Съемки с натуры

   Парусное судно "Индиана" вышло из гавани Лос-Анджелес в море, собираясь совершить совсем небольшой рейс до Кальдас-да-Раинья близ Лиссабона. Там судно должно было потерпеть крушение. Для этого крушения было всё приготовлено: искусственная качка, спасательные пояса для бросающихся в море артистов, опрокидывающаяся шлюпка, с которой подбирал бесчувственную героиню Мануэль Генрикец, лейтенант испанского флота, показывавший по сценарию во время всей гибели судна чудеса доблести и самоотвержения. Впрочем, он был на самом деле, конечно, не лейтенантом и не Мануэлем Генрикецом, а Конрадом Мейчиком, довольно известным немецким кинолюбовником, уже свертевшим "Нерона" и "Зигфрида". Героиня же была не только его невестой, но и ближе того; скромная артистка экрана, она получила по его рекомендации эту роль, потому что он поклялся, что она плавает, как утка. Да и на другие роли были приглашены артисты больше по конкурсу плавания в мавританском бассейне Казильяса.

   Педро Каррихамец, режиссёр, приглашённый для монтажа фильмы, был фанатиком своего дела и в "Нероне" совершил чудеса. Пожар Рима вышел феерическим. Теперь, после огня, маэстро обратился к воде. Он был гораздо больше автором сценария, чем дон Пабло Грандаквазан, находившийся тоже на борту парусника. Тот был неудавшийся поэт, в сорок три года всё ещё подававший надежды, а Каррихамец их осуществил уже в свои двадцать восемь. Дон Пабло походил на Дон-Кихота со своею сухопарою, высокою фигурою и остроконечною бородкою; дон Педро -- скорее на Санхо Панса, но на того, который умел разрешать самые запуганные тяжбы на острове Баратария: на одутловатом простонародном лице режиссёра искрились умом маленькие чёрные глазки, как две черносливины, а вся круглая фигурка каталась по палубе "Индианы", как шарик ртути. Дон Педро Каррихамец был, несмотря на свою молодость, лыс как апельсин; можно было подумать, что голова его так же брита, как его лицо.

   А трюки в этой фильме были в самом деле выдуманы изумительные. Можно было вполне рассчитывать на тысячи представлений в Америке, Европе, СССР и даже в Турции и Китае. Действие -- в наши дни. Современные Ромео и Джульетта, лейтенант Генрикец и донья Анита Картоло, не могут соединиться законным браком, так как благородный лейтенант беден, а донья Картоло -- дочь богатого банкира. Такой заезженный сценарий, конечно, не делал чести его автору, сенору Грандаквазан. Но вот Генрикец похищает донью Аниту. Для того чтобы сбить со следа погоню, а отчасти и из-за отсутствия средств, они отплывают из Лос-Анджелеса на простом паруснике, крейсирующем по прибрежным портам и несущем груз рыбы. Буря! Паруса рвутся... Капитан теряет голову. Тогда лейтенант Генрикец становится на его место. Но все его мужественные усилия на этом посту не могут спасти старого корабля. Матросы прибегают с роковым докладом: Течь! Судно постепенно погружается. На нём есть только одна шлюпка. Благодаря энергии лейтенанта, на неё сажают женщин и детей. Мужчины надевают спасательные пояса и бросаются в бурные волны. Лейтенант Генрикец, скрестя руки, стоит последним на мостике тонущего корабля. Но вот он видит: шлюпка опрокинулась. И тогда без спасательного круга он кидается в волны. Там он и его верный пёс, сеттер Джинго, специально дрессированный в воде, проявляют чудеса доблести. Лейтенант спасает детей и передаёт их на подоспевший катер, с которого вновь кидается в волны за своею невестой, уносимою всё дальше и дальше на обломке разбитой шлюпки. Он плывёт за этою шлюпкою. Донья Анита уже теряет силы. Она на днище шлюпки с родным отцом, который хочет столкнуть дочь, видя, что эти доски погружаются под тяжестью их обоих. Генрикец плывёт обратно с бесчувственною Анитою, а банкир тонет, унесённый в открытое море. На палубе катера она приходит в себя и бросается в объятия своего спасителя.

   Состав артистов был самый международный. Больше всего было немцев и испанцев, но были и французы, поляки, итальянцы. Капитаном парусника -- настоящим, а не тем, который должен был обезуметь во время бури, -- был мирный капитан ближнего плавания на торговых судах, Элия Тинторре, старичок в очках, совершенно не годившийся на амплуа кинематографического морского волка. Но пока, во время плавания, он руководил судёнышком и не без тревоги следил за тяжёлыми, чёрными облаками, покрывшими небо с чисто южною быстротою смены погоды, и за всё крепнувшим норд-остом.

