Сингулярность
Откровенно говоря, до 2020 года я пребывал в полной уверенности, что сюжет с террором против народа и внешней агрессией для режима в Кремле выглядит слишком сюрреалистично, и хотя писал о том, что переход к неограниченному насилию внутри и за пределами страны вероятен, но вероятность эту оценивал очень невысоко. И ошибся.
Причина скепсиса относительно поворота в эту область вполне очевидна: это дорога в один конец. Переход к террору означает крах управления и закрывает пространство решений, сжимая его в точку. Раскрыть это пространство можно, но весьма своеобразно: как в любой сингулярности, «схлопывание» пространства в точку создает вероятность «раскрытия» его в какое-то иное измерение. Кто знает, возможно, что наша Вселенная тоже возникла из какой-то уникальной черной дыры в другой Вселенной. Образование черной дыры «там» обернулось сингулярностью, породившей Большой взрыв «здесь». При этом вернуться «обратно» туда, где возникла породившая нас сингулярность, мы не сможем никогда.
То же самое и с пространством управленческих решений. Если оно сходится в точку, то либо так и исчезнет вместе с породившей его системой управления (как «испаряются» черные дыры, что весьма убедительно доказал Стивен Хокинг), либо породит какую-то другую систему управления, но в совершенно ином административном пространстве-вселенной. В любом случае дороги назад не будет.
Хороший политик и хороший администратор (в плане принятия решений это совпадающие профессии) никогда и ни при каких обстоятельствах не станет захлопывать свое пространство решений. Наоборот — он всегда стремится его расширить, это и показывает класс политика и администратора — его умение принимать такие решения, которые создают новые возможности и вероятности. И напротив — дилетант и бездарь ведет все к катастрофе, из которой нет выхода.
Мое личное мнение об административных способностях людей, сидящих сегодня в кремлевских кабинетах, крайне низкое. Говоря по правде, с интеллектуальной точки зрения их можно только презирать. Но скепсис относительно того, что они доведут дело до полного коллапса, исходил из того, что ты можешь быть тупым. Это печально, но так бывает. Но уж с инстинктом самосохранения должно же быть в порядке! Это базовый инстинкт самых древних слоев даже не головного, а спинного мозга. Даже амеба где-то там, двумя-тремя молекулами своего ДНК хочет жить и обладает зачаточными рефлексами, направленными на выживание. Среди 80 миллиардов нейронов стандартного человеческого мозга у кремлевских должна же найтись хотя бы парочка, отвечающая за выживание. Ну не все же 80 миллиардов отвечают за жадность и тупость?
Строго говоря, чтобы попасть в катастрофу, делать ничего не нужно. Второй закон термодинамики последовательно доведет дело до нее. Энтропия — штука такая, что если ничего не делать, она заполнит всё. Была такая казнь — человека сажали в огромную стеклянную бутыль и кормили-поили. В итоге он захлебывался в своей собственной энтропии. Месяц-два, и привет.
Поэтому я и не верил до последнего, что российская власть закроет за собой все двери. Переход к агрессии и террору — это коллапс. Это однозначное разрушение нынешней системы власти и управления в России. Хотя и здесь есть нюанс — это возможно, если у вас есть проект строительства принципиально новой системы управления. С новым источником, новым проектом развития, если у вас есть ядро этой будущей системы управления, которая будет инкорпорирована в хаос, который возникнет после краха текущей системы. Тогда — да, проектная катастрофа может носить рациональный смысл.
Новейшая история нашей страны, между прочим, имеет примеры подобных катастроф, в том числе и с использованием террора. Борьба двух принципиально отличных друг от друга проектов развития — условного троцкистского с его нацеленностью на Мировую революцию, и условного сталинского с идеей строительства социализма в отдельно взятой стране — привела к катастрофе, в ходе которой прежняя система управления Советской России была уничтожена, а на ее месте возникла иная, нацеленная на внутреннее развитие. Террор стал инструментом перехода и уничтожения прежней системы управления и ликвидации конкурирующего проекта развития. Не стану ни восхвалять мудрость и прозорливость вождя народа, ни голосить про тридцать седьмой год (ах, как это печально). Победи в этой борьбе идеи Троцкого — жертв было бы не меньше. А то и, пожалуй, побольше. Лев Давыдович был еще менее терпим к идеям гуманизма.
Тем не менее, строго рационально террор, как инструмент проектной катастрофы с последующим переходом к новой системе управления, обладал логикой: разрушаем предыдущую систему, создаем новую с новым функционалом, новым источником развития, новым кадровым ядром и новыми задачами. Террор расчищал площадку и именно поэтому был конечен, как и любой процесс демонтажа.
