Сладкий-сладкий сон
https://t.me/sheatfishВ лесу
Никогда бы не подумал, что когда-нибудь окажусь в таком положении, но, не поспоришь, оказался — один, лежу в лесу на сырой земле, без одежды.
Я очнулся засветло, брезжит серый рассвет, идет дождь. Тело горит, голова раскалывается, в горле — Сахара, кружится голова, мысли путаются, будто с похмелья. Подскочил и неистово замахал на комаров, облепивших ноги, живот, пах. Провел рукой по волосам и ошалел — волос нет. Вместо шевелюры — лысая башка и огромная шишка на макушке. Что-о?! Где я, черт возьми? Что случилось? Этого я не знал. Как не знал, почему я голый. Пытаясь не паниковать, пошел на едва мерцающий просвет сквозь колючие ветки. Пару раз поскользнулся, отбил зад.
Я отлично помню, как провел вчерашний день: пробежка в цветущем парке, кофе, автобус, прогулка до универа, последние лекции перед сессией, разговоры в курилке, совещания, обед, снова лекции. Около пяти мы с Олегом Иванычем, нашим ректором, вышли из главного корпуса, медленно прошли по студенческому городку до автостоянки. Помнится, спорили о том, кто убил бога. Олег Иваныч подвез до района, высадил у продуктового, а сам поехал на дачу. Я взял в магазине пару красного, немного сыра, оливок и, позвякивая, пошел домой в надежде, что дети еще не пришли, а жена уже дома…
И следующее воспоминание — это дождевые капли, с присвистом падающие на меня, да эти комары, зараза!
Скоро дождь прекратился, взошло солнце. Кажется, сейчас не больше пяти-шести утра. А из магазина я вышел в полседьмого. Получается, провел в отключке полдня. Что я делал? Как сюда попал? Непонятно.
Припекало. Над головой роились комары и оводы. По спине, по ногам, по лицу лился обжигающий пот, смешиваясь с капельками крови. Между деревьев замерцало озеро, я побежал и нырнул в ледяную воду, чтобы хоть как-то спастись от летающих тварей. Я то всплывал, то уходил на глубину, но скоро выдохся и вылез на песчаный берег. То тут, то там в песке виднелись пожухлые окурки и бутылки — выходит, где-то рядом деревня или даже город! Вдалеке, среди березок, показалась тропка, и я побежал к ней по еще мокрому песку. Оставалось всего-ничего, когда левую ногу обожгла пронизывающая боль и я повалился наземь. Из ноги торчал зеленый осколок. Ну вашу мать! Прихрамывая, дошел до воды, промыл рану и, стиснув зубы, дернул глубоко засевшее стекло. Брызнули слезы. Оставляя красные следы, доплелся до тропки. Возле берез нашел подорожник, пару раз плюнул на него, кое-как наложил на кровоточащую рану и обмотал ступню берестой. Нашел крепкую палку и пошел дальше.
Прошло полчаса или час (от боли я потерял счет времени), когда за пригорком показались крыши домов. На единственной улице стояли пять покосившихся хижин, в окнах выбиты стекла. У дальнего дома зашипел гусь, вытянул голову, заклокотал крыльями и попер на меня. Я пошел стороной, пригрозил палкой, но у крыльца он меня настиг и с видимым удовольствием ущипнул за лодыжку. Я упал и выронил палку.
— Помогите! — крикнул что есть мочи и затарабанил в дверь.
— Кого еще нелегкая принесла?! — донесся из-за двери старушечий голос.
— Помогите! Я заблудился! Аааа! — заорал я, когда гусь укусил меня под коленку. Он не унимался и щипал, щипал, щипал. Я пнул вредную птицу ногой и отключился.
В доме
Не знаю, сколько я провалялся без сознания. Старуха втащила меня внутрь, уложила на кровать, сцепила тело ремнями, связала руки и ноги и смазала раны зеленкой. Открываю глаза, на меня смотрит невысокая полная женщина с ружьем в руках. Уставилась не моргая:
— Очнулся-таки, окаянный. Чегой-то ты моего Лютика бьешь? Ты вообще чейный? Если с зоны, так я тебя немедля сдам, мне тут наркоманы-насильники не нужны, — скороговоркой проговорила она и беззубо улыбнулась.
— Да какая зона, что вы. Меня зовут Михаил, по отчеству Семеныч. Работаю в Пермском университете, я историк.
— Тута-то ты че забыл? Мы тута отродясь историков не видали, — сказала она.
— Сам не знаю. Заблудился. Шел вчера с работы, потом будто забытье, очнулся в лесу. Ничего не помню.
— Да ты брешешь! — только и сказала.
Она отложила ружье, принесла тарелку супа, развязала ремень, усадила и стала кормить с ложечки, все повторяя про бандитов. Марфа Петровна, так ее звали, сказала, что не верит ни единому моему слову, считает меня разбойником и завтра же сдаст полиции. Правда, из ее слов выходило, что до ближайшего города 300 километров, а участковый навещает ее «чай, раз в три месяца». Еще она сказала, что до Перми, где я живу, ехать три дня на поезде. И, честно, тогда я засомневался. Если мой город в трех днях пути, то свихнулся или я, или Марфа Петровна. Но она выглядит здраво, а я не помню, что делал вчера вечером.
