Скульптор

    Эти записи я нашел, когда гулял по кладбищу. Они росли прямо из могилы вместе с цветком, белой хризантемой. Хрупкий бутон встал из черной земли, окруженный плитами, гробницами и кипарисами, вытянулся вверх, будто маленькая белая ручка усопшей, что пытается дотянуться из могилы до мира живых. Внутри ее нежного, хрупкого венчика и лежали эти плотно скрученные записи. Я взял их с собой и забыл на долгие месяцы, и только теперь, когда за окном завывает буря и весь мир окрасился черным цветом холода и смятения, ища свечу, я нашел в закромах и эту историю. Внимательно ее прочитав, подумал, что история стоит того, чтобы ее переписать.

Текст в оригинале написан целиком от руки ровным и красивым почерком, в чем-то он даже монументален, но при этом вовсе не лишен изящества – по рукописи сразу становится понятно, что автор был творческой профессии. Он писал, что он скульптор. Так я и озаглавлю рассказ, ведь сам мастер не удосужился придумать название. Так вот, начинаются записи так:

…

       Мне снятся долгие, мучительные сны. В них, каждый скорбный раз, я провожу не час и даже не день, а целых три дня, если точнее – то три ночи. Три долгие ночи. А что еще хуже: в этих снах я тоже ложусь спать и, засыпая там, снова вижу сны, длящиеся трое суток. Так – по три сновидения в каждом новом сне. Это похоже на проклятую и обреченную матрешку, которой нет конца. Или на японскую фукуруму. Мне всегда казались эти уходящие вглубь слои кожи слишком жутким концептом для игрушек. Так вот… я проваливаюсь все глубже в эти сны и, откровенно говоря, только надеюсь, что сейчас я не посреди царства злобного Орфея, а наяву. А если все это снова иллюзия, то для кого я пишу эти записки? Видимо, для своих же кошмаров. Эти сны… они, как химеры, как Скарбо, как ракшасы – приходят каждую ночь и мучают меня. Сейчас я снова проснулся, уставший и без сил. Мне тяжело сфокусироваться, но, прежде чем налить кофе, я решил записать мой последний сон, чтобы не забыть его. Я знаю, что они длятся три ночи, и знаю, что я мучаюсь там, но постоянно забываю, что же происходит внутри. Поэтому, пока еще свежа моя память, я запишу все, что запомнил.

       Моя фамилия Санд, но еще давным-давно меня прозвали Сандзу за то, что я делал множество статуй животных. Теперь это не имеет смысла, глупое прозвище. Я давно делаю только скульптуры людей. И еще дольше не выхожу из дома и ни с кем не общаюсь. Никто меня так не называет уже много лет, но я привык, а потому буду именовать себя именно Сандзу, если мое имя вообще будет требоваться в повествовании. Так вот, я скульптор, и для работы мне нужен полумрак, даже темнота, нарушаемая лишь чахоточно желтым светом свечей. Поэтому я работаю по ночам и никогда не открываю тяжелых штор из бурого бархата, которые стелются вдоль моих стен, как вязкая патока.

       Мой сон начался с того, что я проснулся от прошлого кошмара. Я чувствовал, как ледяны были мои конечности, и всем телом был насквозь пропитан холодным потом, будто только что вышел из осенней реки. Я лежал на большой кровати с алой парчи и бархата, накрытой прозрачным и таким же алым балдахином. Еще не совсем проснувшись, сквозь слезы пробуждения, мои глаза разглядели, как смутная фигура наклонилась надо мной и едва колышется. Она наблюдала за мной всю ночь? Казалось, я чувствовал дыхание на своей коже. Присмотрелся сквозь балдахин и увидел: белые, как драгоценная слоновая кость, недвижные ноги голодающего и пара тонких, костлявых рук, держащих почти разложившуюся свечу – это все, что можно было разглядеть. Остальное тело ночного гостя было спрятано за бардовым, темным саваном из плотной ткани. Фигура наблюдала и держала свечу надо мной, будто над покойником. Ее взгляд вызвал во мне волну тревоги. Я поднялся и сел напротив нее. Холодный мрамор. Это была статуя ребенка, которую я сделал не так давно. Этот ребенок должен был стать частью большой скульптурной композиции для ансамбля богатой гробницы. Он должен был держать свечу над усопшим вместе с другими статуями, плакать и молиться за него – вечность, как подобает камню, столетиями скорбеть. Разве стоило скорбеть ей надо мной? Она тут была не для меня, но для кого? Наверное, для нее… но с этим я забегаю вперед. Нельзя прерываться, я быстро забываю свои сны.