Если мы возьмем любой пример в истории, где власть берет на вооружение террор и неограниченное насилие, в большей части рассматриваемых случаев можно уловить закономерность: везде террор был переходным этапом, решающим единственную задачу: расчистку пространства от прежней модели управления и переход к новой. С новыми задачами и новым проектом. Та же хунта в Чили в 1973 году, на которую так вздыхали с умилением наши «младореформаторы» - Пиночет расчистил площадку и начал свои реформы, создав под них жесткий авторитарный режим власти и управления.
Но есть и примеры иного толка: когда террор становится инструментом не развития, а консервации системы управления, которая к моменту запуска террора утратила способность к развитию и деградировала до состояния неспособности к «нормальному» управлению. Как пример можно привести Венесуэлу или сегодняшний Иран. Ну, и теперь к этому славному перечню присоединилась и Россия.
Кстати, наша либеральная общественность очень любит приводить пример КНДР, как террористической диктатуры. Увы для общественности, это заблуждение. КНДР — вполне устойчивая тоталитарная диктатура, в базе которой имеется вполне рабочая идеология, внутри которой действуют механизмы как принуждения, так и убеждения. И в таком состоянии КНДР может существовать достаточно долго, тем более, что ее система управления вполне вписана в местную традицию и культурный код. А вот ни Иран, ни Венесуэла, ни тем более Россия не могут даже претендовать на звание тоталитарных, так как либо в них абсолютно отсутствует хоть какая-то идеология (как в России), либо эта идеология не разделяется большинством населения. То есть, она существует, но население «перегорело» и пропускает эти идеи мимо себя. Раньше — да, впитывало и руководствовалось, но без развития любая даже очень хорошая идея выгорает и превращается в унылые догмы, которые можно без запинки оттарабанить на политинформации, но верить в них и руководствоваться ими — увольте. В общем, сегодняшние террористические диктатуры не являются тоталитарными, что и определяет их неустойчивость.
Россия здесь занимает особое место в ряду террористических диктатур. Все дело в том, что мы очень и очень большие просто по размерам. При этом фактически Россия — это вполне стандартная империя с метрополией и колониями, где роль метрополии играет федеральный центр, высасывающий ресурс из регионов-колоний. А значит, она полностью подчиняется транспортной теореме, которая неумолима: удерживать единство территории можно только в одном случае — при опережающем развитии метрополии. В ситуации, когда развитие замедляется, единственным способом держать остается ускоренное «опускание» периферии в развитии при ужесточении контроля над ней.
Как раз сегодня очередная годовщина Беслана. И помимо самой трагедии, Беслан стал критической точкой режима. Именно после Беслана руководство страны перешло к ликвидации избирательной системы, введя для начала назначаемость губернаторов, и завершив ликвидацию полным обнулением смысла выборов как таковых на всех уровнях. Без этого создать авторитарную диктатуру было бы весьма и весьма затруднительно, так что еще очень большой вопрос — насколько «удачно» и «вовремя» произошел теракт в Беслане. Точно к моменту, когда режим в нем начал очень сильно нуждаться. Примерно так же крайне удачно и вовремя взорвались дома в Москве, Волгодонске, Буйнакске и почти что чуть не взорвался дом в Рязани, но там не повезло, «учения» пришлось прекратить досрочно.
Беслан стал знаковым еще в одном смысле — именно в дни трагедии началась стремительная карьера Маргариты Симоньян, которую приметили за ее идеологически правильные репортажи и очень быстро превратили ее в один из самых отвратительных символов медийного террора режима против страны, когда ложь и беспредельный цинизм стала ключевым признаком всей пропаганды. Симоньян полностью отвечала затребованным качествам, но вслед за ней подтянулись и другие представители этой славной когорты нынешних Юлиусов Штрайхеров. Хотелось бы, чтобы они и закончили, как их идеологический прародитель.
Россия, в отличие от Ирана или Венесуэлы, не может долго держать террор в качестве инструмента стагнации — разрушение системы идет гораздо более быстрыми темпами в силу размеров самой системы и противоречий, которые обостряются в ходе распада системы управления.
Но главное здесь в ином: у российской правящей элиты нет и не может быть проекта перехода к иной управляющей системе, так как для новой системы управления требуется и новый объект управления, то есть — новый проект развития, которого нет и не будет при нынешних. Кремль не может позволить себе создать новый проект, так как под него потребуется и новая элита. Вообще новая. Ну, и кто сам себе добровольно будет копать могилу?
