Сколько стоила жизнь Д’Артаньяна?

Что такое XVI-XVII века? Шпаги, шляпы, перья, сверкающие на солнце кирасы, мушкетеры. Воспетая романтиками эпоха галантной войны, настоящих мужчин и красивых, эффектных поступков. Но какова была цена подвига? Сколько стоила человеческая жизнь на «войне в кружевах», и сколько было совсем негероических способов с ней расстаться? Ответы на эти вопросы – в нашем материале.

Окопная статистика

Как бы там ни было, но Средневековье можно со всем основанием называть эпохой благородной войны – по крайней мере, по сравнению с тем, что началось потом. Средневековые воины редко стремились физически уничтожить своих противников, обычно предпочитая захватывать их в плен для последующего получения выкупа. Довольно щадящей средневековая война была и по отношению к лошадям – было попросту глупо убивать откормленных и дорогущих рыцарских коняг, когда можно было присвоить их себе. Вот скажите, вы бы предпочли захватить трофейную «Бентли» невредимой, или хотели бы предварительно раскурочить ее кувалдой?

Однако в XVI веке классическая средневековая война закончилась, а вместе с ней закончилось и все благородство. Война стала чрезвычайно жестокой и не щадила никого – ни солдат, ни лагерных нон-комбатантов, ни местных жителей, которым не посчастливилось проживать в зоне боевых действий. А если добавить сюда традиционные сопутствующие проблемы в виде болезней, солдатских мятежей и дезертирства, то выходит, что цена человеческой жизни на полях сражений этого вашего просвещенного и гуманистического Ренессанса была чуть выше стоимости лежалого яблока в базарный день.

Судите сами. В период с мая 1572 года по апрель 1574 испанская терция Неаполя, расквартированная в Нидерландах, из 2415 своих солдат потеряла умершими по разным причинам 396 человек, то есть за два года лишилась примерно 16% личного состава. Полк графа Зульца с августа 1593 по май 1595 безвозвратно потерял 731 человека – 32% от первоначальной численности подразделения. Французские исследователи подсчитали, что с момента вступления Франции в Тридцатилетнюю войну в 1635 году и до 1659 года, когда был заключен Пиренейский мир с Испанией, армии под флагами с золотыми лилиями в среднем ежегодно теряли до четверти своего личного состава, что суммарно может равняться 600 000 человек за этот временной промежуток.

Некоторые исследователи считают, что суммарно европейские армии в XVII веке безвозвратно потеряли 2 300 000 солдат, что приблизительно равно 20-25% от их суммарной численности в то время. Очевидно, что это предельно условные цифры, однако их косвенно можно подтвердить тем, что для войн Раннего Нового времени смертность в войсках, равная 15-20%, была обыденным явлением.

Цифры, без сомнения, колоссальные, однако абсолютно меньшинство в этой мрачной статистике приходится на боевые потери. Согласно некоторым современным исследованиям, из каждых 10 солдат, отдавших Богу душу в войнах XVI-XVII веков, непосредственно в бою погибал лишь один, трое умирали в результате различных травм и несчастных случаев, а оставшиеся шесть смертей приходились на долю различных инфекций и болезней.

В то же время, эти данные являются предельно условными, и не могут быть экстраполированы на все случаи, ведь порой смерти удалось пожать на полях сражений обильный урожай. После битвы при Мариньяно – одного из ключевых сражений Итальянских войн, состоявшегося 14 сентября 1515 года – могильщики, согласно сведениям, похоронили 16 500 тел – смертность, более привычная для войн XVIII века или Наполеоники. Но даже эти цифры не являются окончательными, поскольку их трудно проверить, к тому же другие источники утверждают, что суммарно в сражении погибло в полтора раза больше бойцов – до 10 000 у французов, и до 14 000 – у миланцев и швейцарцев. Караул просто! Недаром сражение вошло в историю под звонким эпитетом «Битва гигантов».

