"Смертная": ознакомительный фрагмент

ПРОЛОГ

“История Шамиран из уст Сун-леги-уннонни”, III таблица в пересказе

Всё видавший до края мира поведал однажды, как задумал Отец-Небо истребить род человеческий, ибо погрязли люди во грехе. Скорбью исполнилось сердце бога и пожалел Отец, что создал людей, ибо взяли они слишком много от безумной Матери-Земли.

Но не желал он ссориться с женой, ибо ей люди были угодны. Позвал он тогда старшего сына, бога Дзумудзи, и повелел ему сжечь посевы, обратить воду в кровь и наслать на людей мор. Затрепетал Дзумудзи, предвидя гнев Матери. Умолял он Отца смилостивиться, но тот был непреклонен. “Не ты ли повелеваешь бурями? - сказал он сыну. - Разве не про тебя говорят люди, что не знаешь ты жалости, ибо сердце твоё - камень?”

Не посмел Дзумудзи противиться отцовской воле, но решил пойти на хитрость. Позвал он Эрешкигаль, повелительницу подземного мира. И сказал ей: “Позволь увидеть жену мою, прекрасную Шамиран”. Знал Дзумудзи, что не раз Шамиран заступалась за людей, и утихал гнев Неба, ибо сладостны речи богини любви, и ведомо ей, как смирять мужские сердца. 

Выслушала его Эрешкигаль и ответила: “Нет её в моём царстве”.

Удивился Дзумудзи: “Разве не томится Шамиран под землёй в холоде и тоске? Разве не пускаешь ты её наверх - увидеть солнечный свет, вкусить жизни?”

Сказала тогда Эрешкигаль: “Сама спустилась ко мне Шамиран, а тебе ведом закон: никто не уйдёт из царства смерти, не предложив себе замену”.

Отвёл взгляд Дзумудзи, ибо как ни любил он жену, умереть ради неё не хотел.

“Не пожелала Шамиран вечности подземной, - продолжила Эрешкигаль. - Сбежала в другой мир, к другим богам. Там ищи её, брат, но не разочаруйся, ибо стала она человеком”.

(Далее до конца таблицы от текста сохранились только ничтожные фрагменты)

ГЛАВА 1. Неправильная

 Лена

В кофейне сладко щекочет нос аромат свежих булочек. Ваниль и корица. Господи, как же есть хочется!

– Поехали со мной в Куршевель?

Я поправляю фартук официантки и наклоняюсь к столику.

– Даш, если это шутка, то не смешная. Ты заказывать будешь?

Она улыбается сначала мне, потом возникшему за стойкой Андрею. Делает большие глаза, мол, кто это?

– Владелец, - шёпотом отвечаю я.

Даша кивает, потом оглядывает пустой зал.

– Пообедай со мной, а?

– Даш…

– Пожалуйста, - она повышает голос и смотрит поверх моего плеча на Андрея. - Я её надолго не задержу, честное слово!

Андрей поджимает губы, но кивает. А потом сам приносит нам салат с кедровыми орешками, сливочный суп и курицу с апельсинами. 

Я падаю в кресло рядом с Дашей и накидываюсь на еду.

– Фпафифо!

– Да я просто хотела посмотреть, сколько ты ешь, - смеётся она. – Как тебе удаётся не располнеть с таким рационом? Порции здесь огромные! В меня десерт, наверное, уже не влезет.

– Очень зря, Андрей круто печёт. - Я оглядываюсь на витрину с тортами. – Видишь меренговый рулет с киви? Ты такой нигде не попробуешь, он просто тает во рту. А вон ещё…

– Нет, правда, как? - перебивает Даша, окидывая меня внимательным взглядом. - Лен, ты что, ведьма?

– Ха-ха. Я добрая фея из твоей сказки. Между прочим, как там… э-э-э…

– Игорь? Никак. Врут карты, он герой не моего романа.

Я киваю. Даша год была безответно влюблена, но старшекурсник из Бауманки в упор не замечал девушку, увешанную ловцами снов, как новогодняя ёлка - шариками. Тогда Даша носила платья-балахоны, огромные рюкзаки и дреды. Сутулилась, не отрывала взгляд от пола, говорила тихо, потому что считала себя скучной и некрасивой.

