Слежка за девушкой в ванной комнате общаги
Слежка за девушкой в ванной комнате общаги
Возможно, сайт временно недоступен или перегружен запросами. Подождите некоторое время и попробуйте снова.
Если вы не можете загрузить ни одну страницу – проверьте настройки соединения с Интернетом.
Если ваш компьютер или сеть защищены межсетевым экраном или прокси-сервером – убедитесь, что Firefox разрешён выход в Интернет.
Firefox не может установить соединение с сервером www.you-books.com.
Отправка сообщений о подобных ошибках поможет Mozilla обнаружить и заблокировать вредоносные сайты
Сообщить
Попробовать снова
Отправка сообщения
Сообщение отправлено
использует защитную технологию, которая является устаревшей и уязвимой для атаки. Злоумышленник может легко выявить информацию, которая, как вы думали, находится в безопасности.
Возможно, сайт временно недоступен или перегружен запросами. Подождите некоторое время и попробуйте снова.
Если вы не можете загрузить ни одну страницу – проверьте настройки соединения с Интернетом.
Если ваш компьютер или сеть защищены межсетевым экраном или прокси-сервером – убедитесь, что Firefox разрешён выход в Интернет.
Firefox не может установить соединение с сервером www.you-books.com.
Отправка сообщений о подобных ошибках поможет Mozilla обнаружить и заблокировать вредоносные сайты
Сообщить
Попробовать снова
Отправка сообщения
Сообщение отправлено
использует защитную технологию, которая является устаревшей и уязвимой для атаки. Злоумышленник может легко выявить информацию, которая, как вы думали, находится в безопасности.
В этой книге ты
встретишь фотографии людей, ставших прообразами моих героев.
Я не искал им других
имен, заставляя мучиться догадками: кто же здесь кто ? Тот, кто писал о театре и давал
хорошо известным людям придуманные имена, смотрел на них, скорее, со стороны и,
не в пример мне, нимало не двоился.
Стало быть, между
актерами, которых знал ты, и героями, которые вышли у меня, легко обнаружить
опасное сходство…
Прошу тебя, как
умницу и друга, не путать тех, что на фотографиях, с теми, кого написал я . В жизни все они, конечно, не вполне
таковы, как в романе, и если не всегда, то чаще всего значительнее и
безупречней.
Однажды, прослушав
стихи о себе и отвечая на вопрос, могу ли я их печатать, Григорий Гай ответил:
— Конечно… Ведь это
уже не совсем я, а твой литературный герой…
Поставь фотографию
рядом с чьим-то холстом, и ты поймешь, о чем я прошу тебя…
Понимаешь, век
переменился, и недалек час, когда… Как это у Чехова?.. « Забудут наши лица,
голоса и сколько нас было… »
Уже сегодня мои
студенты не застают на сцене многих из нас, а те, кого можно увидеть, стали
совсем другими.
6 И если я, несмотря ни
на что, пытаюсь вернуть всех своих прежними и живыми, то лишь потому, что сдуру
все еще верю… Во что?.. Только не смейся… Я верю, что мои картинки на легком
бумажном холсте хоть ненадолго продлят наш краткий, мотыльковый, актерский век…
До встречи, дорогой N !.. Желаю тебе радости и надежды.
Ностальгия по Японии
возникла разом у всех, как только стало известно, что вопрос о гастролях
практически решен. И пока в главном кабинете обсуждалось, какие именно
спектакли должны произвести наилучшее впечатление на японцев, за кулисами
возникла особая атмосфера ожидания, тревог и надежд.
Разумеется, были в
театре корифеи, которые знали, что поедут при всех обстоятельствах; их заботили
вопросы личной подготовки. Были такие, кому поездка наверняка не маячила; в их
скорбные души я боюсь заглядывать. Типовое волнение охватило «средний класс»,
тех, чье свидание с видом на Фудзияму зависело от самого простого: занятости в
спектакле, который поедет. Таких было много, и к ним принадлежал я. На Хонсю и
Хоккайдо, а тем более на Сикоку и Кюсю попасть очень хотелось.
В один из
определяющих дней у доски с расписанием спектаклей я встретил артиста Михаила
Данилова.
— Привет,
Володя! — весело откликнулся он.
Миша — один из
счастливчиков, что-что, а уж «История лошади» не может не поехать, и сведений у
Данилова больше, чем у меня.
— Ну как, учишь
японский? — Это моя завистливая шутка, которую Миша должен подхватить.