Что же… эта статуя – я не помнил, чтобы уносил ее из мастерской и ставил рядом с постелью. Я решил, что просто переутомился и забыл, как взял ее с собой, чтобы доделать работу перед сном. «Неважно», - и взял белую каменную руку. Она стояла на месте и молча наблюдала за мной сквозь плотную ткань, не одергивая руки, но будто слегка сжимая мою ладонь в ответ с морозным равнодушием.

- Мне снова приснился тот сон, - произнес я. – Я устал. Я не могу спать. Я все жду, когда ты…

       Чего я ждал? Я сам этого не помнил. Мне нужно было выпить кофе. Я поднялся, а вокруг моих ног вился маленькой черный клубок – котенок. Он ластился ко мне и всюду следовал за мной. Как сильно он меня любил… этот черненький клубок со странной формой шерсти на голове, которая всегда топорщилась наверх, напоминая два острых рога. Мой милый рогатый друг. Я взял его с собой и пошел на кухню, откуда веяло духами и прохладой.

…

       Когда я читал первый раз, то подумал, что этот кот, раз уж он имеет рога, нес в себе, должно быть злую природу, возможно, нечто дьявольское. Я не смею сказать, что это было не так… но сейчас, когда я переписываю эти строки, мне вспомнилось, что в большинстве древних мифологий рогатые звери были зверьми небесными, так как тянулись рогами к небу, к звездам. Так, скажем, культ лося существовал еще в неолите, о чем свидетельствуют петроглифы и оленные камни Сибири, Европе и других частях света, а, например, у якутов созвездие Ориона было названо «тайахтах сулус», то есть «лосиная звезда». В Южной Сибири олень был проводником между миром людей и богов, животным, которое несло души умерших на ту сторону. Такую же роль могли играть, в зависимости от места жизни племен, и другие рогатые животные. По их рогам люди уходили из мира живых. Учитывая дальнейший рассказ, я думаю, что рогатый кот был скорее хорошим знаком и тем не менее… бедное животное.

…

       Вместо с котом (как его звали?) мы зашли на кухню, и во мраке мне почудилось, что на большом мраморном столе кто-то лежит. Кто еще умудрился пробраться в мою одинокую обитель этой странной ночью? Синяя липкая тьма – она как паутина оплетает собой все вокруг и даже обычные вещи в ней кажутся жуткими, но этот новый гость показался мне еще страшнее, когда я осветил его светом свечи.

       Гобелены в моем доме хрипели от ветра, заносимого сюда прямо сквозь стены, и на них танцевали свои ритуальные танцы жуткие изображения средневековых самоубийц; эти сцены еще из тех далеких времен, когда самоубийцы становились святыми и канонизировались, а не считались грешниками. Ветер раздувал ткани, и они шептались, провожая мою сухую, длинную, горбатую фигуру до стола, где все еще продолжал лежать таинственный силуэт. Я моргнул, но он не пропал. Тогда я подумал, что, должно быть, оставил здесь одну из своих статуй и забыл об этом, но разве же я хоть раз создавал лежачие скульптуры? Я осветил своего ночного гостя желтоватым, будто больным анемией, светом и внимательно осмотрел. Я говорил сам с собой, чтобы развеять чувство страха.