   -- Будет шторм, -- отрывисто сообщил он дону Пабло, дававшему инструкции оператору, которого поместил на капитанский мостик.

   -- И прекрасно, -- радостно ответил режиссер, -- нам в Кальдас-да-Раинья непременно нужны волны.

   -- Но дойдём ли мы до Кальдас-да-Раинья?

   -- Да как же иначе? Ведь у нас там всё приготовлено. Буря в пути совсем не годится.

   Сильный порыв ветра при этих словах снёс с головы дона Пабло его шикарный берет, -- и режиссёр, устремившийся его ловить, увидел, как закружившаяся шляпа, перемахнув через борт, взмыла на мгновение ввысь и затем нырнула между вспененных гребней зелёных волн.

   -- Чёрт возьми! Моя шляпа! Шлюпку! Шлюпку!

   -- Шлюпку из-за шляпы? Вы с ума сошли! Эй, убрать все паруса!

   Но этого не успели сделать и наполовину. Почти все паруса были сорваны, и судно, вертясь, как волчок, прыгало по грозным валам. Поднялись вопли, паника. Пассажиры высыпали на палубу. Дальше события пошли с истинно кинематографическою быстротою.

   Капитан Элия Тинторре оказался не лучше капитана, проектированного по сценарию, -- и опрометью бросился вниз с мостика. Семь матросов парусника, оставшиеся без командира, кинулись отвязывать шлюпку... увы, единственную: ведь, так было назначено по плану. Каррихамец видел, как его артисты в своих гримах с воплями умоляют матросов взять их в шлюпку и, грубо столкнутые ими, карабкаются на снасти. А судно трещало так, что при каждом взлёте казалось, что оно переломится и исчезнет в пучине.

   Тут-то дон Пабло Каррихамец показал себя достойным своего призвания!

   -- Матиас! -- крикнул он оператору, -- Будьте любезны пойти на корму и вертеть снизу, а я буду вертеть сверху, с мостика!

   Было видно, что старому судёнышку не уцелеть. Но, крепко привязав себя к мачте обрывком снасти, Каррихамец вертел. За старика Матиаса он был спокоен. Тот был воплощённою исполнительностью. Не было случая, чтобы он не исполнил своей обязанности. Ведь это он свертел в цирке знаменитую сцену, когда тигры на самом деле растерзали укротителя.

   -- Капитан-то сбежал по сценарию, а вот Мейчих... эх! Ему бы надо сейчас сюда, на шканцы. Где же он? Ну, да зато вся эта толпа великолепна. Какие искажённые лица. Чёрт, этот ливень пренеприятно мочит лысину. Дерутся? Отлично! Вон плачут наши актрисы, дети. Никогда бы они так не сыграли отчаяния. Матросы оттаскивают и их. Ах, канальи! Ну-ка, переставим аппарат немного пониже.

   Но порыв урагана повалил аппарат совсем. Каррихамец проворно отвязал себя и привязал ящик к мачте тою же верёвкою.

   -- Ну, вот так уж его не снесёт! -- пробормотал он, совсем не думая о том, что так может снести его самого. Драгоценнейшие фильмы! С натуры!

   Он видел, как Матиас на корме, среди тычков, проклятий, борьбы, стойко делает своё дело. Он видел, как фрейлейн Нейштубе тщетно проталкивается к уже спускаемой матросами шлюпке, в которую сели одни мужчины. И всё более зловещим становился треск ветхой корабельной обшивки.

   -- Да, сочинили идиллию, а выходит трагедия. Самая реалистическая, жестокая. Дети и женщины гибнут, а мужчины спасаются. Эка! Взяли себе на лодку даже спасательные пояса. Но где же Генрикец? Генрикец?!

   Генрикец был на мачте. Он вскарабкался как можно выше, но, видя, что мачта раскачивается ураганом, как вершина одинокой сосны, и что уцепиться за неё могла бы разве белка, Генрикец-Мейчик дал с мачты такой прыжок, который восхитил режиссера. Он потерял равновесие, упал, вскочил и, с револьвером в руках прокладывая себе путь, устремился к шлюпке.

   -- Ах, злодей! Полное изменение сценария. Ведь, это он её, Аниту, прикладом по глазу!

   Мейчику дали дорогу. Его высокая, красивая фигура во флотской форме ярко вырисовывалась в самом центре шлюпки, в фокусе аппарата, как с удовольствием заметил Каррихамец. На палубе визжали две ушибленные героем-любовником девочки. Дону Пабло не пришло и в голову чем-нибудь помочь им. Он энергично вертел. Шлюпку спустили. К сожалению, этот важнейший момент не мог быть зафиксирован до конца, потому что перила шканцев и самый настил, на котором стоял режиссер, обвалились куда-то вниз, и он, торчмя головою, полетел не то в волны, не то в трюм и, больно ударившись о что-то твёрдое, потерял сознание.

