Сергей Довлатов "За сараями — лес"
Двор был узкий, прохладный, с чугунными кружевными воротами. Когда появились частные автомобили, ворота запирать перестали. Две симметричные низкие арки уводили на пустыри. Там громоздились сараи, напластования щебня, битых кирпичей и стекла.
Всё было привычно и буднично — шорох нагретой травы, однообразие ромашек, унылое невзрачное подобие сараев. Были ещё подвалы с таинственными закоулками и кучами хлама, и ещё чердаки с их близостью к свету и жаром от раскалённых крыш.
С тех дней, как Вовка Баев себя помнил, он был толстяком, но так и не смог к этому привыкнуть. Он редко наедался досыта, такое было время, но щёки у него всё равно были круглые, как у зайца. После войны он уехал к тётке в Ленинград. А раньше жил в деревне Бежаны под Лугой.
В деревне всё было по-иному. Вместо холодных стен — полоска леса, издали казавшегося непроходимым. Вместо трамваев и машин — умные лошади, с которыми хочется разговаривать и дружить. Вместо продуваемых ветром скверов — живые поля.
И к своим твёрдым ботинкам не мог привыкнуть Вовка. Много лишнего было между ним и землёй — асфальт, да ещё эти подошвы с острыми краями.
— Вовка! Вовастый! Щекастый! Пончик! — кричали ему ребята.
Чаще всех его дразнил Мурашка.
Мальчишки играли в войну, лазали через заборы, а Вовастый сидел в тени или рисовал на асфальте кирпичом: солнце, реку, деревья.
— Что ты умеешь делать? — спрашивали его.— Ты умеешь подтягиваться на турнике?
— Нет,—отвечал Вовастый,— я немного умею висеть.
— Может, ты умеешь врать?
— Нет. А зачем? — говорил Вовастый.
— Значит, ты можешь ездить на велосипеде без рук?
— Я-то могу,— отвечал Вовастый,— но велосипед падает набок.
Когда наступила весна, он долго бродил между сараями. Он выбрал удобное место и разрыхлил землю железной скобой. Обломки кирпича полетели в сторону. Он принёс с бульвара несколько веток и сунул их в землю, утрамбовав её своими крепкими подошвами. Потом соединил две лужи узкой канавкой. А через неё перекинул мост из короткой доски.
Конечно, четыре несчастных липовых прутика — это тебе не сосновый бор. Но ведь и деревянная щепка не похожа на будёновскую саблю, а возьмёшь её в руки — сразу чувствуешь себя всадником на коне.
Вовастый сел на ящик и принялся долго спокойно глядеть на свой дремучий бор и узкую речку под мостом. Над лесом кружились вороны. Из воды то и дело появлялись рыбки, блеснув на солнце чешуёй, словно кто-то швырял в воду монеты...
— Что это ты тут делаешь, Пончик? — из-за сарая появился Мурашка. С ним был Павлик Горелов из девятой квартиры.
— А что я делаю? Я ничего не делаю.
— А это, а это, а это?
— Ладно, — сказал Горелов и потянул Мурашку за рукав, — что же делать, если он такой, в земле копается... А хочешь, идём с нами,— он повернулся к Вовастому,— будешь военнопленным. Это ничего, что ты толстый. Военнопленным быть легко. Руки вверх — и вся забота!
— Я знаю,— сказал Вовастый.
Мурашка ухмыльнулся и вытащил один прутик из земли.
— Не трогай,— попросил Вовастый.
— Оставь,— сказал Горелов,— пусть роется в земле, если он такой.
— Интересно,— протянул Мурашка и ногой в драной парусиновой туфле разрушил мост.
Вовастый услыхал грохот рассыпающихся брёвен, плеск воды, отчаянные стоны жертв.
— Не смей,— закричал он, бросаясь к Мурашке,— не смей прикасаться!
Мурашка схватил его за шею.
— Оставь,— сказал Горелов, — пусти.
— Ты за него,— удивился Мурашка,— разве ты не презираешь толстых?
— Он только на лицо толстый,— сказал Горелов,— он на характер не толстый. Оставь ты его. Кончай!
— А ну скажи: «Я презираю толстых!» — Мурашка легко повалил Вовастого на землю и шагнул к Горелову. — Ну говори!
— Нет,— сказал Павлик.
— Ах так?
— Да.
— Н-на!..
Мурашка хлестнул Горелова прутом по щеке.
Горелов кинулся к нему. Они упали на землю, ломая ветки, которые посадил Вовастый. Мурашка всё время повторял:
— А ну скажи: «Я презираю толстых!»
— Нет, нет! — кричал Павлик.
Он чувствовал, как у виска набухает царапина от удара прутом.
Мурашка нагнулся, взял горсть песка и зажал ему рот.
— Говори!
Павлик выплюнул землю и сказал:
— Я презираю тебя, Мурашка!
— Н-на...
— Я презираю тебя, Мурашка!
Бить человека, который тебя не страшится и твердит одно и то же, неинтересно.
— Я презираю тебя, Мурашка!
Мурашка повернулся и ушёл. Теперь можно было потрогать горящую ссадину у виска. Вовастый поднялся с земли.
— Герой,— сказал Павлик,— откуда такие берутся?
Они сидели молча. День, остывая, близился к вечеру. Солнце притаилось за кирпичной громадой водонапорной башни. Между сараями бродили прохладные тени.
Вовастый печально созерцал разорённое хозяйство. Река стала лужей, лес вырублен, птицы умолкли.
— Не переживай, — вдруг сказал Горелов,— ну...
Он исчез за сараями. Вернулся с лопатой без черенка. Присел на корточки.
— Не переживай, говорю. Тут будет речка, тут поле. А тут скотный двор: коровы, гуси, утки разные... И мост восстановим.
— Надо ещё клевер посадить,— сказал Вовастый,— для пчёл...