Сделка
siwyirxtfdpzd— Ну что, не верится?
— Что?
— Смотри, что я с тобой делаю! Видишь? Я ебу тебя в пизду, в твою бесстыжую мокрую пизду, потому что ты продалась мне за деньги. Я ебу тебя, потому что ты шлюха. Понимаешь? Смотри, смотри, как это бывает! Смотри!!!
Я ебал ее и шлепал, как шалаву, и тискал за бедра и за сиськи, а она смотрела на меня исподлобья, сверкая щеками-помидорами.
Она ненавидела меня в ту минуту, но не могла сбежать или даже отползти, и не потому, что я ее купил, а потому, что ей было хорошо. Она дурела от похоти и от того, что ее грубо, животно ебут, шлепают ее, как блядь, тискают и говорят ей страшные вещи, и она видит мой хуй в своей пизде, видит и чует его своими мокрыми, молодыми потрохами...
Мне было до смерти обидно за нее.
— Нннахуй! Нннахуй! — хрипел я с каждым толчком. — Нннахуй, сссука блядь! Смотри! Смотри!!!
Мне зверски хотелось вывалять ее в собственной ее грязи — так, чтобы она пропиталась ею до печенок, захлебнулась и кончила. И она кончила — против воли, против ума, который ненавидел меня, против слез, текущих по малиновым щекам — крепко и жестоко кончила подо мной, раздирая горло в крике...
— Пустите в туалет, — буркнула Бобик, когда отдышалась.
— Иди.
Как только она скрылась за углом, я метнулся к ее сумочке.
Тааак, тихонько, бесшумно... вот ее мобилка. Смотрим контакты...
Как я и думал, там не было ни одного контакта с именем «Владик», «Влад» или «Владислав». А также контактов «Любимый», «Зайка», «Манюня»...
Шухер! Сливает воду...
Быстренько прячу и отхожу. Но она не спешит ко мне. Стоит в коридоре и, кажется, хлюпает носом...
Черт.
— Бобик?... Все хорошо?
Не отвечает.
— Бобик!
Выхожу к ней.
Сидит на полу и ревет, размазав синьку. Голая, скрюченная и худая, как февральская кошка.
Почему я не видел, что она такая худая? Она так хорошо сложена, и у нее такая упругая грудь, что этого почти не видно...
— Так, что это за Карелия, страна озер? Сам виноват, дорогой Бобик. Знал, на что шел...
Воспитательный тон, который я взял, не годился ни к черту. Бобик взвыл втрое громче, а я стоял, как придурок, и смотрел на нее, худого скрюченного моллюска с бритой головой. Потом присел рядом и обнял за плечи:
— Бобик, прости меня. Прости, ладно? Пожалуйста...
Я обнимал ее, целовал в колючую макушку и просил у нее прощения до тех пор, пока она не прильнула ко мне и не ткнулась мокрым личиком в шею, и не обняла меня своей худенькой рукой за спину...
***
Последний раз
— Привет! Чего это ты без парада?
— А я вам и так нравлюсь, нет?
Вызывающе смотрит на меня. Снова в джинсах, в кожанке. Даже не накрасилась.
— Ну, вообще-то да. Есть такое... Идем трахаться, Бобик. Обещаю, что буду нежным, как облако в штанах.
— Идемте.
Разувается, снимает куртку. Под ней — простая футболка с Маккартни. Хочет снять...
— Погоди.
— Ай, пардон, я забыла: у вас надо снизу...
— Погоди, Бобик. Сегодня все будет не так.
Веду ее в душ.
Раздеваю, стараясь вкладывать в каждое движение и прикосновение максимум ласки. Получается не ахти как — волнуюсь, да и практики давно не было, — но ей нравится. Наверно, не то, как я ласкаю ее, а то, как я стараюсь.
— Ааааа... И в самом деле облако, — простонала она, когда я медленно-медленно стянул с нее трусики, щекоча языком лепестки пизды.
— Ну вот... — я обнял ее, голую, и стал целовать ей соски — нежно-нежно, не спеша, чтобы она истаяла, как Снегурочка на медленном огне. Бобик гнулась вьюном, жмурилась, мотала гололой — и наконец с хрипом вцепилась мне в плечи:
— Аххрррр! Вы смерти моей хотите, да?
— Да. Идем-ка вот сюда, — я быстро скинул тряпки и втащил ее под душ. — Аааааа! хорошо, хорошоооооо!..
Она визжала и фыркала, загораживаясь рукой от сильных горячих струй, бивших в ее тугую, сразу же покрасневшую кожу. Уменьшив напор, я снова занялся ее сосками, маленькими, набухшими от телесного тока.
— Не делали тебе так? — спрашивал я, проводя водяными ...
иглами по распаренным грудям, и глядел в ее масляные, туманящиеся глаза. — Ах да, я забыл. Ты же у нас без пяти дней девственница...
Ей было так приятно, что она даже не стала язвить в ответ. Я поливал ей соски, переходя скользящим движением к затылку и коже на голове, и потом обратно, и снова, и снова; потом спустился ниже, к животику...
— Раздвинь ножки, Бобик.
— Раздвинуть или задрать? — спросила она хриплым басом. — Я все-таки Бобик...
