Сигареты
Машина ехала по июньскому шоссе, временами прерывая шум шин лёгким постукиванием на стыках асфальтовых заплат. На приборной панели недвижно лежала пачка сигарет. Если бы психолог не запретил мне жаловаться на жизнь, то я бы сказал, что глупо покупать дорогой немецкий автомобиль при таком качестве дорог. Впрочем, я уже это сказал. Все равно, что ходить в свинарник в вечернем платье. Для чего я вообще её купил? Чтобы перестать выслушивать от друзей вопрос "почему, не купишь машину, денег ведь куры не клюют?". С доходов от последней книги я мог бы позволить себе и не такое.
В зеркале заднего вида показался быстро приближающийся чёрный автомобиль. Оказавшись совсем рядом, он пошел на обгон. Я притормозил, пропуская лихача, но в момент, как мы поравнялись, с пассажирского сидения на меня уставилась девушка, разинувшая рот от удивления. Это сделало её и без того непривлекательную внешность ещё более отталкивающей. Она начала тыкать толстым пальцем в мою сторону, резко ткнув мясистым локтем своего водителя. От толчка тот дернул руль и чуть не врезался мне в бок.
Началось. Опять. Я уже знаю, что сейчас будет. А вы – нет. И я вам завидую.
Девушка вытащила из кармана смартфон и начала наводить на меня камеру. Я отвернулся, глядя на дорогу. Пусть снимает мне все равно. Я не собираюсь жать на газ и отрываться от них. С момента, как я стал знаменит, у меня не было желания подражать выходкам других звёзд. И уж чью судьбу я точно не хотел повторить, так это судьбу принцессы Дианы, разбившейся при попытке оторваться от папарацци.
Бросив взгляд на девушку, я глубоко вдохнул, крепче сжимая руль. Всё, как советовал психолог. Сохраняем спокойствие. Вдох. Выдох. Через несколько секунд преследователи обогнали меня, опасно подрезав, и унеслись вдаль.
Мудаки.
Я крепко ухватился за руль потеющими пальцами. Нужно включить кондиционер. Черт, где эта кнопка? В салоне мне показывали, но я, кажется, всеми мыслями был где-то в сюжете своего нового романа. Я перевел взгляд на панель, ага, вот она. Лишь коснувшись пальцем нагревшегося пластика, я вновь посмотрел на дорогу, но было уже слишком поздно. Небольшая яма в асфальте возникла передо мной так резко, что я не успел отвернуть. Меня подбросило на сиденье, раздался хлопок, перешедший в мерзкое шипение, автомобиль уводило к обочине. Я ударил по тормозам и остановился. Сердце билось, словно хотело разорвать мне грудь. Дрожащими руками я открыл дверь, попытался вылезти, но меня удерживал неотстёгнутый ремень. Освободившись, я ступил на горячий асфальт, на подкашивающихся ногах обошел машину, взглянул на разорванную резину вокруг обода колеса. Хотелось закричать, но учащенное дыхание не позволяло набрать достаточно воздуха для крика. Я закрыл глаза, глубоко вдохнул и только потом заорал во все горло.
- Твари, твари, твари!
Не знаю, кто первый пришел мне на ум, когда я орал. На кого был направлен мой гнев? Редактор. Издатель. Критик. Мудаки, что читали меня. Мудаки, что не читали меня. Мудаки, что не читали, но говорили, что читали. Мудаки, что читали, но клялись в том, что не читали, и вообще нормальные люди такое в руки не возьмут. Мудаки, что фоткали меня. Мудаки, что надоедали мне с вопросом о том, какого хрена у меня нет машины. Вас это волнует, господа? На этом месте был матерный пассаж, но позже вычеркнут. А может я злился на психолога, который советовал мне перестать ругаться матом? Уважаемый ты профессионал (эта фраза тоже выглядела иначе до редактуры), я ругался матом, зарабатывая огромную (и это слово заменено) тучу денег, которую трачу на тебя высококлассного специалиста (и тут заменено). С чего же я должен жить так, как тебе, академику, хочется?