— Какие же
именно? — теперь подыгрываю я.
— Что делать, Миша,
надо напрячься, речь идет о взаимовлиянии древнейших культур, — сочувствую
я.
— А пропаганда
метода Станиславского?! — развивает мысль мой славный коллега.
10 Данилов —
интеллигент. Он влюблен в Гоголя и держит в уме целые страницы «Мертвых душ».
Из горячительных напитков, завязав однажды и навсегда, пьет только крепчайшие
чаи и кофе. Курит не только сигареты, но и трубки, и сам режет их из вишневых
корней. Миша невысок, плотен и во все времена года, даже в жару, носит
беспримерной прочности ботинки на толстой подошве. Важно сказать, что
Данилов — отменный фотограф, и у меня создалось впечатление, возможно,
ошибочное, что из каждой зарубежной поездки он привозит если не фотокамеры, то
объективы, фильтры, футляры, штативы, увеличители, бинокли и сотни репортажных
снимков, на которых мы выглядим такими, как есть, а не такими, какими хотим
казаться.
— Миша, если я
спрошу, как по-японски «вишня»…
— Я от тебя не
скрою, что «вишня» по-японски — «сакура»…
— А если я захочу
узнать, как по-японски «капэесес»…
— «Капэесес»
по-японски значит «вэкапебе».
Кроме нас, у
расписания никого нет, и разговор носит свободный характер.
— Миша, в Токио у
тебя будет настоящий успех!
— Разумеется,
Володя. А на крайний случай у меня есть еще одна надежда…
— Это, конечно,
секрет, но тебе я скажу: у нас с Гогой будет свой переводчик.
В детстве нашего
Мастера, Г. А. Товстоногова, звали Гогой, и это
уменьшительно-ласкательное имя сохранилось на всю жизнь для домашних и близких
друзей; об этом знал не только весь город, но и весь театральный мир, и наши
артисты, которые к Георгию Александровичу так никогда не обращались, в
разговорах между собой пользовались тем же, будто бы сокращающим дистанцию,
именем.
— Вчера японец
смотрел «Лошадь», — сообщает между тем Миша, — а завтра смотрит
«Ревизора».
— Вот оно
что, — говорю я, — к нам приехал…
— Менеджор, —
заканчивает он, делая ударение на последнем слоге. — На нас он может
погореть, но ему обещают цирк. А цирк, как ты понимаешь, покроет все убытки…
11 Теперь я набит
сведениями, остается задать главный вопрос.
— А ты не знаешь,
«Мещан» этот японец будет смотреть? — «Мещане» — моя главная надежда.
— Нет, Володя,
должен тебя огорчить, по моим данным, «Мещане» в Японию не едут…
Короткую паузу
называют в театре цезурой, и, помимо моего желания, она возникает в нашем
разговоре. Взяв себя в руки, я спрашиваю:
— Еще едет
«Амадей», — говорит Миша, глядя на меня с искренним сочувствием. Я не
сторонник «Амадея», и он это знает. На мой взгляд, это наша репертуарная
ошибка. На мой ревнивый взгляд, грешно ставить историю Моцарта и Сальери в
изложении модного Шеффера, когда у нас есть гениальная трагедия Пушкина. Тем
более что англичанин в нее заглядывал и, по мне, ничего не понял.
— Шеффера поставит
кто угодно, а таких «Мещан», как у нас, не сделает никто…
— Ну, если смотреть
с этой точки зрения, — задумчиво говорит Данилов.
— А с какой же
еще? — капризно перебиваю я, окончательно теряя юмор, и тогда, склоняя
меня к разумной объективности, Миша говорит:
— Однако костюмы в
спектакле красивые. Очень. С этим ты не можешь не согласиться.
И, выдержав еще одну
цезуру, я соглашаюсь.
— Да. В этом ты
прав. Костюмы выглядят красиво…
Поняв, что Страна
восходящего солнца мне больше не светит, я начал соображать направление своих
автономных гастролей по городам и весям нашей необъятной родины. Слава богу,
такая возможность в запасе у меня была.
Переговоры с
администраторами шли к успешному концу, как вдруг открылись новые
обстоятельства: опять заболел Григорий Гай, в Японию его не берут, и предстоит
срочный ввод в спектакль «Амадей». Времени остается мало, костюм сложен и
дорог, и руководство театра ищет артиста, которому пришлись бы впору камзол и
штаны широкогрудого приземистого Гая.
