Интервью с Александром Малиновским
1. Александр, ты в левом движении давно – с 80-х годов. Видел смену поколений и тактик. Какими интересными наблюдениями ты готов поделиться?
Можно сказать и так, что в левом движении с 80-х, хотя и с перерывом. В 1982-83 (восьмиклассником) создавал подпольную молодёжную социал-демократическую партию из 4 человек. Но в конце 80-х участвовал в создании запрещённого ныне «Мемориала» уже с либеральными взглядами. Либеральный романтизм быстро развеяла разруха 1992. Некоторое время, ностальгируя по Союзу, голосовал за КПРФ, а в конце 90-х пришёл к анархокоммунизму, приверженцем коего и остаюсь.
Что изменилось?.. Исчезло ощущение монолитности. В советское время казалось (не всем, но мне и многим): есть злодейский режим – и есть «мы», все-кто-против (а уж кто там правый или левый, националист или космополит – дело примерно пятое). Этому соответствовали и меньшие различия в социальных положениях. Ныне же либерал-бизнесмен и независимый рабочий активист не просто говорят на разных «языках» (а то и без кавычек), но чётко знают, что тянут в противоположные стороны, даже при наличии временных общих врагов (фашня, силовики). Это, в общем, естественно. Хуже то, что многие разучились аргументировано спорить и даже понимать, о чём говорит оппонент. Тут виновато и злоупотребление интернетом: раньше человек чаще сталкивался с пестротой реальности, теперь же выбирает себе единомышленников в сети, да их и читает. А представители непривычных позиций начинают казаться ему чуть ли не псоглавцами.
Зато компьютер и интернет многое упростили технически. В 80-х я печатал листовки на пишущей машинке. По клавишам надо было лупить со всей дури, чтобы буква пропечаталась. Потом пальцы болели, а получалось три-четыре копии за раз. Сборники запретных стихов Галича и Коржавина я переписывал от руки – сидел неделями ночи напролёт, представляя себя монахом в средневековом скриптории. Сегодня всё проще, возможностей больше, но их больше и у репрессивных органов. Что диктует и смену тактик.
2. Какие ошибки, по-твоему, допустили организации и активисты, в годы перестройки критиковавшие КПСС с левых позиций?
Мне трудно судить, ведь я в те годы был либералом, и в этом-то была МОЯ ошибка. Впрочем, по своему стихийному устремлению я, думаю, и тогда был более левым, чем какой-нибудь сталинист со старорежимно-традиционалистскими ухватками. Среди создателей «Мемориала», вместе с которыми я тогда действовал, были как либералы, так и левые: Юра Самодуров – социал-демократ, а покойная Галина Яковлевна Ракитская была марксисткой. Моей, если так можно сказать, наставницей в общественном движении стала покойная университетская однокашница Марина Морозова. Марина привела меня в «Мемориал», раньше меня осознала опасность справа, отошла от левого либерализма и состояла в РРП, а в конце жизни характеризовала себя как анархоиндивидуалистку.
3. Фигура Ельцина. За счет чего этому деятелю удалось в свое время обаять многих честных и порядочных советских граждан, а также зацепить немало протестно настроенной молодежи?
Отказ властей от публикации выступления Ельцина на октябрьском пленуме ЦК 1987 (повлекшего его снятие с поста московского партбосса) был непростительной ошибкой. Напечатай они тогда эту беспомощную, сумбурную речь – никто бы не отнёсся к ней серьёзно. А вот атмосфера лёгкого полузапрета вокруг имени Ельцина будоражила воображение, его речь представляли себе каким-то радикальным манифестом, в который каждый вкладывал желаемое.
Однако жалостливое сочувствие к «гонимому» парадоксально встретилось с совсем другим мотивом – идущей из тьмы веков тоской по «сильной руке» и «порядку». За Ельцина в пору его восхождения голосовали и «стихийные бунтари», и сталинисты (не публичные политики, а простые люди), и черносотенный лидер общества «Память» Дмитрий Васильев, и, наконец, демократы-интеллигенты, в душе подчас считавшие Ельцина идиотом, но желавшие быть «реалистами». Оказавшись благодаря этой пёстрой коалиции у власти, Ельцин дальше уже сам позаботился о том, чтобы не выпустить её.
4. Возникал ли когда-нибудь у тебя самого соблазн пойти за Ельциным? Например, когда он делал вид, будто борется с бюрократией в Политбюро?
Первый протестный митинг, в котором я участвовал (и в ментуре потом посидел), был в МГУ в октябре 1987 – с требованием опубликовать выступление Ельцина на пленуме ЦК. Некоторое время я надеялся на Ельцина и голосовал за него на депутатских выборах 1989 (о тех моих надеждах вспоминаю в моей автобиографической повести «Ирэна» на Прозе.ру). Но политиканством своим и ненадёжностью он вскоре разочаровал. На президентских выборах не голосовал за него уже ни разу.
5. Многие активисты после 3-4 лет деятельности уходят из движения и с головой погружаются в быт. Кого-то сажают или убивают. Некоторые – вроде Андрея Исаева – перекрашиваются и вступают в «Единую Россию». Дашь совет, как не выгореть?