- Это девушка! Она спит? Нет, она мертва. Она не дышит. Она одета в платье из прозрачной кисеи, так что я точно вижу: она вся белая, и нет в ней ни единого симптома жизни, ее грудь не поднимается, прогоняемая воздухом, руки не дрожат от гипертонии, вены впали внутрь, ресницы покрылись инеем. Ох, она красива. Похожа на скульптуру.

       Сейчас я также, как тогда, вслух повторяю эти слова, будто актер на сцене. И ощущения такие же, словно сотни пар глаз следят за мной из темноты партера.

Труп. Что он тут забыл, кто забыл в моем доме своего мертвеца? Я не знал, но было бы неловко оставлять ее тут, лежать на столе, как нелепое блюдо для приведений, поэтому я аккуратно поднял ее, унес в свою спальню и уложил на мягкую постель. От нее пахло злым умыслом.

       Я хотел пойти работать и направился в свою мастерскую, но, когда вошел туда… такой спертый и вместе с тем ледяной воздух. Канделябры и свечи закоптили потолок, и нечто черное капало с него вниз, черняя тысячи беломраморных фигур, будто это само время решило обветшать мои работы. Время всегда казалось мне похожим на жидкость: вязкую и мерзкую, как болотистая жижа. Тысячи исхудалых, больных, скорбных и осиротевших лиц стояли в моей мастерской, и все их лица были повернуты в сторону двери, где я застыл, боясь зайти внутри. Зачем они смотрели на меня? Кто повернул их каменные головы и зажег белесые глазницы? Мои ноги подвели меня, и я почти упал. Эти скульптуры больше не казались мне моими, нечто другое захватило их тела. Мои самые близкие вмиг стали незнакомцами. Непрошенные гости пробрались ко мне и играли со мной. Как же было холодно. Я ушел, даже сбежал, не заперев за собой дверь, и скорее лег спать, чтобы скрыться от этого наваждения, совсем позабыв о том, что рядом со мной на постели видел сны труп незнакомой девушки.

       Меня разбудило ее дыхание. И еще чей-то шепот. Когда я проснулся, то увидел, что над моей постелью стоят три статуи молящихся. Они были сокрыты за мокрой драпировкой, тесно сжимающей тела и лица. Лица, искаженные скорбью и немым криком. Ткань на них промокла от слез. Может, я их принес сюда во сне? Как узнать, когда ты живешь в одиночестве, и ни один живой глаз не может тебя наблюдать, как узнать, что происходит с тобой во время сна? Живые глаза… мой котенок был слеп, у него не было глаз – я их выколол, после того как разбил в доме каждое зеркало и завешал все окна.

Труп рядом со мной все еще лежал на своем месте. Мне казалось, что она дышала, но когда я коснулся ее, то нащупал только мертвую, ледяную, синюю кожу, уже совсем забывшую о движении. На ней начали появляться трупные пятна, первые краски разложения. От нее пахло злым умыслом.

       Я поднялся и сел напротив скульптур.

- Мне снова приснился длинный и страшный сон. Вы здесь стоите, а я все жду, когда же…

