Смерть Макея: последствия - аналитическая записка ЦСА от 10.12.2022

Смерть белорусского министра иностранных дел Владимира Макея стала абсолютной неожиданностью для всех акторов постсоветского и зарубежного информационно-политического поля, а для многих из них – несомненным шоком. 64-летний бодрый, активный политик, игравший заметную роль в белорусской политике, не выказывал никаких признаков ослабления здоровья. Напряжение ситуации усиливает молчание официального Минска, до сих пор не обнародовавшего причину смерти Владимира Макея.

1. Владимир Макей скоропостижно скончался 26 ноября. Никакой информации о причинах и обстоятельствах смерти ни белорусские власти, ни официальные медицинские структуры Белоруссии не обнародовали. После похорон Макея с военными почестями и исполнением государственного гимна информационная ситуация не изменилась, и до сих пор о произошедшем ходят лишь догадки разной степени убедительности. Длительное и сложно объяснимое молчание официальных источников спровоцировало всплеск разнообразных теорий заговора как в отношении самой смерти политика, так и по поводу неминуемых её последствий.

2. Сугубо медицинские объяснения внезапности смерти вполне возможны – сердечный приступ, оторвавшийся тромб и т.д. Однако для проведения экспертизы для определения подобных причин смерти нужно сравнительно немного времени. Поэтому внезапность смерти высокопоставленного белорусского политика, возможно, объяснить легко, но вот молчание официальных источников об этих возможных объяснениях – очень сложно.

3. Версии убийства (в частности, отравления) Владимира Макея возникли практически сразу после сообщения о смерти. Показательно, что одновременно возникли «комплекты» противоположных версий иностранного следа в смерти Макея: западного и российского. То, с какой однозначностью авторы различных версий озвучивали их, свидетельствует о равной оторванности всех этих версий от убедительных доказательств. Логика версий убийства как причины смерти Макея одинакова вне зависимости от конкретизации геополитических координат гипотетического заказчика. Те, кто всерьёз обсуждал эти версии, полагали, что устранение министра иностранных дел – это недвусмысленный сигнал устрашения президенту Белоруссии Лукашенко. Макей якобы выбран как наиболее близкая и ценимая Лукашенко фигура. При этом в версиях, где выгодополучателями убийства представали западные страны, сам Макей описывался как тайный переговорщик президента и главный имитатор многовекторности, на деле помогающий Лукашенко удерживать Белоруссию в российской орбите. Если же выгодополучателем назывался Кремль, то Макея изображали убеждённым западником, противником интеграции Белоруссии с Россией и единственным политическим противовесом авторитарному Лукашенко.

4. Если отвлечься от слухов и конспирологии, то о Макее можно сказать следующее. Макей при Лукашенко выполнял функцию артикуляции невыгодных для президентского имиджа тезисов и сентенций. В частности, всякий раз, когда необходимо было продемонстрировать готовность белорусской власти сменить курс на прозападный, соответствующие заявления делал именно Макей – либо от своего имени, либо конкретизируя достаточно размытые эмоциональные декларации Лукашенко. В целом уравновешивание специфического имиджа Лукашенко как политика несдержанного, не всегда последовательного осуществлялось Макеем как для внешней, так и для внутренней аудитории. Он выполнял задачи контактов с оппозицией, обеспечивал смягчение жёстких – на декларативном уровне – ограничительных мер, репрессивных предписаний. Среди публичных белорусских политиков Макей, несомненно, занимал второе место после Лукашенко: в восточной аналогии ему принадлежала бы позиция визиря. При этом Лукашенко в достаточной мере доверял Макею и предпочитал работать с ним даже по тем задачам, которые по умолчанию не входили в обязательную компетенцию министра иностранных дел: в частности, по задачам силовых структур, армии, разведки. У белорусского МИД, вопреки упорно циркулировавшим слухам, не было своей разведывательной структуры, однако информирование Лукашенко о значимых для Белоруссии зарубежных процессах было поставлено Макеем максимально эффективно. Поэтому Лукашенко чаще обращался к Макею для консультаций по секретным аспектам внешней политики, чем к специалистам по внешней разведке, что немало раздражало последних. Слухи о натянутых отношениях Макея с КГБ не имели под собой оснований, а были реакцией на целенаправленное конструирование иллюзии, подтверждающей фрондирование Макея.