12 Нужно сказать, что для
поездок за границу состав счастливых спектаклей всегда немного корректировался
либо из-за так называемых невыездных, либо ради простого сокращения числа
едущих. В таких случаях даже на скромные роли назначались артисты ведущего
положения. И были в нашей гастрольной практике звездные эпизоды, когда на
какой-нибудь революционный митинг, подобрав одежонку поскромней, выходили
статистами и Лебедев со Стржельчиком, и Шарко с Эммой Поповой, и другие
прославленные мастера, радуя и веселя своим появлением привычное народонаселение
массовки…
И вот, смиренно
настроившись на уральский маршрут, я вдруг узнал, что первым кандидатом на
замену Гая в спектакле «Амадей» назначен именно Рецептер. Очевидно, здесь
сказались прежде всего интересы дела, но нельзя было также исключить доброго
отношения именно к нему, Рецептеру, так как поездка являлась бесспорным
поощрением каждого участника. И не только моральным: суточные в валюте не шли
ни в какое сравнение с домашним жалованьем. А тут — сорок дней в Японии!..
Однако вместо бурной
радости в моей неблагодарной душе возникла смута, и на то было несколько
причин.
Во-первых, с Гаем я
давно и преданно дружил и в случае такой замены становился по отношению к нему
невольным злодеем.
Во-вторых, я не
скрывал, что к пьесе Шеффера отношусь с негативной пристрастностью, и теперь
входить в спектакль «Амадей» значило поступаться чем-то глубоко принципиальным…
А в-третьих, сама
ситуация казалась мне, будущему отщепенцу, просто унизительной: не роль
примерялась к артисту и не артист — к роли, а фигура — к костюму!..
Всё так… Так… Но,
подумав, ситуацию можно было рассмотреть и с другой точки зрения…
Разве самому Гоге не
жаль заменять Гая?! Он-то с ним дружит подольше моего. Ведь это — болезнь,
несчастье, злая воля судьбы, а не каприз, не произвол отношений…
И разве не
существуют на театре элементарная дисциплина, производственная необходимость?
Разве его величество
Театр не выше каждого из нас?..
13 К тому же есть общее
мнение актерской братии, согласно которому я должен не «возникать», то есть не
капризничать, а выполнять свой прямой долг и благодарить судьбу и лично Георгия
Александровича за удачный для меня выбор…
Существует, наконец,
единственная в жизни возможность своими глазами увидеть по меньшей мере Сикоку
и Кюсю.
И вот меня,
отуманенного сомнениями, конвоем ведут на свидание с Гришиным костюмом.
Справа — Таня Руданова, заведующая костюмерным цехом, высокая и
решительная молодая женщина, прошедшая трудный путь от робкой одевальщицы до
ответственного руководителя важного подразделения; а слева — Юра Аксенов,
режиссер и помощник Г. А. Товстоногова, по слухам, уже назначенный
главным режиссером Театра Комедии и, в порядке последнего поощрения у нас,
едущий в Японию. Оба призваны всмотреться в сочетание костюма с кандидатом на
его ношение и доложить Мэтру, насколько это соединение пристойно. Мы
поднимаемся по лестнице, и мое нервное напряжение растет…
А вот и костюмчик на
распялке, вот и дармовой билет до Японии и обратно…
Стоит мне сейчас
подобрать кисти и приподнять плечевые суставы, тем самым укоротив руки; стоит,
несколько раздувшись, увеличить объем грудной клетки и изящно сгруппироваться,
внедряя себя в штаны и камзол, — и вот она, древняя островная империя!
Разве Токио, как и Париж, не стоит мессы?! И разве я не артист прежде всего?
Настоящий артист
должен становиться крупней или меньше ростом, соответствуя выпавшей роли. Нужно
только призвать на помощь всю силу воображения и войти в Гришину мерку, как в
обстоятельства собственной жизни. Ну, Рецептер, давай, не стесняйся! Вот и
Аксенов, со своей непроходящей улыбкой, подбадривает: «А что? А ничего…» И Таня
Руданова клонит туда же: «Тут немного заузим, тут немного отпустим…» Конечно,
они желают мне только добра!..
И вдруг, помимо
желания и умысла, абсолютно вопреки складывающемуся намерению, мое тело и,
очевидно, заключенная в нем душа бесконтрольно и пугающе неожиданно выдают
неуправляемую реакцию. Артист Р. вытягивается во весь рост и воздевает вверх ру ки, 14 отчего камзол взлетает
до пупа, а рукава задираются до локтей, по-клоунски раскорячивает колени и в
отчаянье кричит доброжелательным конвоирам:
— Да вы что, ребята?