Сейчас она улыбается, смотрит прямо, двигается плавно и щеголяет в костюме от “Шанель”. В руках у неё сумка-малютка “Боттега”, а волосы уложены мягкими волнами. Впрочем, в ушах всё равно болтаются ловцы снов - от модного московского дизайнера. Ей идёт. Настоящая красавица - какой всегда и была. Словно Золушка, нарядившаяся к балу.

– Он двух слов связать не может и вечно зовёт меня в клуб. Даже не знаю, что я в нём раньше находила? Умопомрачение какое-то.

Я снова киваю. Внешность модели, дизайнерские шмотки и самомнение, купленное на деньги папы-депутата - вот и весь Игорь. Действительно, умопомрачение.

– В Третьяковку с ним точно не сходишь, - добавляет Даша. - Я предложила пойти на выставку Врубеля, так он сказал, что ночные клубы там - отстой, а “Врубель - это от “врубаюсь”?” Говорю же, герой не моего романа… Лен, ты и правда фея. Как ты это со мной сделала? Я же думать ни о чём, кроме него, не могла. 

Я загадочно улыбаюсь, хотя никакой тайны здесь нет. У меня, своего рода, бизнес: нахожу богатую серую мышку, которая мечтает о прекрасном принце. Убеждаю её, что владею страшной магией: через месяц принц падёт к её ногам. Ловкость рук и никакого мошенничества - я всего лишь открываю девушкам глаза на их же красоту. Как ты одеваешься, как двигаешься, как говоришь - всё имеет значение. Красота, конечно, в глазах смотрящего, но я твёрдо уверена, что она ещё и у каждой девушки в голове. Называется, “самооценка”.

– Кстати, о героях… Лен, почему тебя нет в соцсетях?

Я пожимаю плечами.

– Не знаю. Не хочу - и всё. Что мне там выкладывать?

Даша делает большие глаза.

– Шутишь? Да хоть себя! Лен, ты же просто… просто богиня!

– Чего?

– Любви, наверное, - она смеётся. - Как за тобой парни косяками не ходят, не понимаю. Помнишь, мы у универа как-то встречались? Теперь вся моя группа хочет с тобой познакомиться.

Вся группа мехмата. Боже упаси, мне алгебры в школе хватает! Когда я туда хожу.

Даша хмурится и вдруг подаётся ко мне.

– Слушай, я только сейчас заметила… Ты без макияжа, да?

– Почти. А что?

– Мне просто интересно: когда при рождении раздавали синие глаза, пухлые губки и вот такие щёчки, ты везде успела?

Вот поэтому я обычно и не встречаюсь с моими клиентками после окончания работы. При первой встрече золушкам хочется быть как фея - я превратила свою внешность в рекламу. Однако став принцессами, они вдруг понимают: ой, фея, а где ты взяла такие длинные волосы? Ого, это натуральный цвет? Такой чёрный, такой блестящий! А как ты, фея, умудряешься быть стройной, но с такими аппетитными формами? Ты что, колдунья? И ещё…

– Лен, я одну вещь заметила. Скажи, ты специально мужчинам в глаза не смотришь?

Я снова пожимаю плечами. Да, Даш, специально. Потому что когда смотрю - мужчины дуреют. Буквально. Тоже зовут меня богиней и грозятся выполнить любое моё желание. И это ни черта не весело, потому что когда рядом с тобой такой сумасшедший, твоя единственная мысль - бежать от него подальше.

От себя только не убежишь.

– Так вот, насчёт соцсетей - в моей группе есть один парень, он как тебя увидел, так…

– Даш, не нужно.

– Уверена? Дай, хоть фотку покажу.

– Уверена.

Даша вздыхает, оглядывается. Я почти с надеждой смотрю на дверь, но посетители что-то не торопятся идти к нам обедать. Впрочем, кофейня в спальном районе расцветает утром - и вечером. В обед здесь тихо, завсегдатаи на работе.

– Ну как знаешь. А в Куршевель со мной?

Я еле сдерживаюсь, чтобы не поморщиться. Какой мне Куршевель, я на отель в Подмосковье маме в подарок накопить не могу.

– Билеты за мой счёт, номер тоже, – Даша подмигивает. – Я с девчонками еду, познакомишься… Парней к нам приманишь. Давай!

Я закусываю губу. Нельзя соглашаться, знаю. Даша мне не друг - у меня нет друзей. Но… Я нигде, кроме Сочи не была и… Это же заграница! Да ещё и бесплатно…

– У меня визы нет. И загранпаспорта.

