litera_Dnepr New Poetry Бег Бельские просторы Василиск Вологодская литература Вольный лист День и ночь Еврейская Старина ЖЛКиС Заметки по еврейской истории Зарубежные задворки Золотая Ока Интеллигент. Спб Интерпоэзия Иные берега Vieraat rannat Ковчег Крещатик Культиватор Ликбез Литературный Иерусалим Литературный меридиан Литературный Саратов Менестрель Наша улица Наше поколение Новая реальность Новый Свет Огни Кузбасса Опустошитель Парус Под небом единым Подлинник Разговор Русская жизнь Север Северная Аврора Семь искусств Сибирские огни Слово\Word Созвездие Стороны света Тарские ворота Точка зрения Трамвай Транслит Южное сияние
В сообществе уже 1087 авторов
Иногда я пишу свои эссе-воспоминания. Они ни на что не претендуют. Просто по истечении некоторой толики прожитого хочется что-то «выплеснуть» на бумагу. Не знаю, надо ли это кому-то еще, кроме меня. С другой стороны, можно ли вообще понять, как наше слово отзовется?
Маленьких историй в моей копилке памяти накопилось уже приличное количество. Среди моих знакомцев были и люди известные. О них и эти зарисовки.
В мастерскую к Неизвестному, что располагалась в нью-йоркском Сохо — районе, который с давних пор населяли все известные в Америке художники и музыканты — я шел с волнением. И всю дорогу, помнится, не мог преодолеть это чувство.
Была середина 90-х, ранняя осень. Нью-Йорк жил своей напряженной и разноликой жизнью, наполненной бесчисленным количеством звуков, доносимых от проезжающих мимо авто, от китайских торговцев, снующих со своими тележками, от звонких голосов малышей, гуляющих вместе с родителями по этому самому Сохо. И где-то тут была мастерская Эрнста Неизвестного, которого один из критиков назвал ни больше ни меньше, как современным Микеланджело. Неизвестный к тому времени уже считался классиком мирового искусства, перед которым распахивались двери многих известнейших музеев мира и которого считали честью принимать едва ли не все политики современного мира.
Неизвестный виделся мне глыбой, не покореженной войной, которую он прошел командиром десантного взвода, с контузиями и ранениями, как и подобает настоящему фронтовику-орденоносцу. Он оставался глыбой, несмотря на окрики партийной номенклатуры, которые получал регулярно. На него в прямом смысле слова топал ногами Хрушев — в начале 60-х, во время своего посещения известной выставки в московском Манеже, — за то, что Неизвестный «создает образы не советских людей, а гомосексуалистов». А сам Неизвестный держался стойко перед раздраженными взглядами Никиты Сергеевича и других высших партийных бонз — как делал это во всех трудных ситуациях для себя.
Неизвестный продолжал быть глыбой и в условиях эмиграции — когда ему было очень сложно, особенно в первые годы, и приходилось постоянно доказывать, что он кое-чего стоит в современном мире монументального искусства. Но Неизвестный и тогда не согнулся.
«Лейтенант Неизвестный Эрнст…
На тысячи верст кругом
Равнину утюжит смерть
Огненным утюгом.
В атаку взвод не поднять,
И снова в радиосеть
В атаку зовут… твою мать,
И Эрнст отвечает: «Есть».
А взводик твой землю ест,
Он доблестно недвижим…
Лейтенант Неизвестный Эрнст
Идет наступать один…»
Это из стихотворения Андрея Вознесенского. Мне всегда казалось, что в этом весь Неизвестный — весь, независимо от того или иного периода его жизни — по-настоящему мужественный человек, воспринимавший мир честно и бескомпромиссно. Не прогнувшийся под систему и никогда не заигрывавший с ней, что для меня всегда было проявлением высшей пробы человека. И поэтому слова Вознесенского звучали камертоном при восприятии Неизвестного всегда.
…Дверь мне открыл сам Неизвестный, которому по телефону я пообещал привезти какие-то письма из Екатеринбурга — города, где когда-то встретились его папа-врач Иосиф Неизвестный и мама — будущая писательница Бэлла Дижур, города его молодости, откуда он уходил на фронт и куда возвратился вновь после военного госпиталя. К этому времени родители получили на Эрика две похоронки. А он выжил.