       Черныш, мой маленький котенок, пробежал мимо, словно дикий зверь на охоте. Я направился за ним следом. Он ворвался в мастерскую и скрылся среди белокаменных ног, босых и побитых. Я ворвался за ним. Мой взгляд был прикован к земле, потому что я боялся, что, подняв его, снова увижу на себе сотни глаз. Но спиной, будто ощупывая все вокруг, я явственно чувствовал недобрый взор. Хотелось сбежать, как можно скорее, но первым делом надо было отыскать котенка. Упав на четвереньки, я стал всматриваться в полумрак. Это животное совсем черное, и мне бы ни в жизнь не удалось разглядеть его в гигантской комнате, если бы в маленьких клыках не заблестели желтовато-белым цветом опарыши. Не знаю, где он достал этих извивающихся жирных тварей. Мне показалось, что черныш достает их из ног одной статуи, но это было лишь наваждение. Он ел их с большим аппетитом, скатывал в клубок и игрался с опарышами, разбрасывая пузатые тельца по полу. Я схватил кота и взял на руки, из-за этих кошмарных личинок от него пахло мертвечиной. Мы вернулись в спальню и, лишь на секунду, мне показалось, что девушка сидит и смотрит на меня. Это было не так. Она все еще лежала на своем месте. Думаю, это одиноко – быть мертвым, а потому мне захотелось положить котенка в ее ноги, чтобы тот согревал их, пока спит. Но стоило тоненьким лапкам опуститься на ледяные, костлявые колени, как он тут же взвизгнул и убежал. Делать было нечего. Я долго сидел рядом с ней и касался ее волос… как же красива была эта незнакомка. И слезы все текли из каменных глаз моих скульптур, как бесконечное погребальное шествие в черных одеждах.

- Оплакивайте ее, вы делаете правильно. Пускай слезы окропят застывшее тело и, как светлячки, проводят ее душу. Но нет, ваших слез недостаточно. Она все еще тут. Вы плачет мало. Вы слышите? Она все еще дышит. Нет… не дышит. В любом случае, оплакивайте ее, проливайте свои слезы – моих уже давно нет, я оставил их внутри снов. Плачьте. Плачьте больше.

       Статуи не плакали, конечно, нет, ведь камень не может ощущать печаль, даже самая трагичная скульптура остается холодной. Тогда почему их ноги блестели? Когда я пишу эти строки рядом со мной стоят точно такие же статуи. Они прямо за моей спиной. Я боюсь оборачиваться, потому что ощущаю на себе их взгляды. Но нельзя останавливаться писать. Я помню все меньше, все тает, испаряется, как маленький ручеек в июльскую жару. Мне нужно продолжать писать. Что было дальше? Ох, я не хочу вспоминать то, что было дальше! Мой бедненький, мой маленький котенок, он так меня любил, но эту незнакомую девушку я полюбил больше, будто бы был кем-то заколдован или проклят, я быстро и бесповоротно терял свой рассудок…  

…

       Здесь почерк автора стал не таким идеальным как раньше. А на полях появились рисунки – сцены с христианскими самоубийцами.

…

       Она была одинока. А еще прекрасна. В общем-то, я не помню ее лица, кажется, она даже не была красива, но она пришла ко мне. Я хотел помочь. Или избавиться от нее скорее. Я отходил на кухню, а когда возвращался, то замечал, как она снова сидит и смотрит в мою сторону. Я смотрел на драгоценные камни из моей коллекции – больше всего на бледный и крупный сапфир с острыми гранями, по образу которых были созданы скалы и бури. А сквозь этот камень на меня смотрели невидимые гости. До чего странные ночи – мой пол пророс цветами, а из ее рта выросла миниатюрная хризантема. Я вырвал цветок, а за ним, под языком, заметил блеклый золотой отблеск. Полость ее рта была мокрой, как у живой, это меня тревожило: «Когда же она наконец умрет окончательно?». Под языком у нее я нашел монету из старого золота. Скульптуры и лица на гобеленах улыбались мне ледяными улыбками. Чтобы задобрить их, я положил монету на босые ноги ближайшей статуи, и статуя заплакала больше прежнего: черные слезы текли непрестанным ручьем по ланитам, губам, шее, грудям и, наконец, вязли между пальцев, заливая пол. Когда я снова посмотрел на девушку, то опять увидел блеск в ее рту. «Это еще не все?», - подумалось мне. И я вновь достал монету. Вновь положил ее на ступни уже другой статуи, и она тоже заплакала, словно плакальщица из старых времен: скорбь должна была быть оплачена. Еще одна монета. И еще. В итоге я достал их шесть штук, и, удивительно, рядом с кроватью нашлось как раз шесть скульптур. Однако, разве совсем недавно их не было всего три? И их слезы лились таким нерушимым потоком, что уже скоро на полу, как ковер, растелилась широкая печаль.