– Отец всё сделает, - отмахивается Даша, имея в виду своего отчима. Он у неё тоже депутат. Интересно, а шестнадцатилетней мне он прям всё-всё сделает? Даже согласие родителей? Впрочем, Даша уверена, что мне восемнадцать. Ей было бы странно представить работающую школьницу, но что делать - когда ты дочь матери-одиночки, а та совершенно не умеет зарабатывать деньги, приходится крутиться самостоятельно.

– А… когда?

 – Через две недели. С 23-го ноября по 3-е декабря. Там сейчас круто, давай!

Я вздыхаю.

– Не могу.

– Да научу я тебя на лыжах кататься!

– У мамы день рождения 1-го. Даш, спасибо, но я правда не могу.

Она вздыхает.

– Ну ладно. Но если передумаешь – я и в последний момент билет возьму, и бронь сделаю. Для тебя, Ленчик, что угодно.

Я натянуто улыбаюсь. Даша оглядывается на витрину и просит упаковать ей меренговый рулет с собой. Потом оборачивается и вдруг тихо говорит:

– Лен, а ты веришь в любовь?

– Что?

– Ты говоришь, надо ценить себя. Конечно, это правильно. Но что если мы по-настоящему и любим только себя? Понимаешь, мне сейчас кажется, я влюбилась в Игоря потому, что знала - он никогда моим не будет. Мне его хотелось как достижение, как победу. Знаешь, как доказать теорему, над которой лучшие учёные бились, а у меня, студентки, получилось. Теперь я на него даже смотреть не могу - зачем? Достижение получено, можно идти дальше. Мне страшно: что если всегда так? Что если любовь, которую воспевают фильмы и книги, лишь мечта, а настоящая она такая - эгоистичная и одинокая? И никто нас не любит, кроме самих себя.

У меня начинают дрожать руки, точно от страха. 

– Даш, прекрати. Не все же такие, как твой Игорь.

Она кивает и улыбается - неискренне, только чтобы я замолчала.

– Да расслабься, Лен, я пошутила. Пиши, если насчёт Куршевеля передумаешь. И вообще пиши.

Она целует меня на прощание и уходит, прихватив меренговый рулет, а я, чтобы успокоиться, иду поправить декорации - венок из кленовых листьев на двери покосился, и тыквы на подоконнике некрасиво сбились в кучу. К шарфу, повязанному на сову из кедровой шишки, прикреплена записка с телефоном, моим именем и просьбой позвонить. Ещё с десяток таких художеств я нахожу у свечного фонаря и гирлянды искусственных ягод на витрине.

Придётся бросать работу в этой кофейне. Жаль, мне здесь нравится. Но десять записок в день - это слишком.

Как же вы мне все надоели!

Андрей наблюдает, как я выбрасываю записки в мусорное ведро. Потом вдруг спрашивает:

– Лена, ты к ЕГЭ готовишься?

Я стою к нему спиной - и закатываю глаза.

– Конечно.

– А мама знает, что ты на проверочную контрольную по алгебре не явилась?

Да уж, завуч наверняка пожаловалась. Она обожает маме названивать. Только толку-то. Мама забывает заплатить за свет, а тут какие-то экзамены.

– Наверное. Андрей Николаевич, хватит, а? Да, я прогуливаю школу, но это моё дело, и ни во что такое я вашего сына не втяну, я же обещала. 

Он продолжает сверлить меня взглядом, а я невольно вспоминаю, как год назад именно Тёма (Артём Андреевич, звучит гордо, да?) привёл меня сюда. Я искала работу, а Андрей - официантку. Сперва он наотрез отказал пятнадцатилетней однокласснице сына, но я тогда была совсем на мели, а мама в очередной депрессии. Сначала мы делали вид, что я вовсе не работаю, а просто как друг прихожу с Тёмой, помогаю и обедаю, а потом и ужинаю. Но со мной кофейня быстро стала популярна. Мужчины побежали, как мотыльки на свет, следом - их изумленные женщины. А тут такие вкусные тортики!

Так что Андрей разрешил мне остаться. Всё по Трудовому кодексу: согласие от мамы, медосмотр, никаких переработок. За этим Андрей бдительно следит. До недавнего времени он раз в неделю ворчал, что мне учиться надо и “о чём мать думает”.