Неизвестный при встрече был одет в замусоленные джинсы, и на руках его оставались следы от глины. За минуту до этого он наносил ее на одну из своих незаконченных скульптур и попросту не успел смыть с рук остатки материала. При рукопожатии его сильной руки бросилось в глаза полное отсутствие ногтей.
— Оставил в Магадане, — объяснил мне Неизвестный уже в ходе нашего разговора. — Холодновато там зимой. За полгода работы на улице ногти и раскрошились. Врачи сказали, что не восстановятся.
— Вы что, сами все делали? Но для этого же набирают рабочие бригады.
Я и сам не понял, зачем это спросил. До этого довелось читать, что бригада была, и не одна, но скульптурная композиция, посвященная жертвам ГУЛАГа, оказалась настолько сложной в реализации и объемной по масштабам, что Неизвестному неизбежно приходилось самому контролировать весь этот процесс. И делать это по 12 часов в сутки в условиях всепроникающего холода.
— Сам, — мотнул головой Эрнст Иосифович, вновь взглянув на свои руки. — В этом я видел что-то очень важное для себя. Дань памяти десяткам тысяч ни в чем не повинных людей. Мои смерзшиеся пальцы — ничто по сравнению с тем, что прошли эти зэки.
Неизвестному было трудно говорить. Он сидел передо мной с температурой + 39, лицо его в буквальном смысле горело от простуды. Было страшно неловко донимать Неизвестного вопросами, и вместе с тем я отчетливо понимал, что другого случая спросить, скорее всего, более не представится. И спрашивал.
По поводу монумента на могиле Хрущева, автором которого стал Неизвестный, к тому времени была написана целая куча всего и вся. И о том, как непросто рождался в голове скульптора замысел этого памятника, и о том, с какими трудностями «пробивала» себе дорогу сама его реализация… Я спросил Неизвестного, не было ли у него желания «послать» домочадцев Хрущева куда подальше, когда они обратились к нему с просьбой о надгробии — помятуя о том, как травил его сам Хрущев.
Неизвестный отрицательно покачал головой: «Хрущев был сложным человеком и сделал много чего нехорошего, гадкого даже. Но его доклад на 20-м съезде партии о сталинском культе личности, пусть даже закрытый, — это то, что перевешивает все хрущевские дела. Я воспринимал его так и в 56-м, и сегодня.
Слушая Неизвестного, ловил себя на мысли, как прекрасно он говорит. Никаких оговорок и слов-паразитов! Речь чистая, правильная, красивая — результат не столько образования, сколько самообразования Неизвестного, его, без преувеличения, гигантской начитанности. В перерывах между работой, по ночам. В этом тоже проявила себя его сила духа. Желание знать, а не верить на слово, быть, а не казаться.
За несколько лет до нашей встречи Неизвестный приезжал в Екатеринбург. Во время его выступления в Уральском госуниверситете я передал ему записку с вопросом, что происходит в его душе тогда, когда ему приходится помногу часов ежедневно заниматься каторжным трудом скульптора-монументалиста. Тем, от чего неизбежно утрачиваются силы и здоровье.
Неизвестный тогда ответил, что никогда не воспринимал свою работу как поденщину. Даже, когда по тем или иным причинам не удавалось воплотить задуманное в жизнь. «Мне кажется, что человек становится лучше и сильнее только в условиях неудач, — ответил он со сцены, — Не всегда, правда. Здесь многое зависит от личной силы духа. Но одни успехи никогда не сулят самой движения к совершенству. И сытость ее не сулит тоже».
Вот и теперь, спустя шесть лет, передо мной сидел художник мирового уровня, прошедший не только огонь и воду, но и медные трубы. Но эти трубы не поколебали характера Эрнста Иосифовича — бескомпромиссного, как всегда. Неизвестный не стал сытым. Несмотря на мировую славу.
