Сказочка, которой не было

Пьяница оглянулся, вглядываясь в темноту, как будто мог что-то там разглядеть. Город спал. Крыса, птица, другой поздний гуляка — ничего удивительного. По старой памяти каждый шорох все еще казался ему подозрительным. А меж тем, жизнь в городке была спокойной, размеренной, даже какой-то скучной. Напиваться-то он начал, потому что ничего не происходило. Никто не нападал на охотников, не утягивал девок на дно реки, не воровал у коров молоко прямо из вымени. Доску объявлений в местном трактире заполонили предложения о продаже скотины и поисках пары для счастливой семейной жизни. Кому тут нужен герой? Да и молодых предостаточно. Не то что старик со стеклянным глазом.

Когда-то Вильгельм бросил старый домик, доставшийся от родителей, продал двух свиней, купил на вырученные деньги приличный, как ему сказал торговец, меч и отправился искать приключений. Жизнь его и правда складывалась легко, как в одной из тех увлекательных историй, что любят затянуть сказители на рыночной площади. Поначалу. Добрые товарищи, немного славы, признание в городе, а потом жена, вторая, пятеро детишек. Но последняя супруга бросила его, уехала в столицу, а сам он стал разливать пиво в местном трактире. Ни его меч, ни храбрость, ни знание здешних лесов никому больше не были нужны. Иногда он все еще рассказывал ребятишкам страшные истории, половина из которых была почти что правдой, но все чаще и больше он пил, чтобы дни шли быстрее.

Справив малую нужду, он поправил одежду, одернув потертый жилет и сдвинув ниже сальную шляпу. Местные гуляки и поздние постояльцы уже разошлись. Даже здешний повар полуорк, предпочитающий с ночи наготовить завтрак, сегодня отпросился, смущенно признаваясь, что хочет кое с кем провести время. 

Оставив в руке одну свечу, Вильгельм погасил остальные. Угли в очаге еще едва-едва мерцали красным. Старик на ощупь отправил к каморке, где частенько теперь оставался ночевать. В доме его теперь жили старшие дочери с семьями, да и здесь было всяко сподручнее. С утра завтрак помочь подать, какую работу руками сделать, где подсобить. А глядишь и постоялец на монетку расщедрится.

Дверь неожиданно распахнулась, ударив по стене. Про засов-то Вильгельм совсем забыл. Ледяной поток ветра потушил последний огонек в руках старика и таверна погрузилась во тьму. В дверном проеме показался силуэт. Кто-то стоял на коленях и стонал.

— Помогите! Ну, помогите же мне!

Незнакомец громко закричал и затих, падая без сил. Ни его лица, ни одежды разглядеть было нельзя. Но голос показался каким-то знакомым, хотя звучал хрипло, болезненно.

Тени заплясали по стенам, когда по лестнице устремилась вниз, прыгая через две ступеньки, молодая хозяйка, дочь трактирщика. Она, стройная легкая полуэльфийка, двигалась ловко и тихо, почти не издавая шума. Ни следа сна на её лице видно не было. Наверняка снова засиделась за своими книгами.

— Что случилось?

Она бросила взгляд на фигуру, упавшую при входе и ахнула, закрывая рукой рот.

— Да это ж бард, что на днях у нас тут выступал. Вон у него петушиные перья на накидке, я их-то и запомнила.

Некогда красивые русые кудри были испачканы в грязи и крови. Видимая часть лица представляла собой месиво из царапин и синяков, будто на беднягу напала стая птиц. Но хуже всего были руки. На обоих не хватало пальцев. На одной руке двух, на другой трех. Края ран были рваными, где-то виднелись следы от зубов.

Грета, так звали девушку, пихнула свечу в руки Вильгельму и склонилась над телом.

— Живой еще! Вильгельм, надо воды согреть. Ну что ж ты стоишь! Не бросать же человека.

Держа в руках две свечи, горящую и погасшую, Вильгельм стоял, глядя на растущую Луну. Что-то внутри него забилось, заволновалась. Как в былые времена. Кажется, он видел уже что-то подобное. В той, прошлой жизни.

Придя в сознание, бард заговорил не сразу. Он долго стонал и плакал, глядя на перевязанные руки. Добрая Грета кормила его сама, давала укрепляющие отвары и не стала расспрашивать сразу обо всем.

— Пусть говорит! Да может свиньи этого музыкантишку пожрали, а может и напал кто. У нас уж сколько лет никакой напасти не было. Может он сам какую дрянь и принес. Пусти меня, дурная!

Начальник службы порядка, местной группы добровольцев, что обычно разнимали драки и ловили воришек на рынке, говорил нарочито громко, чтобы бард, находящийся за дверью все слышал. Грета, высокая и уверенная, ничуть не смущаясь глядела ему в глаза и не пускала.