А потом Тёмыч объявил, что влюбился. В меня. Я так старалась, так осторожно на него не смотрела - а он всё равно… Даш, а ты говоришь, любви нет! Что же тогда я внушаю мужчинам - страсть? Очень может быть. Тёма ведь совсем меня не знает. Придумал невесть что и поверил.

Да, пора искать другую работу.

Тёма приходит после пяти и молча забирает у меня тяжеленный поднос с чаем, кувшином лимонада и спагетти. Андрей провожает его неодобрительным взглядом, но вечером здесь настоящий аншлаг, так что я не успеваю услышать очередную проповедь в стиле “кончай динамить моего сына, чем он тебе не угодил” - и несусь к холодильнику за мороженым.

Всем мне Тёма угодил, мечта а не парень. Добрый, умный, надёжный. Да, не плейбой и в Куршевель меня не отвезёт. Зато на Врубеля я бы с ним сходила. Но я не хочу, чтобы Тёма стал моим рабом, а именно это случится, если я хоть раз задержу на нём взгляд.

Рождаются люди с заячьей губой или косоглазием. А я, вот, с убийственным взглядом.

В семь приходит моя сменщица, и Тёма заявляет:

– Я Лену провожу.

Андрей протягивает мне пакет с тщательно запакованным ужином и тем самым рулетом из киви.

– Конечно. Только сразу возвращайся. Фрукты приедут, поможешь разгрузить.

Это давно стало ритуалом: Тёма провожает меня домой почти каждый вечер. Как в старых фильмах несёт мою сумку. Хотя до дома здесь всего сто метров, а сумка у меня маленькая. Спорить бесполезно, да я и не хочу. Мне хорошо с Тёмой, очень. Если бы я только была обычной, если бы не боялась, что Тёма сойдёт по мне с ума, как уже не раз бывало… Если бы!

– Разве олимпиада по математике не завтра? Тебе не нужно готовиться? – говорю я, когда мы выходим на улицу. В воздухе искрится морось, забивается в нос, плотная, как вата.

Холодно. Я ёжусь и тру руки – опять перчатки забыла.

Тёма протягивает мне свои.

– Я уже готов. Надень, ты ведь замерзла.

Отказываться тоже бесполезно. Как и говорить, что я сама могла бы дойти до дома. Но я всё равно говорю: 

 – Тут идти пять минут. Зачем, а?

Тёма оглядывается. Фонари мигают, как в фильме ужасов, а ноябрьский сумрак только добавляет страха. Если бы я верила в чудовищ, обязательно представила бы одного… Да вот хотя бы за мусорными баками слева. И вцепилась бы в Тёмин локоть, как нормальная девчонка. Тёма бы наверняка меня защитил.

В чудовищ я не верю. Вместо них в моей жизни есть…

– Серый сегодня тебя обсуждал. Ты уверена, что хочешь встретиться с ним и его дружками одна?

…мерзавцы, уверенные, что меня можно если не купить, то взять силой. И я просто обязана пасть к их ногам по первому же слову.

Я невольно прижимаюсь к Артёму. Не цепляюсь за локоть, но даю понять, что мне страшно. А зря. Тёма, конечно, крупный, если не сказать огромный. Я видела однажды, как на заднем дворе школы он раскидывает дружков Серого, словно медведь – гончих. Но он один, а их пятеро.

– Ты и ему отказала, – у Тёмы даже голос под стать медведю, грубоватый, хриплый.

– Как будто меня спрашивали.

Ну да, меня просто прижали к стене женского туалета и попытались не то поцеловать, не то сразу изнасиловать.

– Понятно. – Тёма как всегда само спокойствие. Только сжал ручку моей сумки так, что мне страшно за кожзам – он, вообще-то, хрупкий. – Поэтому Серый сегодня хромал? А всем говорил, что вчера на тренировке связки потянул.

– А про фингал он наврал, что упал с лестницы? – подхватываю я. – Тём, забудь. Пожалуйста. Я сама разберусь.

Он оглядывает меня, всем видом давая понять, что маленькая и хрупкая девушка никак не может сама разобраться даже с одним-то Серым, а тем более с его друзьями.

– И как же?

Я вытаскиваю из кармана электрошокер. Симпатичный, розовый, со стразами – в виде флакона губной помады.