5. При всех особенностях своего политического имиджа и неформального статуса Макей был полностью человеком Лукашенко – хотя и чуть ли не единственным, кому разрешалось публично придерживаться идейно-политического мировоззрения, заметно отличающегося от президентского. Помимо сугубо внешних, показательных функций, Макей также служил для Лукашенко эффективной «приманкой для дурака»: разнообразные оппозиционные круги, а также зарубежные интересанты регулярно выходили на Макея как на потенциальное внутреннее знамя борьбы против Лукашенко. Макей их обнадёживал, а сам использовал это взаимодействие для укрепления позиций Лукашенко по принципу «кто предупреждён, тот вооружён». Макей не стоял за массовыми протестами и попытками государственного переворота, он не присоединился к ним, хотя это могло существенно сыграть в их пользу. Впрочем, после этого его потенциал как протестной фигуры, альтернативной Лукашенко, в глазах внешних наблюдателей заметно снизился.

6. Роль «неудобной фигуры для Кремля» Владимир Макей выполнял также с дистанцированием, ограничиваясь декларативной публичностью. Реальных амбиций ни на проведение самостоятельной политики с дальнейшим прицелом на роль преемника Лукашенко, ни на сколь-нибудь эффективные интриги и функционирование при Лукашенко в качестве «серого кардинала», удерживающего «бацьку» от полного погружения в объятия «старшего брата», у Макея также не было. То, что Макею удавалось поддерживать достаточно разветвлённые контакты со странами Евросоюза, с Великобританией, с США, ни в коей мере не означало, что эти контакты имеют какой-то отпечаток его личной позиции или воззрений. Запад привык говорить с Макеем, был готов с ним говорить, и вряд ли будет так же эффективно говорить с кем-то другим, но «западником» при этом Макей не был, и ни один из декларированных белорусских разворотов на Запад не состоялся нигде, кроме как в медиасфере. В то же время мнения, описывающие Макея как более жёсткого сторонника сохранения суверенитета Белоруссии, чем Лукашенко, имеют под собой основания: Макей считал, что слияние России с Белоруссией будет крайне токсичным для обоих государств, поскольку вызовет глубокий испуг у западных элит, которые обрушат на воссоединившиеся страны иррациональных масштабов давление. Об этой позиции прекрасно знали в Кремле, и в Кремле эта позицию полностью всех устраивала.

7. Совсем не такой твёрдой и устойчивой была позиция Макея в отношении роли Белоруссии в СВО. Макея называли едва ли не главой минской «партии мира», однако это было не совсем так. Макей считал, что армии Белоруссии нельзя напрямую вмешиваться в конфликт на Украине по двум причинам: белорусская армия недостаточно для этого сильна, а кроме того, при открытом вмешательстве резко возрастает риск масштабных провокаций со стороны Польши на территории Белоруссии. Тем не менее, именно Макей был тем человеком, который подтвердил Лукашенко существование угрозы со стороны Украины, как военного, так и диверсионно-террористического характера. Не исключено, что именно вследствие достаточно выраженного недоверия Макея Украине среди версий, объясняющих его внезапную смерть, несколько раз прозвучали и версии с «украинским следом». Безусловно, Украина в этом случае привычно рассматривалось в качестве инструмента западных кураторов, а не самостоятельный противник, однако самой опасности это не снижало. То, что Макей при этом выполнял основную задачу по организации возможных мирных переговоров по Украине (через папу Римского), ничего не означает: эта задача априори входит в компетенцию министра иностранных дел. В ответ на упорное, хоть и не выпячиваемое, противодействие Макея стремлениям сегодняшних украинских властей, те объявили его «полковником ГРУ России».

8. Продолжающееся информационное затишье вокруг причин смерти Макея свидетельствует не столько о справедливости конспирологических изысканий, сколько о том, что событие, действительно ставшее неожиданным для белорусских властей, поставило их в сложное положение: преемник не готов, многое из того, чем занимался Макей, невозможно продолжить просто по принципу «должностного транзита». Этим объясняется и нервозность Лукашенко, здоровье которого за последние пару лет основательно ухудшилось. Макей был тем инструментом, который эффективно минимизировал попытки внешних агентов увести Белоруссию от России; с этой точки зрения в поиске максимально надёжного и лояльного преемника Кремль заинтересован не меньше Минска. В то же время смерть Макея усиливает турбулентность внутри Белоруссии: при возникновении достаточного мощного движения протеста у Лукашенко теперь нет человека, на которого можно опереться и которого можно использовать как громоовод.

9. Ставить в зависимость от внезапной смерти Макея участие или неучастие белорусской армии в украинском конфликте не стоит. Вероятность того, что белорусские войска будут задействованы в каких бы то ни было наступательных операциях, стремится к нулю. Скорее, их будут интенсивно готовить к отражению гипотетической угрозы со стороны Прибалтики и Польши. В то же время на фоне серьёзного эмоционального удара у Лукашенко с большой вероятностью обострятся внутренние проблемы, которые вполне могут привести президента-долгожителя к завершению политической карьеры.