Единственное, что не вызывало злости, так это пробитое колесо. Я помню, как в детстве отец менял колёса у нашей машины. У нас был большой зелёный гараж, обшитый толстыми железными листами. Летом они нагревались, и я любил прислонять к ним руки, ощущая, как их шероховатая поверхность почти обжигает. Подъезд к гаражу был усыпан крупными колотыми камнями, но не щебёнкой, а чем-то большим и светло-бежевым, не похожим на серые камни для отсыпки дорог. В детстве я любил изучать и различать камни, а сейчас не вспомню названий. Отец подставлял домкрат под машину, и я крутил ручку, удивляясь, как это лёгкое усилие поднимает тяжеленную махину так высоко. Я ценю эти воспоминания. Детство. Не много надо для счастья. Лишь знать десяток названий цветных камней и удивляться простым законам физики, которые до сих пор не изучил в школе. И лето. В детстве лето другое. То, что случается с летом после окончания школы – смерть. Оно просто умирает.
А мы думаем, что живём дальше. Хотя всё, что у нас осталось от лета – воспоминания.
Я глядел на оторвавшийся двуцветный лоскут резины. Снаружи он был грязно серый, а внутри идеально черный. Есть что-то манящее в виде антрацитово-черной резины нового колеса. Антрацитово-черной... Я улыбнулся. Опять и опять мы заставляем себя выбирать эти слова. Видел ли кто-то, не увлекавшийся в детстве геологией, антрацит вживую? Держал в руках? К чему это сравнение. Для чего его используют? Нет, я знаю одного любителя вставлять осколки антрацитов в свои тексты, настолько плотные, будто высеченные из северо-германской скалы. Но все это чуждо моему миру. Черный - покрытый сажей от выхлопов снег у дороги. Черный - цвет потухшего офисного монитора. Черный - цвет тьмы. Цвет… Не знаю чего.
Дурак, ты столько всего написал, а не можешь подобрать предмет под цвет. Нет? Предмет под цвет, нет. Каждый раз, когда я натыкаюсь на такую случайную рифму, мне хочется разорвать лист, исписанный почти до нижнего края. Но у меня нет листа. Ведь мы все уже давно сидим перед черными экранами мониторов. Чёрными как... Не важно. Цвет предмет. Шум шин. Оторваться от папарацци. Постукивания на стыках. Глупые созвучия. Опять меня мучают. Я еще раз улыбнулся.
Я опёрся спиной на нагретое крыло машины и смотрел на обочину. Высокая трава, покрытая дорожной пылью, покачивалась от дуновения летнего ветра. Теплого ветра. Понятно, что он летний, зачем уточнять? Летний вполне может быть холодным. Но ты в первом же предложении сказал, что шоссе июньское.
Машина ехала по шоссе. Шоссе. Шум шин. Шизофрения. Ферштейн?
Еще одна улыбка под шелест травы. Трава качается. Влево. Вправо. Мудак вывернул руль вправо, чуть не врезавшись в меня. Где они теперь? Счастливо укатили вдаль, добрались до какой-нибудь придорожной кафешки и жрут бургер, обсыпаясь крошками, в то время как соус течёт по подбородку? Мерзость. А может их шины перестали шуметь слишком рано, и их выбросило с дороги, перевернув у обочины. И теперь шины не шумят. Они не могут шуметь, когда колесо перевёрнутой машины по инерции крутится в воздухе, обделённое контактом с асфальтом.
Резким движением я похлопал себя по нагрудному карману. Пачка глухо отозвалась. Сколько в ней сигарет? Не думаю, что это имеет какое-то значение. Я принюхался к своим рукавам. Совсем не пахнут. Я давно уже не курил. Ни одной за день. Мне не нравится запах сигарет, он неприятный. Я специально покупаю именно эту марку, крепкие, отталкивающие. Этот запах напоминает мне что-то горелое. Но не табак… Будто бы горелый пластик или древесину. Мрзкий запах. Я открыл пачку. Восемь сигарет лежали в ровный ряд, маня оранжевыми фильтрами. Я уже не курю. И скучаю по временам, когда ещё не курил.