Когда я попросился в туалет, старуха принесла больничную утку. Почему-то у стариков они всегда есть.
— Под себя ходи. Убьешь меня, не дай бог, — сказала она.
— Да бросьте вы!
— Сри давай!
Вечерело, в решетчатом окне разливался закат. Марфа Петровна поменяла повязку на ноге, пожелала крепких снов и ушла, плотно закрыв дверь. Ударила щеколда.
Внутри
Утро началось с утки. Старуха осмотрела искалеченную ногу и перекрестилась:
— Святые угодники! Да у тебя ж гангрена!
— Вызовите врача! — я дернулся вперед, чтобы взглянуть самому, но ремни удержали.
— Да какой, окстись. У меня и телефона нет, — нехотя призналась она.
— А в полицию хотели сдать.
— Да я стращала... — сказала она и ворча вышла из комнаты. Вернулась с ножовкой в руке.
— Будем резать!
— Что?!
— Иначе помрешь, — она улыбнулась.
Стало страшно. Я дернулся, натянул веревки, заорал, попытался лягнуть или укусить злобную каргу — все без толку. Она положила ножовку на стол, подняла с пола большой ящик, достала шприц, перчатки и какие-то склянки.
— От старика моего осталось. Тяжело уходил, — сказала старуха. Она набрала в шприц бесцветной жидкости из баночки. По комнате разнесся сладкий запах тлена. Кажется, я кричал не переставая. Или лежал с открытым ртом, не издавая ни звука. Текли слезы.
— Ну, с богом, сынок, — и она ловко вколола иглу.
Еще какое-то время я беззвучно плакал, ругался на Марфу Петровну, но скоро по телу разлилось тепло, появилась уверенность, что все так и надо, ну ведь правда, помру же. Глаза слипались, старуха вышла из комнаты. И я понял. Так будет лучше. Да и с протезом можно жить! Куплю себе отличный протез, даже бегать смогу. Буду как новенький. И от этой мысли стало так спокойно, что я улыбнулся.
Скрипнула половица, в комнату вошла старуха в красном кожаном фартуке с красным же колпаком на голове. Лицо Петра Марфыча скрывала белая повязка. Я отключился и упал в будто нарисованный мир. Мимо вприпрыжку проскакало стадо розовых слонов, я взмахнул крыльями и полетел вслед за ними.
Я просыпался мучительно долго, попеременно открывая то один, то другой глаз. Слоны водили хоровод вокруг храпящей старухи в кресле-качалке. Кресла кружились вокруг танцующих старух. Слоны со старухами гарцевали на сотнях храпящих кресел. Старухи резали слонов.
Морок рассеялся, я очнулся. Пошевелил пальцами левой ноги, той самой ноги, которую резала старуха, — они резво отозвались. Пошевелил правой — ничего. Я заорал. В комнату вошла Марфа Петровна, держа в руках шприц:
— Ты уж прости меня, милок, сослепу-то не ту ногу оттяпала.
Я бьюсь, отворачиваю руку от иглы, но старуха цепко хватает меня за плечо и колет. Ушла. А тело окутало спокойствие. Ну что ж, так надо. И с двумя протезами, наверное, можно бегать. Да точно можно! Марафон пробегу! Стану олимпийцем! По лицу ручейками побежали слезы, я улыбался.
Я смотрю на себя со стороны. Лежу голый без ног, кругом вата и кровь. В комнату входит старуха, трогает пульс, начинает причитать, уходит и возвращается с зеркальцем. Прикладывает его к моему носу, смотрит. Но нет, не вышло. Я уже умер.
— Эх, касатик, — говорит Марфа Петровна и проводит шершавой рукой по лысой голове.
Снаружи
И я очнулся. Лежу на белой кровати в комнате без стен — и только белое без начала и конца. И я посредине, тоже весь в белом.
— Испытание препарата номер ноль-ноль-четыре-два-ноль завершено, — разносится со всех сторон. Мир обретает краски, появляются очертания предметов, очевидно, я в больнице. Смотрю на ноги. Обе со мной.
В комнату входит бородатый мужчина в белом халате, пожимает руку, поздравляет с успешной операцией. Спрашивает о самочувствии и, не дожидаясь ответа, обещает, что скоро выпишет. Я вспоминаю свое имя и то, что привело меня сюда. Ко мне пускают жену и дочек. Мы снова вместе. Я улыбаюсь.
Через неделю я вернулся домой, весь день дурачился с детьми, готовил с женой ужин, ближе к ночи подбивал к ней клинья, а когда подбил, широко зевнул, чмокнул в плечо и крепко уснул.
— А потом я съем твою руку, — сказала Марфа Петровна и прыснула сладкой жидкостью в рот.
По телу пробежал озноб.
Я очнулся.
_______________________
Другие рассказы
«Лифт»
_______________________
Читайте «Сом» — https://t.me/sheatfish