Он оказался тем редким человеком, который в условиях такой славы остался… настоящим человеком. И пронес свое состояние души вплоть до своей смерти в 2016-м, когда ему было за 90. У него до конца сохранились не просто здравость рассудка и адекватная оценка самого себя, но и потребность творить. В одном «флаконе» все это бывает редко по нынешним временам.
…А я и сегодня часто вспоминаю наш тогдашний разговор с Эрнстом Неизвестным. И его внимательный взгляд, всегда мудро сканировавший жизнь. Как на всех его портретах.
Мне уже никогда не узнать, как относился один из самых любимых моих артистов, Роман Карцев, к своему еврейству. Когда мы общались — один-единственный раз, — я постеснялся спросить его об этом. А сейчас уже и не спросишь…
С Карцевым мы оказались в самолете. И не просто на одном рейсе, а на соседних креслах.
Это было много лет назад. В аэропортовском «накопителе», где собирались люди, летевшие из Екатеринбурга в Красноярск, послышался вдруг знакомый голос. Где-то я его уже слышал. Ба, да это ж Карцев, мелькнуло в голове, разве его голос спутаешь с каким-то другим!
Карцев дожидался рейса, одетый в дубленку и шапку-ушанку. На улице было минус 25. Окружающие узнавали его, отпускали какие-то реплики. Карцев в ответ острил. В автобусе, везущем нас к трапу, мы вдруг оказались рядом. Специальные машины поливали самолеты незамерзайкой.
— Ишь ты! — Карцев с неподдельным интересом всматривался в этот процесс. — Вовсю летаем, а так и не поумнели.
— Кто не поумнел? — неожиданно для себя спросил его.
— Да мы не поумнели! — и Карцев внимательно посмотрел на меня. — Я только что с празднования еврейской Хануки. Вот задают мне вопросы, как стране жить дальше. Как будто я Президент. Не знаю, я же лицедей, хотя и серьезный.
Друг за дружкой мы поднялись на борт самолета.
«Вы один летите?» — спросила стюардесса Карцева, незамедлительно узнав его. И показала на место в бизнес-классе. Я же побрел на свое, обычное. «Подождите, — вдруг окликнул меня Карцев. — Давайте вместе сядем. Все равно три с лишним часа маяться, хоть поговорим».
— А вам охота со мной поговорить? — подивился я. — Вы ж и так все время на людях.
— Ну, люди все разные, — Карцев чуть обреченно махнул рукой. — На некоторых времени жалко. А у вас вроде лицо хорошее, не бандитское.
Так мы и оказались на соседних креслах. Стюардессы, наверное, подумали, что я карцевский родственник. Весь ночной полет они были не в меру улыбчивыми, глядя на моего неожиданного соседа.
…А Карцев не закрывал рта. Он говорил все время перелета до Красноярска. Вспоминал своего друга и партнера по сцене Виктора Ильченко, пародировал Аркадия Райкина, в театре которого они вдвоем и играли много лет. Рассказывал со смаком о своих гастролях в Австралии. У него была великолепная речь, и временами казалось, что я ни в самолете, а на настоящем концерте. Не хватало лишь аплодисментов и цветов.
Как жалко, что у меня не было тогда с собой диктофона. А если бы был, включил бы я его в ходе нашего разговора? Не знаю. Мне, наверное, было бы неловко это делать. В такой ауре диктофон, наверное, мог бы только все испортить.
Я почти не задавал своему собеседнику вопросов. Это было лишним — Карцев был сам удивительно красноречив. Он погрустнел во время своих монологов лишь пару раз.
Один раз, когда речь зашла о его семье. «Все хотят, чтобы я обеспечивал комфорт. Внучка даже не спрашивает, в каких фильмах я сыграл — ей они совсем не интересны. Но при этом активно интересуется, хорошо ли мне платят за концерты».
А через некоторое время Карцев еще раз с грустью вздохнул. Когда речь зашла о российской артистической «тусовке». «Вас же там нет», — сказал ему.
«Нет, — сухо произнес Карцев. — Там тоскливо и суетно. Я не хочу суетиться. Это укорачивает жизнь. А она и так не очень длинная».