– Вот так. Не волнуйся за меня. - “Я уже так делала” успеваю проглотить. Тёме это знать необязательно.

– Я всё-таки встречу тебя завтра – пойдём в школу вместе. Скажи, во сколько?

Я хмурюсь. Если не скажу, с Тёмы станется прийти к моему подъезду в пять утра и встать на караул.

– У тебя олимпиада завтра, помнишь?

– Сбор всё равно в школе. Так во сколько?

Вообще-то я завтра в школу не собиралась. Ну да бог с тобой. 

– Без пятнадцати восемь. – Я останавливаюсь у крыльца, где кто-то снова разлил пиво, и машинально бросаю взгляд вверх, на окно нашей кухни. Свет горит – значит, мама дома. Отлично, от рулета с киви она точно не откажется. – Спасибо, Тём.

Он кивает и молча смотрит, как я вхожу в подъезд. Знаю, будет стоять ещё минут пять, и только потом уйдёт. Вдруг я застряну на лестнице, да?

На первом этаже всего две жилых квартиры - наша и соседей слева. Они как обычно ссорятся - за дверью слышно, как что-то бьётся. 

Щелчок замка тонет в этом шуме.

Я вхожу и сразу замечаю мужские ботинки на коврике у двери. Аккуратные, дорогие, с заправленными шнурками. Хм.

Из кухни раздаётся воркующий мамин голос:

– Володя…

Я осторожно ставлю на пол пакет с ужином. Во-ло-дя. Не Владимир ли это Семёнович, мамин начальник, на которого она жаловалась весь этот месяц? Других знакомых Володей у нас, кажется, нет.

Интересно, она его хоть чаем напоила? Я оставляла в холодильнике шоколадные эклеры - нашла?

Как бы так незаметно заглянуть - и пропихнуть к ним меренговый рулет, - чтобы меня этот Володя не заметил? Мама давно ко мне своих ухажёров ревнует, так что на кухне появляться сейчас совсем не стоит. А вот ужин она вряд ли догадалась приготовить. Как же быть?

Тут из кухни раздаётся приятный мужской голос:

– Выходи за меня?

И звук такой, словно при этом на колени встали.

Вот это поворот! Пойду-как я ещё погуляю, им явно сейчас не до меня.

Но только я собираюсь снова надеть куртку, как мужчина - Володя - торопливо продолжает:

– Не волнуйся, я уверен, твоя дочь всё поймёт. Она ведь уже взрослая. А я всегда мечтал о детях. Она, конечно, будет жить с нами - дом у меня большой, на троих его точно хватит…

И тут испуганный мамин голос вскрикивает:

– Нет, не будет!

Я замираю.

– Оля, ты что? - Володя, похоже, обескуражен.

Я сглатываю, а мама продолжает:

– Ты прав, она уже взрослая. И прекрасно справится сама. Ей лучше остаться здесь. И вам не придётся привыкать друг к другу.

Я закрываю глаза и пытаюсь дышать ровно. Володя ещё меня не видел, он не понимает. А мама отлично знает, как я действую на мужчин. “Шлюха, вся в тебя”, - говорила бабушка в Сочи, к которой мама таскалась со мной каждое лето, пока вредная старуха не померла. Эта квартира от неё осталась - хоть какой-то плюс, раньше мы по съёмным мотались, совсем тоскливо было… Почему я вспоминаю это сейчас?

Слёзы жгут глаза, и на мгновение мне хочется ворваться в кухню и устроить скандал. Нельзя. Мама, конечно, заслуживает счастья, а этот Володя её, похоже, любит. Если он увидит меня… Если я ненароком на него посмотрю…

Очень осторожно, стараясь не шуметь, я нажимаю на дверную ручку и выскальзываю в коридор.

И только на улице понимаю, что забыла в квартире куртку.

ГЛАВА 2. Одержимый

 Дзумудзи

Шамиран всегда любила людей. 

Любовь эта была странной, как и сама Шамиран: сестра играла смертными, как фишками в настольной игре; собирала их сердца в шкатулку и наслаждалась поклонением, обожанием, а ещё - страхом.

Что ж, думал я, у всех свои странности. Сестра Эа сама не своя до книг, брат Ириду жить не может без танца. Или вот ещё Мардук, наш младший, тоже играет людьми, почти как Шамиран, только ему по душе жестокость и насилие.