Одно время самому казалось, что выгорел. Первую половину 90-х я беспросыпно пробухал, охреневая от происходящего. Вторая половина 90-х ушла во многом на быт: близким понадобилась моя помощь. «Разбудила» меня вторая война в Чечне в 1999 и поддержка этой войны почти всеми партиями. Тогда (в январе 2000) я и нашёл анархистов на антимилитаристском митинге – и остался с ними. Самый конец 90-х стал для меня и моментом важного внутреннего прорыва – человеческого, идейного, творческого, и это тоже ещё как сыграло роль. Так что, наверное, жить не отчаянием, а надеждой – главный в этом случае совет.
6. Либералы привыкли объяснять пассивность российского гражданского общества и высокий порог терпимости к властному произволу советским опытом. Якобы советская власть семь десятков лет делала из нас рабов. Как ты относишься к этому мнению? В чем сам видишь причины слабой самоорганизации российского пролетариата?
Ну, по части воспитания рабов у России опыт многовековой. Советский период лишь отчасти стал продолжением этого опыта – причудливо смешанного теперь, однако, с «недобитыми» даже Сталиным элементами революционных идей. Великим достижением советской эпохи стала почти всеобщая грамотность. Полагаю, властям она понадобилась чисто прагматически с приближением технической модернизации. Но вкупе с миллионными тиражами разнообразной литературной классики, с обилием научно-популярных книг и журналов грамотность сделалась новым стимулом для того, чтобы думать, а значит, и бунтовать. На мой взгляд, тонкий анализ бурной и подчас парадоксальной советской эпохи (без «чёрной» и «золотой» легенд) можно найти в книге Вадима Дамье «Стальной век».
Весьма печально, что политические свободы перестройки сопровождались вторжением частного капитализма, в дальнейшем поглотившего всё (и эти свободы тоже). Это был мощный деморализующий фактор. Отсюда и слабая самоорганизация рабочих, боязнь глобальных перемен, которые однажды уже подвели.
7. Жизнь в Советском Союзе 70-х-80-х годов. Какой ты ее помнишь? В каких красках бы ее описал?
Это, собственно, две эпохи: брежневская (плюс Андропов и Черненко) и горбачёвская.
Брежневская эпоха была очень противоречивой и яркой, словечко «застой» к ней мало подходит. С одной стороны – репрессии, доносы, вечный страх перед КГБ и санкциями парторганов, цензура, война в Афганистане, двухлетняя военная служба для большинства парней. (Публично заявить себя вегетарианцем – это был целый каминг-аут, смотрели как на сумасшедшего). С другой – подъём науки, литературы, искусства: время позднего Лосева, Лихачёва, Аверинцева, Лотмана, Вячеслава «Комы» Иванова и Стеблин-Каменского; Трифонова, Абрамова и Айтматова; Новеллы Матвеевой, Высоцкого и Окуджавы; Рязанова, Гайдая и Данелии (не хочу безоглядно скопом возносить названных на некий сияющий пьедестал, но это крупные имена, и далеко ещё не все). Близость кардинальных перемен уже витала в воздухе, но направление их представлялось смутно. Между тем подпольные (и не очень) капиталисты, укрепившиеся в те же 70-е, как раз имели очень чёткий план перемен, потом и проведённый в жизнь ими или их преемниками. Всё же эпоха Горбачёва дала огромный всплеск духовной и общественной жизни, не оставшийся без следа. Массовому читателю стали доступны и многие замечательные писатели-леваки, которых либеральная критика поныне пытается присвоить (Замятин, Платонов, Гроссман). Но наступление криминальной буржуазии сделало перестройку короткой, как метеор. С распадом внутрисоюзных экономических связей, разрушением производства, ростом цен людям стало в основном не до книг.
8. Ты рассказывал о забавном случае с Брежневым, который приключился с твоей подругой. Поделишься с нашими читателями?
Подруга училась в университете одновременно с одним из внуков Леонида Ильича. Как-то раз студенты захотели выпить, повеселиться от души. Внук Брежнева позвал к себе и огорчился, когда все застремались: «Ребят, ну вы чего? У меня сейчас всё что хочешь можно делать: родители на работе, один дед только у себя сидит, телевизор смотрит». Даже одна эта реплика способна объяснить сегодняшним людям, насколько всё было по-другому.
9. После 24 февраля левые раскололись на три группы. Часть активистов осталась на классовых рубежах и назвала происходящее столкновением империалистических сил, жертвами которого стали рядовые граждане, рабочий класс. Часть с оговорками и уточнениями выступила на стороне российских элит в их борьбе с западными хищниками. Часть, напротив, предлагает исключить до окончания СВО всякую критику Зеленского и правящего класса Украины. Какой позиции держишься ты?
Первой. На классовых рубежах. Только эту позицию я и могу считать по-настоящему левой. Угнетённых стравливают между собой, но на это нельзя поддаваться.
10. Какие у тебя прогнозы на ближайшие полгода?
Ну ты и спросишь иногда… Впрочем, я, как и прежде, оптимист. Думаю, что Эра Разобщённого Мира (по Ивану Ефремову) близится к концу, и надеюсь, что всемирный крах капитализма мы застанем. Но перед рассветом – самая темень.
11. Что бы ты пожелал нашим читателям?
Сохранять свои и чужие жизни, людей и зверей. Объединяться во имя свободы и равенства, братства и сестринства. Бороться за новую жизнь, за вольный коммунизм.