С ума посходили? Не могу же я… во всем этом выходить на сцену!.. Всё!..
Снимаю!.. Скажите Гоге, что мы честно мерили и у нас ничего не вышло!.. Таня,
ты же видишь?.. Юра!.. Не улыбайся!.. И не говори, что Рецептер не хочет!..
Скажи как есть: костюм не подходит!..
И Юра улыбается мне
в ответ многозначительной улыбкой придворного. Я весь в его руках.
На другой день в
костюм Гая удачно помещается артист Караваев, который и так едет в Японию в
«лошадином табуне», то есть в «Истории лошади», а я получаю своего «дурака» от
всех, до кого дошла история моей примерки.
Ну, конечно, дурак.
Дурак в своем репертуаре!.. А я и не спорю. Я сам себя ругаю дураком…
Я даже много лет
играл роль дурака-правдолюбца в пьесе Л. Жуховицкого «Выпьем за Колумба!»,
героями которой были три друга-биолога. Роль гения играл Олег Борисов. Роль
карьериста — Олег Басилашвили. А роль дурака — я. Такое было
распределение. Однажды на репетиции что-то не заладилось, стали выяснять
почему, и в пылу творческого спора Басик замечает:
— Понимаете, Георгий
Александрович, я называю его дураком, а он не реагирует…
Товстоногов
поворачивается ко мне и говорит:
— Володя, почему вы
не реагируете, когда Олег называет вас дураком? Ведь это же оскорбление!
— Георгий
Александрович! Ну какое это в России оскорбление? Это — героизация: дурак,
идиот, юродивый, сумасшедший… А в нашем случае — просто текст, потому что
по действию Олег меня не оскорбил.
Товстоногов
поворачивается к Басилашвили и говорит ему:
— Олег! Володя прав!
Вы говорите текст безо всякого оскорбления!.. Попытайтесь его оскорбить!..
15 И вот я сам пытаюсь
себя оскорбить, но действую вяло, потому что поезд ушел, то есть списки
составлены, и на собеседование к старым большевикам мне в райком не надо…
Но если сознаться,
на душе у меня — очень нехорошо…
Во время таких
головокружительных гастролей оставшиеся дома начинают комплексовать и
чувствовать себя вторым сортом. А что может быть в театре ужаснее этого?
И бессонными ночами
артист Р. тайно возвращается к сцене примерки и грызет себя за неумение владеть
собой.
— Кто ты
такой? — задает он себе бессмертный вопрос Паниковского и свирепо
отвечает: — Высокомерный, провинциальный, жалкий премьер! Костюм на тебя
мал?.. Врешь!.. Не костюм, а роль для тебя мала, а ты, Гамлет несчастный,
хочешь играть только главные роли!.. Бесстыжий каботинец!.. Вся ситуация глупа,
а ты в ней — глупее глупого! И все потому, что тебе смерть как хочется в
Японию и ты как огня боишься какой-нибудь своей внезапной подлости…
Но проходит темная
ночь, и ясным днем настраиваешь себя на другой лад, и в ушах звучит другой
моноложек:
— Прощай, Страна
восходящего солнца! Прощайте, гейши в тонких кимоно! Нам не суждено узнать друг
друга!.. Я поеду в Челябинск, я повидаю Свердловск и Нижний Тагил, и нежные
тагильчанки будут улыбаться одному мне… Чем Урал хуже Японии?.. Пусть мне это
объяснят наши патриоты!..
Вот каким
изворотливым может быть сознание уязвленного артиста. Но бодрости оно не прибавляет,
и к вечеру он начинает понимать, что еще не достиг пределов самоедства.
— Что Гришин
костюм? — объясняет он себе самому. — Давно пора надеть должную форму
и беззаветно встроить себя в систему любимого театра. Так же, как театр, с
помощью политкостюмеров, встраивает себя в систему нашей великой страны. Разве
Гоге легко снимать «Римскую комедию» Зорина и рядить сцену по
«юбилейно-датской» моде? И пора честно признаться, что домашние вольнодумцы
потому и позволяют себе смелые фразы и свободные жесты, что их прикрывает Гога
Товстоногов, оставляя за собой тесный костюм 16 компромисса… Компромисс — вот знамя эпохи, а значит, и твое!..