У меня тоже есть странность. Одержимость даже, как сказали бы люди. Мы живём со смертными бок о бок уже тысячу лет, невозможно на них не оглядываться, хоть люди и похожи на нас, как могут быть похожи существа, которых Мать вылепила из глины по нашему образу и подобию, а после вдохнула жизнь.

Моя странность - Шамиран. Я люблю её, наверное, так же сильно, как Отец любит Мать. И как у Отца, любовь эта несчастна. Моё сердце первое легло в шкатулку Шамиран, и первое обратилось в камень. Шамиран швырнула его мне - забери, оно больше не греет! И отправилась в объятия очередному смертному царьку.

Я хотел бы ответить ей тем же, но люди всегда казались мне не лучше зверей. Вдобавок, я брезглив. А ещё думал: раз сердце окаменело, то страдать не может. Какие чувства бывают у камня? Никаких. Решил, теперь станет легче.

Ошибся.

Есть любовь, от который ты сам бежишь - потому что она причиняет тебе такую боль, что сил нет терпеть. Я прятался от Шамиран в горах, где лишь ветер гуляет среди скал. Я построил себе храм изо льда и подчинил бурю. Каменное сердце я повесил на шею. Но это ничего не изменило.

Я даже обрадовался, когда Шамиран спустилась к Эрешкигаль. Не понимал, как можно добровольно променять поднебесье на нижний мир, но Шамиран всегда была странной. Наверное, очередной каприз. Не могла же она и правда полюбить смертного настолько, чтобы пожертвовать ради него собой?

И даже не удивился, когда она пришла ко мне в окружении галлу, которых люди зовут подземными демонами. Конечно, Шамиран не понравилось царство смерти, она уже пожалела о своей затее и желает вернуться. А сделать это можно, лишь предложив равноценную замену. 

Когда она, бледная, несчастная, преклонила предо мной колени, я был согласен. Не мог отказать себе в удовольствии посмотреть, как гордая богиня будет просить, но знал, что соглашусь. Конечно, я спущусь вместо тебя в нижний мир, любимая. Всё, что ты пожелаешь, я сделаю. Всё.

И снова ошибся.

Шамиран не хотела вернуться - она хотела стать смертной. Человеком! Я впервые тогда подумал всерьёз: она безумна. Как Мать.

“В нижнем мире у меня нет власти, брат, там меня ждёт вечность, унылая и безрадостная. Но твоя сила при тебе, ведь ты не спускался в царство смерти. Если ты поможешь мне, Дзумудзи, я снова обрету свободу. Тебе всего-то и нужно - найти мне смертных родителей и ускорить перерождение. Такая малость, Дзумудзи, прошу!”

Она говорила о свободе, а я слышал: убей меня. Если я сделаю так, как она просит, Шамиран проживёт короткую человеческую жизнь - и умрёт. Навсегда, как любой из людей - закон един для всех, бывший ли ты бог, царь или нищий. Её душа попадёт в круг перерождения и то, что было Шамиран, исчезнет - я потеряю её навсегда.

Я не смог, и Шамиран ушла ни с чем. Её ждала унылая вечность в подземье, но мне казалось, это лучше смерти. К кому она обратится за помощью - к Эрешкигаль? Сестра откажет, закон для неё всё. А больше помочь Шамиран некому.

Конечно, вечность в царстве смерти она не выдержала. По словам Эрешкигаль, она сбежала в другой мир, где её не могли достать галлу, где легко затеряться. Хорошее место для богини-изгнанницы - мир, про который забыл собственный Создатель.

Здесь холодно, серо и, наверное, так же уныло и гадко, как в подземье. Неудивительно, что Эрешкигаль любит приходить сюда, когда покидает своё царство. Всё здесь должно казаться ей родным и знакомым.

Богиня-беглянка, к тому же, пленница нижнего мира, лишённая силы - Шамиран должна здесь очень страдать. Она привыкла к солнцу, восхищению и бесконечным удовольствиям - а вынуждена вселиться в тело смертной, как какой-то дух или тень.

Мне кажется, это просто - найти несчастную одержимую и уговорить Шамиран отказаться от своего безумия. Я надеюсь, она согласится быстро - должно быть, сестра достаточно вкусила человеческой жизни за это время. Сколько лет прошло? Двадцать? Больше? Годы для бога что мгновения для человека, но не когда ты застрял в теле смертного. Мне почти жаль Шамиран.