Случались подобные побоища и в следующем, XVII столетии – там, согласно некоторым подсчетам, победившая армия могла потерять в бою до 15% личного состава, а проигравшая – до 30% убитыми и до 20% пленными. При этом, для «принимающей» стороны, на чьей земле шли военные действия, эта статистика могла быть еще хуже. Было подсчитано, что за годы Тридцатилетней войны 1618 – 1648 годов все германские земли потеряли в бою суммарно свыше 300 000 своих уроженцев, жертвы же среди крестьян ввиду болезней, голода и нападений солдат и мародеров могут исчисляться несколькими миллионами. Согласно подсчетами, за годы войны население Священной Римской империи сократилось с 21 до 13,5 миллионов человек. Очень возможно, что эти данные преувеличены, однако в памяти современников там война напоминала настоящий Апокалипсис.

Казалось бы, что могло быть хуже большого сражения? Осада! Вроде сидишь себе за стеночкой, сухари жуешь, ждешь холодов или подмоги – какие риски? Однако статистика – упрямая вещь! – утверждает, что в случае падения крепости в результате штурма потери среди осажденных могли достигать 50%, и это – средняя «температура» по палате. Ведь случались порой ужастики вроде Магдебургской резни, которые с лихвой перекрывали даже «усредненные» 50%. Для осаждающих, к слову, все тоже было не так чтобы радужно – в среднем их потери в ходе затяжной или особо сложной осады могли составить до 20% от общей численности армии. Иными словами – столько же, или даже больше, чем в ходе полевого сражения. А почему? А потому что осада, за счет растянутости по времени, больше насыщена событиями – больше выпущенных ядер, больше посланных в неприятеля пуль, больше несчастных случаев и травм. И никакой тебе героики, да – сплошная рутина.

И вот, конь белый, и на нем всадник

Болезни. Бич всех армий Нового времени – эпохи, когда большие пушки уже придумали, а антибиотики – еще нет. Большая концентрация живой силы, отсутствия элементарных санитарных норм в походных лагерях – идеальные условия для распространения заболеваний вроде тифа, дизентерии и даже чумы. Понимали ли это тогдашние «эскулапы»? Да, безусловно. Пытались ли что-то с этим сделать? Естественно.

Так, например, в 1651 году Ханс Конрад фон Лафатер, выходец из уважаемого клана аптекарей из Цюриха, опубликовал работу, в которой советовал воздерживаться в походе от ношения вещей с мехом и обилием швов – там, дескать, скапливаются микробы, которые провоцируют эпидемии. Примерно тогда же командира стали строго требовать от подчиненных хоронить мертвых животных как можно дальше от лагеря и ни в коем случае не допускать попадания тел в водоемы. За порчу воды или же за халатность, которая могла к этому привести, нарушителям грозил арест. Для этого, впрочем, нужно было прежде поймать за руку.

Естественно, по большей части всем на правило было положить – в конце концов, не для того порядочный человек на войну идет, чтобы там инструкции какие-то соблюдать. Как следствие, люди гибли как мухи, даже близко не дойдя до поля битвы. Так, например, прибывший в 1631 году в Померанию отряд маркиза Гамильтона уже спустя месяц безвозвратно потерял от дизентерии треть своего личного состава.

Хлебнули горя солдаты и командиры тогдашних армий и с сифилисом. По одной из версий, эту заразу привезли из Нового Света люди Колумба, поскольку первая зафиксированная в Европе вспышка пришлась на 1493 год. В то же время, некоторые ученые считают, что болезнь существовала и прежде, просто ее сложно было классифицировать. Так или иначе, но в XVI веке данное заболевание уже вовсю гуляло по Европе. По некоторым сведениям, до четверти солдат испанской армии в Нидерландах страдали сифилисом. Пыталась ли тогдашняя медицина как-то с этим бороться? Конечно! Паровая банька, пропотеть и намазаться мазью на ртутной основе. Ну, или прижечь. И – вперед обратно на фронт, во имя короля!