— По желанию...
Я вдруг тоже охрип и заговорил, как она. Струйки уже поливали ей шерсть на лобке, и Бобик громко сопела. — Раздвинь!..
Она не шевелилась.
— Давай-давай, не бойся. — Я опустил душ еще ниже, на губки, и она не выдержала — ухнула, и не басом, а тоненько так, жалобно, как котенок, и все-таки раскорячила коленки, с ужасом глядя на меня. — Шире, еще шире! — Она присела ниже, и я начал пытку душем, от которой Бобик немедленно захныкала тоненьким котеночьим голоском.
Когда-то моя первая любовница проделывала это со мной, и я знал, что чувствуешь, когда струйки душа ползут к беззащитным гениталиям, и все тело окутывается миллионом мурашек, а струйки все ближе, ближе к самому чувствительному, и от этого жутко, жутко до кислоты во рту, и кажется, что — вот, струйки доберутся Туда и ужалят в сердцевину, и ты умрешь, лопнешь от сладкого яда; но они добираются и жалят, и не просто, а по кругу, снова и снова, обжигая все нервные окончания — и ты захлебываешься смертельной сладостью, от которой некуда бежать, и у тебя между ног полыхают радуги и цветут огненные цветы...
Бобик уже хватала воздух ртом и выгибалась, выпятив сиси. Они у нее прямо-таки кричали, и я теребил и шлепал эти мягкие наливные шарики, задевая сосочки, но вскользь, мимоходом, чтобы намучить ее еще сильней.
— Никогда не делала себе так? — шептал я, поливая ей клитор, лиловый от возбуждения. Она молча мотала головой. Я вдруг сунул туда руку и завибрировал в мокрых лепестках. Бобик взвыла благим матом. — А так?
— Ииииыыы... так делала... ыыыы... только...
Она упала на меня, вцепившись в плечи, а я стоял, как Атлант, рискуя грохнуться вместе с ней, и дрочил мокрый бутон, и потом влип в него хуем, протолкнулся и вогнал свой разряд глубоко внутрь вымокшего тела — туда, туда, вот туда, глубже, и глубже, и еще, и еще глубже...
— ИИИИИИЫЫЫ!!! — вопили мы, хватаясь за мокрые плечи, бедра и бока. Брошенный душ поливал нас, как грядку, каскадами щекотных капелек, бивших в нос и в глаза.
Не знаю, как мы удержались на ногах и не покалечили друг друга.
Потом я принес ее в кровать, и там обтер с ног до головы, как ребенка...
— Дааааааа... — стонала она. — У меня сегодня такое чувство, что это не вы заказали меня, а я вас.
Вот вредина!
— Даже после того, как я трахнул тебя в ванной?
— Не «трахнул», а «выебал». Соблюдайте выбранный дискурс!
Я промолчал. Потом спросил:
— А не подметил ли ты, Бобик, странную вещь?
— Какую?
— А такую: мы с тобой лежим уже около часа, не трах... миль пардон, не ебемся... деньги я тебе отдал, ты их пересчитала при мне... и...
— И?
— И... тебе не кажется, что мы с тобой все никак не можем расстаться?
— Выдворяете меня?
— А ну не виляй!
— Не буду. Нет, мне не кажется. А даже если и кажется, я об этом не скажу.
— Почему?
— Потому.
— Владик?
— Да, Владик!
— Но тем не менее ты не уходишь. И даже не одеваешься.
— Как не одеваюсь? Очень даже одеваюсь! — она приподнялась, чтобы встать с кровати. Я придержал ее:
— Погоди. Погоди, Бобик...
— Что?
Я посмотрел на нее. Потом прильнул к ее губам.
Один поцелуй может быть запретней и слаще нескольких дней секса без тормозов. Я влипал губами в ее губы, зная, что это нельзя, что все позади, и она знала это — и отвечала мне, чем дальше, тем горячей, хоть перед этим досыта утолила свою похоть...
Минута — и мы слепились в единый стонущий комок.
— Бобик, — говорил я, жаля ее языком в раскрытые губы. — Ну как мне тебя отпустить? Как? Каак? Кааак? — вопрошал я на каждом толчке, и Бобик отзывалась мне:
— Аа? Ааа? Аааа?..
***
Я не видел ее полторы недели.
Ровно настолько меня хватило: полторы недели цинизма, реализма, практицизма и других измов, хором гласящих, что нам не по дороге, и нужно гнать приблудного Бобика из души, гнать поганой метлой, пока не прописался...
— Где тебя найти, если что? — спросил я, когда она стояла в дверях.
— Если ЧТО?
— Если что-нибудь.
— Ха. Там же, где и нашли. Планета Земля, посадочный пункт одиноких бобиков...
Умная, чертовка. Ничего не сказала, но в то же время...
И вот я здесь. На «посадочном пуктне». В том же месте, на той же скамейке.
Сижу уже три часа, потому что у меня нет ее телефона, адреса, нет даже имени — только место. Место встречи, как в том самом фильме.
Никакой надежды на то, что я дождусь ее, что она появляется на «посадочном пункте» чаще, чем раз в жизни. И...
Продолжение ...