Когда наш самолет пошел на посадку и, кажется, обо всем было переговорено, Карцев вдруг посмотрел на меня и спросил:
— Преподаю журналистику в университете, — ответил ему без лишних подробностей.
Карцев задумался на секунду-другую: «У вас удивительная профессия, вы занимаетесь тем, чего нет в нашей стране».
Он был прав. Мне тогда казалось, что журналистика еще оставалась в России. Сегодня я понимаю: она уже была почти мертва, и путинское время окончательно добивало ее, превращая в оголтелую пропаганду.
Интересно, Карцев имел в виду именно это или что-то иное? Сегодня мне уже не узнать.
…Он сбежал по самолетному трапу, его ждала машина. Карцев бухнулся на заднее сиденье и словно растворился в красноярской ночи.
А со мной остались эти воспоминания. Навсегда.
На встречу с Аркадием Вайнером я напросился сам.
В конце 1980-х Всесоюзное общество «Знание» (почившее сразу же после кончины СССР), организовало выступления Вайнера перед любителями кино Свердловской области. Он ездил по разным ее околоткам и общался со зрителями. Выражаясь современным языком, занимался «чесом», т.е. попросту зашибал деньгу. Но делал это вполне пристойно и со вкусом.
Это сейчас имя Аркадия Вайнера чуть позабылось. А тогда, когда мы встретились, он был в полном фаворе. Автор сценариев (в содружестве со своим братом Георгием) к таким кинодетективам, как «Место встречи изменить нельзя», «Визит к Минотавру», «Гонки по вертикали» и еще к паре десятков фильмов. Их смотрела вся страна, и братья Вайнеры тогда были жутко популярны.
А я работал в городской газете Первоуральска, что в Свердловской области, и очень уставал от своих же материалов о тоннах и километрах. Время от времени удавалось находить интересных собеседников. И с Аркадием Вайнером мне точно повезло.
Тогда известные люди еще не давали интервью за деньги. Но это не значит, что они всегда были сговорчивыми. Вайнер же как-то удивительно легко согласился побеседовать. Так что общий язык мы нашли с ним сразу.
Перевалив в ту пору «за 60», Вайнер выглядел замечательно. Евреев солидного возраста я всегда мысленно делил на две большие группы: «интеллигентов в очках» и крепышей, имеющих склонность к занятию спортом. Вайнера явно можно было отнести ко второй, более редкой, категории. Не знаю, каким спортом он занимался и занимался ли вообще, но его внешность была крепкой, а рукопожатие уверенным. Вел он себя довольно просто, не пытаясь произвести какого-то впечатления. Обласканный системой, он как-то не накопил лоска и манерности. Это бросалось в глаза. А может, Вайнер просто со мной не выпендривался, не знаю.
— О чем рассказывать? — по-простому полюбопытствовал Вайнер, плюхнувшись на сиденье «Волги», которая и должна была вести его на очередную встречу со зрителями.
С факультета журналистики, на котором в свое время я отучился, я вынес: чтобы интервью получилось, необходима сквозная тема. Но придумать что-то цельное тогда не получилось — за неимением времени порыться в биографии моего героя, пересмотреть что-то из фильмов, снятых по его сценариям.
Цельности, впрочем, и не потребовалось: Вайнер оказался собеседником что надо. Не рассусоливал «то да потому», а сыпал примерами. И делал из них честные выводы. Вспоминал свое общение с Высоцким, Шакуровым, Пляттом и многими другими киноактерами, с которыми его сводила судьба на съемочных площадках. Не скрывал и то, что со многими из «звезд» запросто мог переругаться. Досталось, помню, и режиссеру С. Говорухину. «Уперт, как черт», — сказал о нем Вайнер.
Слушать обо всем этом было очень интересно. Да и как иначе: информация о советском кино в ту пору была исключительно глянцевой. То, что киношный мир далек от идеала, стало известно уже в более поздние годы.
Образованные евреи в советское время всегда были находкой для журналистов. Почти все они, насколько помню, великолепно владели русским языком и говорили очень образно и сочно. Вайнер был из числа именно таких людей, обладавший к тому же великолепным тембром голоса.