       Мой кот вился рядом, но явно боялся мертвеца и сторонился постели, топая среди черных вод, но не запрыгивая к нам. Я поднял его и вновь уложил на колени девушки. Он снова пустился бежать, а его рога резали звезды. В этот раз я рассердился. Разве я так много просил? Ему просто нужно было полежать рядом с ней, чтобы рассеять одиночество, впитать своей шерстью запах злого умысла, съесть трупных червей, поселившихся в брюшной полости. Нет, он все убегал. И я побежал за ним следом, я поймал его (мой бедный котенок…), я схватил бечёвку, я повесил его, крепко зажав обратный конец в ладони. Он совсем недолго сопротивлялся и перебирал лапами. Больше он не убегал и мирно лег на ледяных коленях, как монах в своей колье.

       Мне захотелось перед сном устроить ужин, и я принес к кровати чайный столик, а на нем расставил красивые фарфоровые чашки и свечи в виде рогатых змей. Чашек было три: для меня, для нее и для тех, кто проник в мой дом. После я снова заснул. Новые три ночи, а в каждой из них – еще и еще сон за сном, как я вообще смог проснуться? Это просто невозможно, это должно быть невозможно, но я все же каждый раз просыпаюсь. Был ли тот, кто проснулся, мной?

       Я очнулся из-за громко плача и тяжелого дыхания рядом: кот и девушка дышали так, будто падали со скал, будто кости и плоть давили на них сизифовым камнем. Статуи – их стояло больше сотни вокруг кровати, по всей моей обширной спальне, сокрытые алой парчой, они залили весь пол черными слезами. Я коснулся лица мертвой девушки, синей, как ночные цветы, она успокоилась, но этот покой длился совсем недолго, стоило мне отвернуться, как я снова услышал беспокойное и сбивчивое дыхание умирающего. Ветер снаружи шумел так, словно десять висельников стонали и раскачивались над землей, стопами беспокоя стебли гаоляна.

       Как громко это было! Как резко и скоро, всего за три дня, был разрушен мой покой. Плач, стоны, ветер – нескончаемый шум, похожий на буйство водопада. Если лечь спать рядом с водопадом, то его нескончаемый шум вызывает галлюцинации. Я сходил с ума. Теряясь, попытался коснуться статуй и успокоить их, но стоило мне убрать руки с тела, как оно снова стало беспокойным и страшным, я стал успокаивать ее, было невозможно отвернуться даже на секунду. Тогда я попытался ногой спнуть ее с постели, но сам упал, и с головой погрузился под черные воды, полные неведомых червеобразных тварей. Они залили мне глаза и рот, они залили каждую пору моей серебряной кожи, будто мокрая глина сквозь марлю.

Когда я вынырнул, то сотни статуй смотрели на меня. Кто поворачивал их головы? Я больше не мог этого выносить. В моем доме не было отражений. Единственное уцелевшее зеркало давно было завешано плотной тканью, но сейчас я подбежал к нему, к этому серебряному телу из мира отражений, и сорвал с него одежду. Ох, мое отражение, как давно я с ним не виделся? За эти годы, нет тысячелетия существования, я совсем потерял человеческий облик. Я был черной рекой в серебристой коже. Во мне давно не осталось ничего человеческого. И что было хуже – я увидел то, что двигало статуи, то, что мучило меня и, как мне казалось, проникло в мой дом невидимым гостем: я увидел, как из моей спины растут длинные, будто лианы, руки, и тянуться ко всему вокруг, повсюду создавая тревогу и хаос. Они крепко держали головы скульптур и поворачивали их, будто мягкий воск, чтобы их глаза всегда были направлены на меня же.

