Сергей Попов, астрофизик

ЦИТАТА: «Крайне неприятно общаться с людьми, которые, как сорокинские персонажи, съедают свою дневную «норму» 💩💩💩

Каждую неделю мы просим известных ученых рассказать, как война повлияла на их деятельность и на них лично.

Сегодня рассказывает хорошо вам знакомый Сергей Попов, астрофизик, профессор РАН, доктор физико-математических наук, ведущий научный сотрудник МГУ им. М.В. Ломоносова, associate research officer ICTP, Италия.

1. Наука. В течение примерно 30 лет (РФФИ появился в 1992 г., соросовская программа ISSEP заработала в 1994 г.) постепенно создавалось ощущение, что в России можно заниматься наукой. Это был важный процесс, потому что, мягко говоря, в этом были сомнения, что выражалось в массовом отъезде как ученых, так и выпускников и в конце 80‑х — начале 90‑х, и позже. В феврале 2022 года все эти три десятилетия созидательной работы разом были перечеркнуты. Не хочу преувеличивать достигнутое за 30 лет, читатели издания «Троицкий вариант-Наука» прекрасно знают об огромном количестве проблем в организации науки в России и о том, что в последние годы скорее возникал отрицательный тренд. Тем не менее, в основной массе научного сообщества ощущение было достаточно позитивным. Однако война с Украиной, будучи трагедией сама по себе, сильно отбрасывает страну назад во всех смыслах. В том числе и в науке.

• Разом было разрушено международное сотрудничество на уровне выше person-to-person (хотя во многих случаях война так или иначе прервала и взаимоотношения на личном уровне). Для многих коллег это серьезнейший удар, потому что в создание проектов годами (если не десятилетиями) вкладывались силы, время. И все прахом. Яркий пример — отключение немецкого телескопа eROSITA на борту российского спутника «Спектр-РГ».
• Много ученых (и молодых, и не очень) уехало из страны. Особенно после объявления в сентябре так называемой частичной мобилизации.
• У оставшихся в России сейчас много проблем и с закупками, и с поездками на конференции.
• Наконец, возник ряд проблем, связанных с возможностью высказывать свою позицию, да даже просто иметь точку зрения, отличную от официальной. Жесткая самоцензура всегда сказывается на творческом процессе, даже если ограничения не касаются этой деятельности напрямую. Жить в такой духоте мучительно. Отбросить самоцензуру полностью — страшно: мы видим новые примеры заведения дел всего лишь «за лайки», не говоря уже о явных протестах.

В ближайшие годы российская наука будет становиться всё более провинциальной. Меньше прямых международных контактов, меньше совместных проектов с сильными научными группами. Очевидно, не будет никакой международной экспертизы, что пагубно для любой национальной системы организации науки. Россия в одночасье перестала быть привлекательной как место работы для подавляющего большинства сильных зарубежных коллег. Важно понимать, что доля России в сильной мировой науке — на уровне пары процентов (в некоторых областях еще меньше). На контактах с Ираном и Центральной Африкой в науке далеко не уедешь. И даже Китай с Индией и ЮАР тут не помогут. Причем существенно, что быстро этот тренд на провинциализацию не переломить.

Здесь я хочу вернуться к своему исходному тезису. Репутация долго выстраивалась. И в одночасье вернуть ее попросту невозможно. Это и репутация в мире (доверять российским партнерам в долгосрочном проекте или нет), и репутация внутри (стоит идти в российскую науку или нет). Если 10 лет назад вполне нормальным было, когда молодые люди планировали продолжать научную карьеру в России, то теперь таких планов (у конкурентоспособной молодежи) будет все меньше.

Также, наверняка, расходы на фундаментальную науку (в реальных сопоставимых ценах) будут меньше. Больше внимания будет уделяться науке, связанной с ВПК. Даже прикладные исследования, ориентированные на мирное использование, пострадают, потому что будет труднее экспортировать какие-то наукоемкие товары и услуги.

В общем, перспективы фундаментальных наук в России печальны. И это я говорю о естественных науках! У социогуманитариев просто произошла катастрофа. Но об этом они лучше расскажут сами.

2. Коллеги. В ближайшем окружении проблемы в целом дублируют то, что описано в предыдущем пункте. Разве что ни я, ни большинство коллег из ближнего круга не были очень плотно включены в международные проекты, где Россия участвовала бы на уровне государственных организаций.

Первое, что заметно — отъезд ученых, особенно молодежи (хотя многие коллеги моего возраста уехали из-за детей призывного возраста). У меня уехали двое талантливых молодых людей (сильный аспирант и выпускница, которая могла бы стать великолепной аспиранткой). Вообще в нашей небольшой группе уехала почти вся молодежь и несколько сотрудников постарше. В основном — в Германию.

Второе — участие в международных конференциях и организация международных конференций в России. Только мы начали радоваться окончанию пандемии, как столкнулись с заразой посерьезнее. Практически все контакты только по интернету.

Третье — закупки оборудования, программного обеспечения и т.д. Тут и санкции, и проблемы с оплатой. Для астрономов-наблюдателей, которым надо непрерывно апгрейдить свои приборы, это очень чувствительно.

Наконец, изменились взаимоотношения между очень многими людьми. Поляризация мнений усилилась, что в ряде случаев или сделало общение невозможным, или же общение сведено к самому минимуму, а это, если говорить о науке, безусловно, исключает тесные формы продуктивного сотрудничества. Крайне неприятно общаться с людьми, которые, как сорокинские персонажи, съедают свою дневную «норму».

3. Лично у меня еще до начала военного конфликта, где-то в конце 2021 — начале 2022 года, усиливалось очень тягостное ощущение от происходящего в стране. С началом полномасштабной войны довольно быстро произошла существенная переоценка приоритетов, планов и т.д. Хотя до осени я не планировал уезжать из страны, видимо, надеясь на какое-то чудо. Но примерно в октябре стало ясно, что и по личным, и по внешним причинам оставаться в России совсем не хочется. Я искренне восхищаюсь людьми, которые остаются в России и пытаются как-то противостоять происходящему кошмару, хотя бы демонстрируют свою позицию, рискуя попасть под каток репрессий (а многие, очень многие и попадают). В себе я, увы, таких сил не нашел. Сейчас у меня годичный контракт в Международном центре теоретической физики в Триесте. Что будет дальше — увидим. Перспективы не очень светлые. Бросать всё и искать после 50 новое место работы довольно трудно.