Вспомни слова потерпевших и понимающих время людей…
И я вспомнил, как
однажды на галечном пляже санатория «Актер» в городе Сочи Сережа Юрский,
успевший переехать в Москву, рассказал мне подробности своего разрыва и ухода,
те, которых я еще не знал, и с горькой иронией опального мудреца заметил на мой
счет:
— Будь всем доволен,
и все будут довольны тобой… И никто тебя не обидит ни в городе, ни в театре…
Конечно, он, как
Чацкий Чацкому, объяснял мне один из дьявольских законов театра, который постиг
на своем мучительном опыте, а не советовал перейти в Молчалины и стать
подлецом…
Но не успел я
додумать до конца парадоксы неистощимой действительности, как грянула еще одна
новость.
Снова мы стоим у
расписания с Даниловым, и он говорит:
— Володя, по-моему,
ты этого еще не знаешь…
— Миша, по-моему, я
не знаю ни того, ни этого…
— Так вот, только не
падай… Вместо «Амадея» в Японию едут «Мещане»! Ну, каково?.. По-моему,
это — фантастика!
— Миша, скажу тебе,
как Станиславский: «Не верю!»
— Честное
пионерское, Володя!.. Спроси у Дины!.. — Он имеет в виду нашего
легендарного завлита Д. М. Шварц. — Или подымись к Гоге, он сам
тебе скажет!..
Миша от души рад и
за меня, и за театр: он высоко ценит наших «Мещан».
— Понимаешь, Володя,
для гастролей нам не хватает современной пьесы для пропаганды среди японцев
советского образа жизни. Но поскольку Горький — великий пролетарский
писатель, чье имя носит наш первый советский театр…
— Мы будем
пропагандировать мещанский образ жизни… — прерываю я, а он завершает:
— Браво,
Данилов! — искренне восклицаю я, а он повторяет свое любимое словцо:
«Фантастика!..» И правда…
Такова судьба и ее
вольнодумная прихоть. Такова незаслуженная награда. Я еду в Японию, еду! Не
вместо кого-то, а сам по себе. 17 Не в костюме с чужого
плеча, а в своем. Я выйду на сцену Петрушей Бессеменовым в ношеной косоворотке,
старых штанах и потертом студенческом кителе. Моему костюму, как и спектаклю
«Мещане», чуть ли не двадцать лет!..
«Я личность!..
Личность свободна!» — брошу я новенький текст в глаза верноподданным
дряхлого микадо!.. Я сорву с побежденных японцев свою толику аплодисментов!..
«Не говори гоп, пока
не перепрыгнешь». Буквально накануне отъезда мне снова предложили натянуть
пиджачок с чужого плеча. На этот раз мы проходили «примерку» вместе с
Владиславом Стржельчиком.
Дело было так.
Второго сентября в одиннадцать тридцать на Малой сцене открылось общее собрание
отъезжающих. Боясь что-нибудь упустить и напортачить, а, может быть,
подсознательно предчувствуя рождение гастрольного романа, я решил занести в
тетрадь таможенные инструкции и общие предписания.
Директор театра
Геннадий Иванович Суханов, бывший оперный певец, мужчина высокого роста,
вальяжный и улыбчивый, начал с международной обстановки.
— Уважаемые
товарищи, — сказал он торжественным тенором, — конечно, вы —
опытный, проверенный коллектив, сознательные люди. Но никогда прежде мы не
выезжали за рубеж в столь напряженной ситуации и в такую сложную страну. А
большой опыт усыпляет… На этот раз нам предстоит серьезное испытание. Я не имею
в виду сейсмические вещи… Хотя от вулканов тоже можно ожидать неожиданностей…
Дело в том, товарищи, — тут Суханов перешел на баритон, — что
правящая партия Японии ведет себя не так, как хотелось бы…
По правде сказать, я
не знал, чего мне хотелось от правящей партии Японии, а Геннадий Иванович
дипломатично не сообщил этого впрямую, но явно дал понять, что высокая
вежливость японцев не должна обмануть нашу проницательность.
На этом тревожном
фоне и были даны «уточнения по еде». Мы имели право взять с собой по две палки
копченой колбасы, десять 18 банок консервов,
три-пять пачек чаю, банку растворимого
Негритянка с большими сиськами легла на кровать для домашней мастурбации
Дырочки молодой домохозяйки в немецком видео трахает влюблённый сосед
Домашний Секс Со Зрелой Любовницей