Я открыл багажник, вытащил домкрат и запасное колесо. Затем заменил испорченное. И все же мне кажется, что люди рано или поздно подвергаются наказанию за свои грехи. Сейчас, я сяду за руль, проеду немного. Уже темнеет, вперемежку с травой прорастают тени, расползаясь по земле на восток длинными черными линиями. Черными как... Не важно. Как потеки нефти. Как потеки черной туши на бледном лице у плачущей вдовы. Я проеду немного вперед. За очередным поворотом мне почудится рыжий отсвет на стволах деревьев. Сквозь чащобу уже виднеется алое марево. Пламя изгибается, качаясь. Не как трава. Быстрее. Не ритмично. То влево, то вправо, снова вправо. И снова. Быстрее, медленнее. Пламя непостоянно, оно сильнее ветра. Дешевый пластик дымит с едким запахом. Он змеей вьется в небо, разрезая закатную розовую гладь неровной полосой. Я останавливаюсь. Я их догнал. Их машина объята пламенем.
Водитель спит вечным сном, уткнувшись лбом в руль. Его пассажирка смотрит на меня. Как раньше. Вот только теперь в её руках нет смартфона, а в лице нет ни капли радости. Надышалась дымом. Она тянет руки к двери, медленно, будто в полусне. Угарный газ - лучшее снотворное. Скоро они будут видеть одни сны с мёртвым водителем. Она бьет кулаком по стеклу, но сил так мало, что оно не разбивается. Я слышу приглушенный крик, будто издалека. Теперь я не отворачиваюсь. Смотрю ей прямо в глаза. Запах дыма напоминает мне о сигаретах. Достать телефон и сфотографировать ее напоследок? Зачем?.. Моя память легко может запечатлеть ее лицо лучше любой камеры.
Я вернулся в машину, сел и уехал. Напоследок глянув в зеркало заднего вида, я уловил красный отсвет на темном стволе дерева.
Я так и не доехал до скалы с причудливым названием, расположенной недалеко от города. В детстве я часто добирался туда с родителями. Искал какие-то камешки, но все они были серыми и скучными. Позже я выезжал туда один, или с близкими. Искал каких-то впечатлений. Сегодня вот не доехал.
Шея затекла от долгого сидения в одной позе, кажется я уснул. Я размял её, покачав головой. Нет, я не мог уснуть в таком положении, слишком погрузился в свои мысли, сидел и глупо смотрел вперёд на то, как солнце садится за лес и высвечивает верхушки елей, превращая их в чёрные рыбьи скелеты. Да, рыбьи скелеты. Памятники мёртвому лету. Из моего детского воспоминания.
Я вспомнил об умирающей девушке за стеклом автомобиля. Пожалуй, можно написать об этом. Но что, если… По спине пробежал холодок. Слишком реальным казался мне её приглушённый крик. Слишком явно я помнил стук ослабевшего кулака по стеклу. Неужели это не сон? Проснуться в конце – самая пошлое окончание для рассказа, но мне сейчас очень хотелось, чтобы произошедшее оказалось сном. Не мог же я убить двоих людей за то, что они сделали пару фотографий?
Я втянул воздух носом и испугался. Тонкий запах гари доносился откуда-то. Принюхавшись к рукаву, я учуял запах совсем явно. Нет. Не может быть. Я не мог этого сделать. Я не позволил им умереть. Это просто сигареты, да, это поганый отвратительный запах сигарет, похожий на горелый пластик. Я, видимо, поддался искушению и закурил. «Ну так проверь это, раз уж у тебя такое алиби. У тебя было восемь сигарет, если ты никого не убил, то их осталось семь» – шепчет мне внутренний голос. Его злорадная интонация – если у внутреннего голоса вообще может быть интонация – сильно меня пугает.
Дрожащей рукой я беру пачку и открываю, начиная судорожно считать.
– Одна, две, три…