Впрочем, даже в этих условиях медицина делала шаги вперед – примерно тогда же испанские лекари пришли к мнению, что необходимо забирать вещи у солдат, подвирающихся процедуре лечения от сифилиса, и выдавать им чистую, а старую – тщательно застирывать.

Помимо заразных болезней, XVII век ознаменовался тем, что впервые в истории европейские врачи начали выделять в отдельную категорию различные приобретенные на войне неврозы и психические заболевания. Во Франции подобные болезни называли «ностальгическими». Это были расстройства, вызванные длительными пребываниями в стрессовой ситуации, большими физическими и ментальными нагрузками, что приводило к затяжным депрессиям и фактической неспособности нести службу. В реестре приказов испанской Армии Фландрии в 1643 и 1644 годы зарегистрировано не менее шести случаев увольнения солдат из армии по причине такого недуга. А если учесть, что вербовка порой имела насильственный характер, ментальные проблемы в войсках могли лишь усугубляться год от года.

Армии XVI-XVII веков не только могли являться очагами различных болезней вплоть до чумы, но и зачастую выступали разносчиками заразы. Из-за этого у местных жителей возникал естественный страх, поскольку солдаты могли не только ограбить или изнасиловать, но и «наградить» какой-нибудь веселой заразой, от которой потом лапы ломит и хвост отваливается. Шутки-шутками, но историки зафиксировали как минимум три чумные эпидемии, спровоцированные именно армиями – в 1630 году в Милан «черную смерть» занесли немецкие наемники, в 1631-34 годах некоторые районы Южной Германии аналогичным образом «одарили» прошедшие там шведские войска, а в Венгрию чуму принесли османы, причем – в несколько подходов.

Айболиты в кружевах

Медицинская наука Раннего Нового времени отчаянно искала ответы на вопросы, которые перед ней ставила война, и ответы эти порой были… специфическими. Там, например, в XVII веке почтенная медицинская школа в германском Виттенберге предлагала лечить бубонную чуму… аппликациями из ломтиков жареной редьки на ноги. Нет, не шутка. Богатым бюргерам предлагалось глотать жемчуг и изумруды – якобы благородные камни могли лечить. Беднякам же оставалось хлебать разные настойки на уксусе.

В военно-полевой хирургии (в том виде, в котором она существовала) вообще царила своя атмосфера. Столкнувшись в начале XVI века с обилием огнестрельных ран, почтенные доктора полагали, что организму вредит не столько сама рана, сколько попавшая в нее пуля и остатки пороха, якобы отравляющие тело. Поэтому через сквозные ранения протягивали шелковую нить, которая, якобы, должна была устранить все остатки пороха и яда. Личный врач папы Римского Юлия II в своем трактате, изданном в 1514 году, настоятельно советовал лечить раны прижиганием каленым железом или кипящим маслом. Ну а чо, чтобы уж наверняка!

Абсурдность подобной ситуации подметил в 1536 году французский хирург Амбруаз Паре, который за свою долгую жизнь поучаствовал в более чем 40 кампаниях, и в итоге сделался личным доктором Генриха IV. Но все это пришло потом, а в 1536 году Паре в качестве полевого врача участвовал в осаде крепости, и в один из дней ему попросту не хватило масла на всех раненых. Спустя пару дней доктор заметил, что те счастливчики, которым не досталась масла, чувствовали себя лучше тех, кого лечили в соответствии с правилами медицинской науки. В итоге опытным путем Паре пришел к выводу, что простой бинт помогает лучше кипящего масла, и вместо того, чтобы прижигать рану, куда эффективнее будет тщательно ее обработать и удалить все инородные тела, провоцирующие заражение.