Конечно, она согласится, ведь это выгодно нам обоим. Она вернётся домой, поднимется в поднебесье, получит назад свою божественную силу и убедит Отца если не усмирить гнев, то хотя бы погубить смертных самому. Если же нет - меня это не будет беспокоить, ведь я останусь за неё в нижнем мире и, быть может, обрету наконец покой.

У смертных в этом мире нет духов-защитников и мне странно смотреть на них - под серым небом среди башен-домов люди кажутся тенями. И всё куда-то спешат, не оборачиваясь, даже когда в храме, у которого я оказался, звонит колокол. Звук гулкий, мелодичный - тонет в тумане. Меня тянет зайти в распахнутые двери - внутри храма сладко пахнет воском и ладаном. Но я заставляю себя идти дальше, мимо людей-теней, куда зовёт меня каменное сердце - к Шамиран.

Загораются фонари - свет, мёртвый и тусклый, наводит тоску. В витрине слева отражается мой нынешний образ: мальчишки-оборванца. Совсем не похоже на бога разрушения и бури, но Шамиран даже без сил меня узнает, а пугать людей и привлекать внимание здешних божеств нет никакого желания. Я хочу поскорее со всем этим покончить.

Жадные, голодные духи тянутся ко мне, умоляя: “Дай, дай!” Запах моей силы, моей благодати пьянит их, лишает разума. Несчастных давно не кормили - бросили, точно бездомных псов. Их участь - растаять и исчезнуть навсегда. Мне нет до них дела, но невольно представляется Шамиран. Как она теперь, без сил, смогла ужиться с ними? Ведь она богиня и хоть сколько-то благодати у неё осталось - лакомый кусочек для голодных духов.

Мне действительно её жаль. И чем дальше ведёт меня сердце, тем сильнее это непривычное чувство - каково великолепной богине жить в такой грязи, в такой вони. Не во дворце даже - в каменной клетке.

В переулке я останавливаюсь: серый, как всё здесь, дом-башня таращится в ответ стёклами окон. Внутри мне чудятся тоже не люди, а тени. Ах, Шамиран, неужели ты не смогла найти ничего лучше? Побег из царства смерти, должно быть, дорого тебе дался. Что ж, тем лучше для меня - ты согласишься быстрее. Ведь так?

Ждать приходится не долго. Каменное сердце еле заметно теплеет, как и всегда, стоит Шамиран оказаться рядом. Я отвожу от дома взгляд и оборачиваюсь. Всё вокруг тонет в туманном сумраке - опавшие, съёжившиеся листья и замершая в воздухе дождевая взвесь. Мигает фонарь, и в его свете, неожиданно ярком, я вижу двух молодых смертных. Юноша - тусклая тень, как и все вокруг. Крупный, чем-то похожий на Мардука, он преданно смотрит на маленькую, точёную, словно изящная статуэтка, девушку. Они о чём-то беседуют, но я не вслушиваюсь - каменное сердце ощутимо теплеет. Шамиран здесь. В теле этой смертной. Что ж, она выбрала неплохой сосуд. Девушка кажется крепкой, здоровой и, похоже, любима - хотя бы этим юношей.

На мгновение я думаю, что с ней станет, когда богиня покинет её тело? Умрёт, быть может. Впрочем, её судьба нисколько меня не заботит.

Влюблённые прощаются - юноша остаётся стоять у крыльца, девушка взбегает по ступеням. Я направляюсь к ней - сейчас, хватит медлить! - когда меня знакомо обволакивает медовой благодатью, сладкой, как драгоценный нектар. Девушка скользит по мне взглядом - всего мгновение, не замечая в тени, но я её вижу хорошо. И замираю от неожиданности, потому что этого просто не может быть.

Волосы цвета звёздного железа, что чернее ночи; взгляд искусительницы; лицо, прекраснее которого невозможно представить. У этой смертной девушки лицо Шамиран - юной, свежей и невинной, но всё же Шамиран.

Это невозможно. Смертные рождаются порой похожими друг на друга - но не на богов! Я смотрю, и мне чудится исходящее от бледной, точно лунный луч, кожи девушки сияние. А ещё благодать.