Умение мужчины говорить создавало ему безусловную харизму и ценилось женщинами. Они любили и Вайнера. За «всю Одессу» говорить не буду, но даже мои скромные наблюдения это подтвердили. Во время встречи Аркадия Вайнера со зрителями две девушки с разницей в несколько минут полюбопытствовали у сценариста, какие у него планы на сегодняшний вечер.
Я находился почти рядом с Вайнером и всякий раз видел, как тот оживлялся, слыша такие вопросы. Тут же вынималась очередная визитка и распускался вайнеровский хвост. У него было просто потрясающая магия привлекать к себе внимание. И может быть, даже доводить дело до конца. Но за последнее мне трудно поручиться.
С евреями из мира культуры и искусства доводилось встречаться много раз.
Одним из них стал актер театра и кино Вениамин Смехов.
В свое время я не раз проводил англоязычные экскурсии по Екатеринбургу — своему родному городу. Очередной звонок из фирмы, организующей эти экскурсии, поставил меня в тупик.
— С концертом в наш город приезжает Смехов. Слышали такого? Так вот, он тоже попросил, чтобы ему показали Екатеринбург. Сможете?
— Не очень понимаю, — удивился я. — У нас же в городе полно профессиональных гидов. Расскажут во всех красках.
— Конечно, расскажут, — услышал на том конце провода. — Но Смехов попросил экскурсовода с хорошим знанием русского языка.
Этот аргумент мне не мог присниться даже во сне.
Позже, когда мы познакомились со Смеховым, он признал: «Как я устал от шершавости современной речи! Коробит всего, просто ножом по одному месту…»
До сих пор не знаю, подошел ли я под его вкусы. Но сопровождать Смехова, конечно же, согласился.
Со Смеховым мы встретились в холле гостиницы. Он был, как всегда, импозантен. Бросился в глаза длинный и красивый шарф, обмотанный вокруг шеи, чьи окантовки спускались на его добротное пальто.
Честно говоря, я не знал, что рассказывать Смехову. Все эти «посмотрите налево, посмотрите направо» всегда вызывали во мне аллергию, а пичкать образованного человека датами и историческими фактами, связанными с жизнью Екатеринбурга-Свердловска, тоже не хотелось. Зачем Смехову все это, когда завтра он уедет с концертами в другой город, а потом еще в один…
И я стал показывать ему тот Екатеринбург, который был близок именно мне. Мост, где познакомились мои бабушка и дедушка; улицу, где у моего прадеда — первого в Екатеринбурге зубного врача — был до революции свой стоматологический кабинет. Я показал Смехову все, что дорого мне и что, как отчетливо понимал с юности, далеко не всегда имеет общественный смысл.
Смехов поначалу говорил немного. Но очень внимательно слушал, частенько задавая уточняющие вопросы. А потом, спустя пару часов, и сам начал рассказывать. Все больше и больше. Главным образом про Театр на Таганке, где уже не работал, но который вспоминал с нескрываемой ностальгией. Про Любимова и Высоцкого, Шацкую и Золотухина, про Губенко, с которым они были полными антиподами.
На каком-то этапе я совсем замолчал. А Смехов рассказывал и рассказывал. В какой-то момент спохватился: «Что ж я перебил-то вас…».
И я спохватился: «Скажете потом, что не рассказал вам о городе».
«А я люблю, когда диалог, — заметил Смехов. — У нас в стране в последние годы одни монологи. Каждый дует в свою дуду, не замечая никого вокруг. Нездорово это».
…Незадолго до окончания нашей экскурсии, я попросил его прочитать какое-нибудь стихотворение. Смехов выбрал два. И оба Ахматовой.
Читал он очень хорошо. Мне так никогда не исполнить, сколько не старайся. Мой собеседник все-таки был и поныне остается профессиональным актером. Таким, какие сегодня встречаются уже нечасто. А может, просто мне не везет на такие встречи…
При расставании Вениамин Смехов протянул мне свою визитку. На ней не было его звания и прочего официоза. Там было написано просто: «Актер. Путешественник. Человек».