Будет лукавством сказать, что в военной медицине XVI-XVII веков царили исключительно мрак, невежество и жареная редька. Наука развивалась методом проб и ошибок, благо обильное количество войн по всему континенту не оставляло докторов без практики. Существенно улучшились методики ампутации – теперь на рану накладывали жгуты, которые позволяли избежать обильной кровопотери. Например, про английского военного хирурга Уильяма Клоуза ходила молва, что он может отрезать ногу, потеряв всего четыре унции крови. Shut up and take my money, как говорится.

При этом, стезя военного хирурга была не особо популярна в то время – платили им мало, рисков для жизни было полно, поэтому в целом квалифицированных докторов среди них было мало. Опытный эскулап мог спокойно принимать пациентов в городе вдали от грохота орудий, не испытывать тягот военной жизни и получать существенно больше денег. А вот военным хирургам нередко приходилось обслуживать раненых прямо на поле боя, из-за чего они и их помощники были вынуждены проводить операции в доспехах и при оружии – на случай внезапного появления врага. Тот же мастер ампутаций Уильям Клоуз, служивший во второй половине XVI века в составе английского полка в Нидерландах, сетовал, что абсолютное большинство военных врачей – неумехи, которые своим «лечением» угробили больше солдат, чем противник.

Дожить до дембеля

И все же профессия развивалась – слишком высоким был запрос на качественную медицинскую помощь на войне. Тут нужно понимать, что делалось все это не из альтруистических соображений, а из банальной экономии. Лучше всего эту максиму выразил кардинал Джулио Мазарини, сказавший, что один вылеченный и поставленный в строй солдат-ветеран по ценности равен десяти новобранцам. В этом была своя логика – сохранение в войсках ощутимого количества опытных солдат повышало боеспособность армии, особенно – в условиях затяжной войны, подобной Тридцатилетней.

Постепенное развитие военной медицины повышало шансы солдата дожить до конца войны. Так, например, согласно одному из списков от 1574 года из 37 тяжелораненых испанских ветеранов один потерял обе ноги, трое – обе руки, пятеро – одну из ног, еще тринадцать – руку или кисть. Данные ужасают, однако все эти люди выжили, хотя еще за полвека до этого большинство из них практически наверняка скончались бы. 

Впрочем, всегда существовала категория солдат, не полагавшихся на счастливый случай и расторопность докторов, и искавших спасения в дезертирстве. Французы бежали в Испанию, испанцы – во Францию, англичане разбегались по Фландрии так, что и не собрать потом. Особым шиком было войти в какой-нибудь городок и представиться сержантом роты солдат, которая вот-вот должна была подойти. Лже-сержант мог потребовать провизию или какое-либо имущество – на «солдатские нужды», естественно, и горожане, боясь расправы со стороны недовольной солдатни – которая «вот-вот подойдет», да – отдавали прохиндею все, что он требовал. Впрочем, далеко не все проявляли подобную изобретательность, и порой ограничивались обычным гоп-стопом и мародерством. О масштабах дезертирства в армиях того времени красноречиво говорит случай, произошедший в Новарре в 1637 году – местная армия из 7 719 солдат, державшая там оборону против французов, после сражения не досчиталась почти 40% от своего состава. Причем убитые в этой статистике составляли абсолютное меньшинство, большая же часть – 1264 человека – просто сбежала, воспользовавшись суматохой. Вполне себе лайфхак для тех, кого пугает статистика выживаемости в армиях Нового времени.

В общем, если отбросить очарование звона шпаг и покачивающихся перьев на шляпах, в сухом остатке мы видим, что для солдата тех лет выжить на поле боя было куда более простой задачей, чем до этого самого поля банально дойти, не подхватив сифилис, чуму или не свалившись где-то по дороге с кровавым поносом. Тех же, кому посчастливилось пережить сражение, вполне могла дослать на очную ставку с Господом полевая медицина того времени с ее кипящим маслом и жареной редькой. Конечно, всегда остается место для частного случая, одна в целом за эстетикой героики в кружевах скрывается мрачная окопная статистика. Как и на любой войне.