- Так это все же я принес сюда их всех. Мои невидимые гости… я все время был один. Но… девушка! И кот! Они еще тут, со мной.

…

       Одиночество.

…

       Я развернулся и попытался побежать к ним, моему коту и к девушке, ведь чувства заброшенности и сиротливости, как огромная волна на теле океана, навалились на меня и вымыли все остатки благоразумия. Я побежал к ним, но каждое мое движение отдавалось приливом, и каждый шаг был волной. Мой рывок заставил воду так сильно подняться наверх, что толща ее пробила стены дома. Все было черным, как траурные одежды. Снаружи ничего не было, давно уже истлел мир и растворились холмы, одна только тьма, одна только бескрайняя река. Я шел к трупу, а вода уносила его дальше. Я ускорялся, бежал, а течение становилось только сильнее, и бело-синяя девушка, и черненький кот – вместе уплывали от меня, дрейфуя на постели, как на богатом каноэ. Я следовал за ними еще быстрее, пробираясь сквозь толщи вод, разрывая их, но чем больше были мои усилия, тем дальше становилась цель. Я следовал за ними так долго, что даже в бескрайнем мире отыскался край. Другой берег! Он был синего и зеленого цветов, весь порос хризантемами, и робкие деревья кипарисов короновали его холмы. Я чувствовал, что мне туда нельзя. Но это место было тем, где должна была оказаться моя мертвая гостья. Скоро они причалили к берегу. Кровать врезалась в землю, и девушка медленно, будто проснулась, поднялась с нее. Она ушла, даже не обернувшись мне вслед. А я… сколько ни пытался, все никак не мог выйти из воды. Я остался навсегда заперт среди бесконечной реки и только наблюдал, как ее белая фигура удаляется от меня дальше и дальше в эти недоступные мне земли. Там было так тихо и спокойно. А на ее шее, как шарфик, полз бардовый след. Что заставило ее покончить с собой? Как ее звали? Я никогда этого не узнаю. Она ушла… ушла, и даже не обернулась.

       Затем я проснулся, весь мокрый, будто только вышел из реки, и сел записывать то, что запомнил. Странный сон, но это был лишь сон. Сейчас мне стоит пойти на кухню и выпить кофе, но меня пугает, что оттуда веет таким могильным холодом и, кажется, кто-то сверху плачет.

…

       Вот такие записки я нашел посреди кладбища. Стоит ли говорить, что Сандзу, как назвал себя автор, это название реки, через которую проходят умершие в японско-буддийской мифологии? Граница между миром живых и мертвых. Когда я читал, меня интересовало больше то, что же именно, просыпаясь, ожидал Сандзу от статуй, которые так усердно расставлял перед постелью? Каждый раз просыпаясь, он говорил: «Я все жду, когда вы…», - и при этом сам не помнил, чего же он так жадно желал от них получить. Сбежать от одиночества? Уж только не посредством расставления жутким скульптур над собой, чтобы они наблюдали, как ты спишь. Нет. Кажется, он хотел, чтобы они его убили… да, думаю, что смерть – было тем, чего он желал.

Вот в чем трагедия, что этим рекам: Сандзу, Стиксу, Нилу, рекам Мара и Гангу – им больше всего хотелось бы остаться на том берегу. Эти вечные перевозчики душ: Уршанаби, Манала, Харон, Модгуг, Куль-Отыр, Дохооло агэ, Черная и Красная собаки – все они бы хотели пройтись по безмятежному берегу загробья, но заперты там, где нет времени, где нет жизни, нет и смерти. И сон их будет длиться так долго, как много будет утрачено жизней. Эти горькие реки из слез, крови и холодного пота погибших. Должно быть и сейчас, этот скульптор мира теней по имени Сандзу делает свою работу и несет чьей-нибудь тело в те земли, где они, наконец, найдут покой. Туда, где даже труд дыхания больше не к чему.