Террор и агрессия, которые развязаны, начиная с 2020 года и идут только по нарастающей (а иначе и невозможно, так как нарастают и противоречия), ставят перед собой только одну задачу — не разрушить нынешнюю систему управления и создать новую, а наоборот — удержать на плаву то, что идет ко дну. Это абсолютно бесперспективная задача, так как террор — это инструмент разрушения, но не сохранения.
Возвращаясь к тому, с чего я начал. До 2020 года я не мог себе представить, что действующий режим окажется настолько нерациональным, что позволит себе переход к неограниченному насилию, не имея никакого параллельного проекта. Теоретически таким проектом мог стать объявленный в начале 2020 года «трансферт», но он лопнул уже в апреле, когда Кремль был вынужден поддержать глобальную инициативу с «пандемией». Да и сам по себе «трансферт» - это тоже не про новое, а про удержание старого.
«Пандемия» разрушила проект трансферта, от которого остались бессмысленные и уже ненужные изменения в конституции, и Кремлю пришлось срочно исправлять ситуацию через «обнуление». Которое явно не входило в исходный проект «трансферта» и даже наоборот — задачей было не отправить президента на новый срок, а освободить его вообще от президентства, создав для него персональную структуру над всеми структурами власти. Не срослось.
Правда, «трансферт», даже если и был бы осуществлен, новой системой управления назвать было нельзя — под ним не было нового проекта развития, не было источника развития, это был проект консервации системы с тем же функционалом, но с иной структурой. И, кстати, не факт, что более устойчивой — пример Казахстана показал, что аналогичный пост Отца народа был быстро обнулен правящей знатью.
А раз так, то террор, агрессия и насилие, которые стали мейнстримным инструментом управления в 2020 году и далее, были абсолютно нерациональны и даже губительны в первую очередь для самой системы управления. Она ускоренно разрушает саму себя, причем как при любой катастрофе, это процесс динамический и самоускоряющийся. Физическое тело, падающее в черную дыру, буквально разрывается силами притяжения по мере приближения к горизонту событий, и доходит до него уже полностью деструктурированным. Здесь та же история — чтобы удержать пресловутую «стабильность», режим вынужден ужесточать насилие, которое разрушает в первую очередь его самого. Чем больше и быстрее происходит это разрушение, тем больший террор требуется для поддержания устойчивости. Логично, что в какой-то момент наступит предел, за которым ресурс террора будет исчерпан, и его уже невозможно будет расширять. С этого момента обрушение режима приобретет окончательный и необратимый характер.
[В скобках могу сказать, что математически посчитать подобную модель крайне непросто. В отличие от модели любого вида кризиса (структурного или системного) модель катастрофы всегда триалектична. То есть, помимо стандартной диалектической пары «субъект-объект» в этой модели должен присутствовать и еще один динамически изменчивый аттрактор «среда». Считать такую модель строго невозможно (в качестве примера можно привести модели погоды, которые хорошо считаются на неделю-дней десять, но затем в силу динамики изменения параметра среды ошибка расчетов превышает допустимые величины и поэтому всегда должны корректироваться). Такую модель приближенно можно считать по критическим точкам, между которыми можно допустить, что аттрактор «среда» неизменен. После достижения критической точки требуется корректировать модель, внося в нее новые значения параметра среды.
На мой взгляд, ближайшая критическая точка — примерно октябрь-ноябрь этого года. Это не значит, что произойдут какие-то резкие изменения, но они накопятся, и обстановка может приобрести качественно иной вид, чем он был примерно в апреле-мае, когда возникла нынешняя критическая точка, выражающаяся в полном исчерпании наступательного потенциала российской армии и перехода ее к обороне в украинском конфликте. Убийство Пригожина, кстати, я бы не стал считать критической точкой происходящего, как и его неудавшийся мятеж. Вот если бы удался — тогда да. Новая критическая точка тоже будет связана с украинским конфликтом и, скорее всего, к октябрю-ноябрю уже ВСУ полностью исчерпают свой наступательный потенциал и остановятся там, что сумеют отвоевать. Вот тогда и возникнет новая ситуация, которую можно будет корректировать примерно до весны.]
Накопление противоречий идет в ходе катастрофы неуклонно, но с разной динамикой. Спекулировать по поводу сроков, когда обрушение станет неизбежным, смысла сейчас нет. На самом деле, к нему уже все готово. Мятеж «Вагнера» показал, что система полностью неустойчива. Вопрос даже не «когда», а «как».