   Он был подобран командою катера, спасшего всех пассажиров, с переломленною рукою.

   -- Диво, что вы ещё так дёшево отделались! -- говорил ему доктор в лиссабонской больнице. -- Ведь, вы упали с трёхсаженной высоты!

   -- А аппарат? -- со стоном воскликнул раненый.

   -- Целёхонек. Успокойтесь. Он, кажется, беспокоит вас больше, чем ваши голова и рука. Да вот и ваш оператор. Он постоянно заходил к вам, всё ждал, когда вы очнётесь.

   Старик Матиас прихрамывал, но имел самый бодрый вид -- и торжественно произнёс, вытаскивая объёмистый пакет:

   -- Сеньор! Все фильмы вышли великолепно!

   Старый, опытный директор-распорядитель "Кастильского Кино", дон Ромуальдо Гнейпера, сидел со всею дирекциею в тёмном зале и, нахмурившись, смотрел на фильмы, которые демонстрировались на экране доном Каррихамецом и Матиасом. Режиссёр, с гордостью начавший эту демонстрацию беспримерных фильм, вглядывался в его лицо всё с большею тревогою.

   -- Мы обсудим, -- сухо сказал ему директор.

   И всё правление акционерной компании "Кастильского Кино" проследовало в роскошный кабинет, за дверями которого героические операторы остались, как подсудимые, ожидающие своего приговора.

   -- Я думаю, господа, что здесь не может быть двух мнений, и мы все будем единогласны, -- произнёс дон Гнейпера, -- эти фильмы никуда не годятся!

   Раньше всего, конечно, совершенно невозможна их идея. В кино, как в мелодраме доброго, старого времени, публика любит возвышенность человеческого духа, всё, что характеризует человека с его идеальной стороны. Публика любит благородство, подвиги самоотвержения. А тут мужчины во время кораблекрушения ведут себя какими-то зверями. Это отвратительно.

   И ещё, заметьте, матросы. Злодеем в кино может быть банкир, как и было написано автором, но никак не весь морской экипаж, состоящий из доброго испанского народа. Ни один испанец не может выпустить подобной фильмы.

   -- Да, это не патриотично, -- согласился один из членов правления.

   -- И не демократично, -- добавил другой.

   Третий молчал и лишь сосредоточенно сосал свою сигару. Дон Гнейпера продолжал:

   -- Это не патриотично, не демократично и не художественно. И вот именно с художественной стороны фильма не удовлетворяет самой снисходительной критики. Видели ли вы, господа, на фильме, снятой снизу, этих двух пассажиров на переднем плане? Ведь их рвёт. Рвёт самым невозможным образом.

Судно гибло. Поднялись вопли. "Герой" с револьвером в руках прокладывал себе путь...

   -- Качка...

   -- Может быть, сделать купюру?

   -- Невозможно! В это время происходит главная сцена! Герой, бьющий свою невесту по глазу прикладом револьвера. Помилуйте, какая же публика стерпит подобную мерзость?

   -- Я нахожу, что дети вообще ревут с самыми противными и неестественными гримасами, -- заметил один из членов правления. -- Они не вызывают ни малейшей симпатии. Прямо комическое впечатление.

   Тут третий вынул сигару изо рта.

   -- Как неестественными? Можно сказать всё, кроме этого. Господа, разве вы забыли, что фильмы с натуры? Ведь это -- мировая сенсация!

   -- Никакой сенсации, -- холодно ответил дон Гнейпера.

   Но третий спросил:

   -- А правда?

   -- Какая правда? Кино, как театр, условность, а не правда. Так на экране не плачут, так на экране не дерутся и не терпят крушения. Падать надо эстетично, а не так, как эти девчонки, и драться, не разбивая друг другу физиономий, -- особенно женщинам.

   -- Я предлагаю, всё же, -- сказал третий член правления, -- по крайней мере назначить сверхурочные награды режиссеру и оператору, свертевшим их с опасностью жизни.

   -- К этому мы все присоединимся, -- ответил второй. -- Но фильмы следует уничтожить -- и выполнить вновь.

   -- Я предложил бы, -- сказал дон Гнейпера, -- всё же использовать для рекламы создавшееся положение. То есть выполнить новые фильмы с полным соблюдением морали и художественности так, чтобы матросы пускали детей и женщин в шлюпку, лейтенант вёл себя героем, а банкир подлецом, -- и затем эту новую съёмку объявить снятою с натуры во время кораблекрушения нашими героическими операторами.

   Это предложение было принято единогласно.

Больше коротких рассказов