— Заговорит, когда сможет! Вы, герр Леманн, черствее недельного хлеба.

В ответ он хмыкнул, хотел было смачно плюнуть, но вспомнил, что не на улице. Леманн наконец отступил, тяжело дыша и хмуря кустистые брови. Выступающая нижняя челюсть и нездоровый цвет кожи выдавали в нем долю орочьей крови. Кажется, его дед был полуорком. Но характер такой приобрел он явно не по происхождению. Такое можно взрастить только самому, если долго завидовать счастью других и постоянно вмешиваться в чужие дела. Но герр Леманн был не только сильным, но и хорошо знал грамоту, дела вел аккуратно, а потому пост свой занимал по праву.

— Я расскажу, — раздался все еще хриплый голос из комнаты.

Грета и Леманн скорее поспешили внутрь, едва не застряв в дверном проеме Бард сгорбившись сидел на кровати. Выглядел он болезненно, щеки запали, светлые глаза казались воспаленными.

— Я и правда сам виноват. Набрался какого-то сомнительного пойла да завалился у канавы где-то на окраине. Видать, головой ударился. Как очнулся, смотрю, лютни моей и нет. А потом увидал свои руки и…

По раскрашенными синяками и ссадинами щекам покатились слезы. Грета бросилась их вытирать, схватив вышитую салфеточку. Она прижала голову бедняги к груди и обняла его покрепче. Трудно было не заметить, что они явно друг другу понравились, но едва ли этому барду можно было позавидовать сейчас.

— Да-а, — задумчиво протянул герр Леманн, — Не шибко ты помог. Пропало-то хоть еще что?

— Только лютня. И кольца, — он пошевелил перебинтованной рукой, — вот на каких были кольца, тех пальцев и нет. А они ж так, дешевки. Металл да стекляшка.

— Это что же, и кошель оставили? И серьги смотрю в ушах у тебя висят.

Бард покивал головой. Крупные жемчужные капли, качнулись в ушах.

— Ну дела. Видать все ж дрянь какая завелась. Тьху.

Снова вспомнив, что плеваться в помещении не стоит, герр Леман пригладил клочковатую бороду и вышел, не утруждая себя прощанием. За закрытой дверью послышались перешептывания и звуки поцелуев. Бубня себе под нос что-то про то, что в его время такого не было, начальник тяжело ступая, направился к лестнице.

— Дети! Дети мои пропали! Нету! Только куколка тряпичная ихняя осталась. В крови! В крови вся!

Хватая за голову, женщина завывала. Она металась из стороны в сторону, как волчица, в клетке. И, как только показался герр Леманн, вцепилась в его рубаху, срываясь на крик.

— Найдите детей моих! Найдите!

— Опишите по делу. Где, кто пропал.

Мальчишки из добровольцев едва оторвали женщину от начальника. Один из них, тот, что немного сообразительнее, стал докладывать:

— Пропали двое детей. Пошли играть к ручью. В лес, говорит, никогда не заходили. Одному мальчику пять лет, другому девять. Закончив работу, она пошла их забрать, но обнаружила только тряпичную куклу.

Кривоватый дракончик, сшитый из лоскутов, лежал на столе. Ткань покрывали бурые пятна крови, а из вспоротого шва на брюхе торчала солома. Леманн подергал бороду, раздумывая, что делать.

— Лучше пойти искать сейчас, пока солнце не село, — раздался сиплый голос старика Вильгельма.

— Неужто знаешь, что за тварь?

Вильгельм обвел взглядом присутствующих. От того, что стеклянный глаз оставался неподвижным, выглядело это жутковато. Уже и его красный нос и шляпа с помятым пером не казались смешными. Молодые привыкли подтрунивать над ним, не воспринимая рассказы старика всерьез. Но герр Леманн отлично знал, кем Вильгельм был раньше.

— Точно не знаю, но я бы поторопился, если хотите найти хоть одного.

Женщина, услышав это, снова взвыла и хотела было броситься на старика.

— Почему моих детей? Почему? Мы никому ничего дурного не сделали.

Поднялся ветер. Темно-зеленые кроны леса двигались, как огромное живое существо. Тучи становились тяжелее, опускались все ниже, пока не заморосил противный мелкий дождь. Горожане, добровольцы, стали прочесывать округу. В основном пошли знавшие хорошо местность. Кто ходил на охоту, кто часто ездил из города и обратно, кто пас скот неподалеку. Но найти ничего так и не смогли. По темноте искать никто не хотел, да и толку не было. Дождь становился все сильнее, загоняя людей по домам.