Дверь в подъезд закрывается. Я остаюсь стоять, поражённый. Что это? Неужели присутствие богини в человеческом теле так изменило облик смертной? Должно быть, так и есть - иного объяснения я не вижу.

Но что если у Шамиран каким-то чудом получилось? Нет… Невозможно, она потеряла свою силу, она не могла… Эрешкигаль не стала бы ей помогать.

Я отворачиваюсь - и ловлю настороженный взгляд юноши. Он не ушёл и смотрит так, словно я ему враг. Смешно. Давно смертные так на меня не смотрели. После Саргона, в которого якобы без памяти влюбилась Шамиран, никто.

Я смотрю в ответ и каменное сердце ноет - юноша окутан благодатью. Это значит лишь одно - Шамиран действительно здесь, в теле этой девушки, и благоволит смертному. Странно, что сестра ещё не забрала его сердце - ведь оно придало бы ей сил. Наверное, этот юноша у неё не единственный, и скорбная участь раба у ног изгнанной богини его не минует, просто откладывается.

Он наконец отводит взгляд, а потом уходит, посмотрев на окно слева от двери. Там тоже мелькают тени, и мне опять чудится сладкий привкус мёда.

Я тоже отворачиваюсь и смотрю вслед юноше. По привычке, как делал это со всеми любовниками моей неверной жены, я проклинаю его. Благосклонность Шамиран не даст ему умереть завтра, однако такие крепкие люди тяжело переносят болезнь. Что ж, так тому и быть. Возможно, эта участь покажется ему даже лучше рабства у сбежавшей богини.

Проходит совсем немного времени - я не успеваю решить, стоит ли навестить Шамиран в её доме, или обозначить своё присутствие и разговаривать там, где сестре нечего будет разбить или сломать, в том числе и о меня. Конечно, я не чувствую боли, но ссора на глазах у смертных - это унизительно.

Я так и не решаюсь - дверь снова открывается и девушка с лицом Шамиран выбегает на улицу. Она вздрагивает от холода, и не нужно даже вглядываться в её лицо, чтобы понять: она расстроена.

Не обращая на меня ровно никакого внимания, смертная смотрит на то же окно слева, потом обнимает себя за плечи и сбегает по ступеням - прямо в лужу. Теперь она нисколько не напоминает мне Шамиран - сгорбленная, жалкая, несчастная. Я смотрю, как она идёт по улице - мимо мусорных баков, поникших деревьев, в темноту. Как трясутся её плечи не то от холода, не то от слёз.

Смотрю, и странное чувство переполняет меня - смятение, должно быть. У неё лицо моей сестры и жены, но за тысячи лет я ни разу не видел Шамиран такой. Да, конечно, смятение. Не могу же я жалеть смертную.

Но отчего-то не подхожу к ней, хотя времени удобнее, чтобы вызвать Шамиран, не придумаешь. Я просто иду следом.

И сам не сразу замечаю этих смертных - пятеро теней, их мысли понравились бы Мардуку. Приторное своеволие с гнилым душком насилия.

Девушка теперь ещё меньше напоминает мою Шамиран. Сестра ни за что бы так себя не повела. Она бы превратила их жестокость в своё наслаждение. Смертная же замирает, как жертва, и просто смотрит - равнодушно… обречённо. И когда её толкают к стене, не сопротивляется.

Я наблюдаю. Сейчас Шамиран обозначит себя. Не может же она позволить навредить этому телу. Другого у неё нет, а стать призраком для некогда всесильной богини - воплощённый кошмар. О нет, всё это, конечно, игра. Я не единожды видел, как Шамиран расправляется с обнаглевшими смертными - так, что позавидует даже жестокий Мардук.

Этой смертной достаточно лишь посмотреть на насильника. Уверен, ей об этом известно - я же видел, как старательно она избегала взгляда юноши у крыльца. 

Ну же, давай, защити себя. Я чувствую, как тебе страшно, противно и мерзко. Всего лишь взгляд - и все они у твоих ног.

Но она наоборот отворачивается.

Я вдруг понимаю - это не игра. И ещё успеваю удивиться: какое мне дело? Пусть тело этой смертной растопчут - тем легче будет мне разговаривать с Шамиран. Не захочет же она скитаться, как бестелесный дух.

Но у этой девушки лицо моей жены. Я вижу, как оно кривится от ужаса, как по нему текут слёзы.

И серый мир вокруг стремительно белеет.