По-моему, в этих трех словах весь Смехов — без снобизма и самолюбования. Он и на протяжении всей нашей встречи был таким же. Его окружали люди, когда мы выходили из машины, заходили в храм. А он вел себя очень естественно и даже скромно. Как и подобает адекватному человеку.
Много позже я узнал, что в свое время Смехов отказался от звания Народного артиста России. Отказался и все. Могу даже представить, что сказал в этот момент: «Да наносное это все!».
Он десять раз прав. Правда, других аналогичных примеров я не знаю.
Мне жаль, что таких людей, как Смехов, немного в моей жизни. А может, и хорошо, что немного. Именно поэтому они зримо украшают нашу жизнь. Мою-то уж точно.
Почти четверть века назад я увидел ее именно такой — совсем маленькую женщину, которой в то время было уже за 90. В силу возраста Белла Абрамовна Дижур плохо передвигалась, медленно говорила. Но сознание ее было абсолютно светлым.
Во время нашего разговора она могла сказать: «А вот когда мы общались с Бажовым…» Или с Ликстановым. Или с Евгением Евтушенко. Чтобы потом поведать интереснейшую историю о том или о сем. И конца-краю не было у нее таким воспоминаниям.
Я зашел навестить Беллу Дижур в ее маленькую квартирку в Нью-Йорке. Это было в середине 90-х, когда довелось оказаться там на стажировке. Шестиэтажка, где находилась эта квартира, была ничем не примечательна и напоминала типовые дома в московском Бирюлево или Черемушках. Вокруг дома кипела бурная жизнь, а из окна напротив доносились звуки мультика «Ну, погоди!». Какая-то тетка выбивала пыль из ковра, точь в точь как это испокон века делают в России. Постучав по ковру палкой, тетка что-то крикнула громко в сторону одного из подъездов, откуда вышел, не торопясь, подвыпившего вида мужичок. И начал по-русски ругать тетку. Вокруг бурлил Бруклин с его русскоязычным населением, этим все и объяснялось.
— Весело тут у вас, — заметил я чуть позже в разговоре с Беллой Дижур.
— Не скучно, — согласилась она. — Но окна не бьют и двери не ломают. Так что жизнь удалась.
— Моя — точно, — ответила Дижур. — За много лет жизни в Америке я ее прокрутила в своем сознании «от и до». Сетовать не на что. Я счастливый человек.
Белла Абрамовна замолчала. А я подумал о том, что мы все подчас устроены совершенно аляповато. Стараемся уводить из «ближайшей» памяти на второй или третий план грустное прошлое. Видно, так спокойнее для души.
Б. Дижур, живя в годы войны в Свердловске, дважды получала с фронта похоронки на своего сына — скульптора Эрнста Неизвестного. «Но он выжил, — сказала мне она. — Разве это не счастье для матери?».
Ее жутко травили в послевоенные годы — во время борьбы с «безродным космополитизмом». Тогда «под раздачу» попали едва ли не все деятели культуры еврейского происхождения: писатели, музыканты, художники.
Дижур тоже досталось по полной от зубодробительной критики советской прессы — за то, что она пишет «слащавую» лирику в то время, когда советская страна залечивает себя от ран, нанесенных войной. То, что люди хотели жить не только кубометрами, тоннами и прочими результатами труда, в расчет не принималось. И партийная печать старалась вовсю. «Космополитам безразличны интересы их страны. Да и с нею ли они?» — вопрошал в 1949 году «Уральский рабочий». «Но ведь не уничтожили же физически, — грустно улыбнулась Белла Абрамовна. — И даже не исключили из Союза писателей».
Мне кажется, просто не успели. А потом за нее заступился Бажов…
Ее долго не печатали. А потом начали, и очень активно. В советское время у свердловской писательницы Дижур вышло полтора десятка книг — в основном для детей, стихи и проза. Причем многие из них в Москве. «И кто скажет, что мне не улыбнулось счастье?» — вновь заметила она. Потом, когда в начале 80-х она собралась в Америку к сыну Эрику — к тому времени ставшему всемирно известным скульптором, — ее почти десять лет продержали «в отказе». «Но ведь выпустили, — и Дижур вновь улыбнулась. — Значит, я все-таки счастливая».