Слух о пропавших детях расползся по городу быстро. Уже на следующее утро на улицах стало непривычно тихо. Не все торговцы решили открывать свои лавки, рынок почти опустел, даже в тавернах сидели лишь редкие посетители, и те приезжие, на которых местные косились с подозрением.

Вильгельм налил себе пива и сел у окна, вглядываясь в знакомый пейзаж, в котором он выучил каждый камень, каждую трещинку. И все же что-то теперь казалось не таким, неправильным. Его неумолимо тянуло продолжать поиски, словно он забыл что-то важное. Вот же, что-то случилось, это дело для него, для героя. Но что теперь он мог, старый пьяница? Единственный свидетель был настолько не в себе, что не почувствовал, как отгрызли его пальцы. А брошенная игрушка ничего не говорила. Дети играли у ручья, у бегущей воды, значит, не все существа могли к ним подойти. В самом ручье тоже ничего странного не было. Поселись неподалеку гоблины, их кто-то да заметил бы раньше. А лесные существа предпочитали не покидать свои владения. Изредка кто-то мог заблудиться в их владениях. Так то могло быть и болото, и волки. Сам виноват, что не по той тропинке пошел.

Усидеть на месте Вильгельм уже не мог. В задумчивости он дошел до того самого места, где нашли злополучную игрушку. Закатное солнце золотило верхушки деревьев. Все здесь выглядело спокойным. Ничто не напоминало о трагедии. Разве что… Вильгельм прислушался. Шумела листва, бежала вода, стрекотали кузнечики. Но едва-едва он различил тихую мелодию. Играл кто-то неумело, прерываясь и начиная заново. Старик помнил, как учились точно так же музыке его дочери, когда им взбрело в голову, что они создадут бардовский дуэт и поедут к матери в столицу. Ох и невзлюбили их тогда соседи. Вильгельм улыбнулся. Воспоминания разгорелись внутри, как теплый очаг, у которого хотелось остаться подольше.

Музыка была все ближе и ближе. Теперь Вильгельм слышал только её. Ни птиц, ни кузнечиков, ни леса слышно не было. Но тут в траве что-то мелькнуло. Еще не все реакции пропил, усмехнулся старик. Оцепенение спало, Вильгельм выхватил кинжал из-за пояса и бросился за существом. Заметив острые рожки, он было подумал, вот дурак, у кого-то коза сбежала, а он за ней погнался. Но рогатая голова повернулась, показалось почти что детское личико с вздернутым носиком, веснушками и пухлыми щеками. Едва собравшись с силами Вильгельм сделал еще рывок и схватил существо за тонкую косматую ногу.

— Ты! Фейское отродье. Ты детей увел?

Существо смотрело на него, явно не понимая языка. Огромные голубые глаза пугали горизонтальными зрачками. Сверху тело было почти человеческим, как у ребенка лет десяти-двенадцати, но ноги оказались звериными. Будто бы подшутил кто-то, соединив две совсем разные части. Попытавшись атаковать рожками, существо только неудачно дернулось. Кинжал Вильгельма царапнул по шее, едва не вспоров её.

Лес вдруг зашумел сильнее. В кронах гудела дикая сила, хотя ветер стих. Даже трава вокруг них успокоилась. Наступила жуткая. удушливая, неестественная тишина. Вильгельм хотел было все же полоснуть сильнее. Принес бы голову существа и снова стал бы местным героем. Но в последний момент что-то отвело его. В голове зашелестела мысль, что страшные лесные создания просто так это не оставят. Старик снова взглянул на лицо создания. Жуткие козлиные глаза наполнились слезами — он едва держался, чтобы не заплакать, прижимая к себе лютню. Старику стало совсем не по себе. Очень уж это лесное создание было похоже на ребенка. А в тот раз, когда ему пришлось единственный раз убить…

Сильные ножки с копытцами с силой пнули старика. Тот едва не выронил нож, а юркое создание выбралось из хватки и бросилось бежать. Вильгельм тяжело поднялся и побрел к городу, погруженный в собственные тяжелые мысли.

В таверне было тепло, пахло едой и домом. Грета уже сидела на коленях своего мальчишки-барда. Тот заметно окреп, повеселел, даже что-то бойко рассказывал и напевал.

— А вот была б моя лютня все же. Да я б и с такими пальцами смог бы играть! Эх, сгинула моя красавица. А мне отец вырезал на ней цветок, наперстянку. Говорил, от беды будет охранять. Знаешь сказочку такую? Про наперстянку?

Неприятный жар растекся по груди Вильгельма. Перед глазами стояло маленькое создание, прижимающее лютню к себе. Ту самую, где вырезан цветок наперстянки. Схватившись за грудь, старик упал на пол. Тот же ночью он умер. Никто так и не узнал, что случилось.