Правда, для этого пришлось переехать из Свердловска в Ригу. Оттуда в советские годы выпускали чуть полегче.
А мне в момент нашего разговора вспомнилось, как давным-давно Белла Абрамовна подарила мне свою книжку «От подножья до вершины». Что-то вроде заметок о геологии для маленьких. Эта книжка и сегодня хранится в дачной библиотечке, ее цветная обложка по-прежнему у меня перед глазами. «Вике — для вашего малыша», — подписала эту книжку Дижур.
Вика — это моя мама. Ей, возглавлявшей в свердловской «Вечерке» отдел культуры, Белла Абрамовна приносила для публикации заметки и стихи. А малыш — это я. Мне было тогда шесть лет.
«Я помню, что вы взяли, Дима, эту книжку, деловито посмотрели на нее и сказали, что тоже будете писать рассказы. Пишете?»
— Нет, Белла Абрамовна, пишу только научные книжки и статьи.
— Ну, тоже нужно, — Дижур, химик по своей первоначальной профессии, с иронией бросила на меня свой взгляд. — Хотя кто сказал, что заниматься наукой в России безопаснее, чем литературой. И тем, и другим доставалось. Помню все это…
Она и правда помнила все, что было в ее жизни. И в отличие от огромного большинства ее сверстников, помнила не только далекое прошлое, но и то, что происходило с ней месяц назад. Ясностью ее мышления восхищался Евгений Евтушенко, написавший предисловие к ее поэтической книжке, изданной уже в Америке. И Миша Брусиловский, художник, чье творчество еще при его жизни перешагнуло не только пределы Екатеринбурга, но и России, восхищался тоже.
В отношении своей памяти она точно была богоизбранным человеком. Память начала сдавать, когда возраст Дижур уже перевалил за сотню. Вновь оказавшись в Америке в начале 2000-х, позвонил ей, и мы поговорили. Б. Дижур и сама призналась, что многое забывает, да и в голосе ее уже ощущалась сильная усталость. Но все равно это было потрясающе: говорить женщиной, помнившей большевистский переворот! Напроситься вновь к ней в гости я постеснялся. Не хотелось услышать ее отказа.
Об одном жалею. О том, что во время нашего первого разговора не вел никаких записей. И диктофона у меня с собой не было. Тогда казалось: да ладно, не бог весть о чем говорили. Так, о житейском. Сегодня думается уже по-другому.
Белла Абрамовна осталась для меня удивительно светлым человеком. Так явственно она несла в себе теплоту души! Дижур всю жизнь была открытой к людям и одновременно сильной. И очень мудрой. Это сочетание можно встретить редко даже в среде интеллигентных людей.
Наверное, именно поэтому мне остро не хватает ее сегодня.
Оригинал: http://z.berkovich-zametki.com/y2019/nomer10_12/strovsky/
Все авторские права на произведения сохранены за авторами и издателями.
По вопросам:
support@litbook.ru
Разработка:
goldapp.ru
Напишите рассказ на тему выдающийся деятель культуры России
Эссе о деятелях культуры . Дмитрий Стровский — ЛитБук
Сочинение на тему культура | Сочинение и анализ...
Сочинения про Известных людей
Культура . Развитие культуры ( Сочинение на свободную тему )
Напишите небольшое сочинение на тему : Мой любимый деятель ...
8 выдающихся русских деятелей , изменивших мировую культуру
Конкурсное сочинение - Культура в жизни человека
Лучшие эссе на тему "Современный культурный..."
100 знаменитых беларусов - Інстытут беларускай гісторыі...
Выдающиеся личности России: их достижения, вклад в мировую...
История русской культуры : Деятели русской культуры
Сочинение О Деятеле Культуры России | Рефераты...
Эссе на тему :Личность в культуре республики: краеведение...
Ответы Mail.ru: Деятели культуры -гуманисты сочинение
История Глава 3 Контрольная Работа 6 Класс
Настоящий Мастер Сочинение
Готовые Рефераты По Обж
Какой Градус У Эссы
Виды Составов Преступления Реферат