SNTP

В плаценте Ласточки так тепло; ксанакс и феназепам, мои постыдные стимуляторы, наваливаются огромным одеялом на мое тело сверху, и я падаю в сон, не помня ни как, ни где я уснула.

Я убежала от врача, который грустно протянул мне свою руку, визитную карточку и рецепт на литий, феназепам и оланзапин. Поэтому мне ни за что не стыдно: я не наркоман, я лечусь.

Я запрыгиваю в поезд на последней минуте, меня обнимают проводники, я обдираю горло холодным воздухом при беге:

но теперь я дома. Чтобы до него добраться, я не накрасилась и прыгнула в метро с мокрой паутиной волос.

Но теперь я выспавшаяся, румяная, естественная и пушистые волоски обрамляют мое лицо так, будто я пятнадцатилетняя девочка.

Хх

Паутина окраины Питера со своими оврагами, домами-муравейниками и болотами каждый раз ловит меня в себя, обнимает за талию, пахнет так, как в детстве пах дедушка. Она любит меня первой детской любовью. У нее глянцевые черные глаза игрушечного щенка, пар на небе со следами подошвы вместо облаков. Грязный серый холодильник, на который ребенок приклеил наклейку «солнышко». И я, всегда взламывающая любой подъезд, в который хочу попасть, оказываюсь на открытом балконе тринадцатого этажа (с почти такого же зимой сбросилась девочка). С такого же сбросилась редчайшая чистая биполярница в стране. Передо мной – поле, полюшко, поле. Развалившееся нутром кверху, как собака, напрашивающаяся на погладить ее живот. Никто не идет по этому русскому полю, никто не ждет удалых героев. Я боюсь утонуть в его болотах, как в «Зорях здесь тихих».

Утром я встану на этот балкон в колготках и бюстье. Самое главное в холоде – преодолеть психологический барьер. Самое главное на балконе – за барьер зацепиться. Я вижу солнце. Единственный раз за выходные.

Никогда не рассказываю Вам о том, что было в Питере ночью.

Хх

Я бегу в Самый лучший Бар, обнимаясь со своей пионеркой, мрачным Ваней в мантии, делающей похожей его на дементора, и малышкой с красивыми по-еврейски кудрями.

У Пионерки улыбчивое спокойное лицо (то, что ничего не боится), кожаная дубленка и дырка на коленке («Арина, у меня уродливая дырка»), она наливает себе пиво за пивом, хмеляя, улыбается шире и шире. Она редко запоминает что-то плохое, и она совсем не грозная, не «Молодая гвардия», а обычная залихватски-веселая девчонка.

Пухлощекая, широкоглазая, бледная евреечка в полувздохе приоткрытых губ и тени тонких длинных завитых ресниц рассказывает, каково было ее соитие в воинское части с парнем, которого она бы вырвала из этатисткой армейской тюрьмы, будь ее тонкие руки еще сильнее.

Иван, скидывая с себя таинственную дементорскую мантию, показывает мне футболку «Волчка», на которой написано:

Он наливает бокал за бокалом, бокал за бокалом василеостровского пива, и мне становится безосновательно грустно. Ни врач, ни рецепты не спасут меня от этого безвыходного положения внутри вечно крутящейся центрифуги.

И нам весело. Мы рассказываем тосты про горного орла, про желания и возможности, пьем и пьем, и ничего не может быть лучше, пока все не разбивает звонок из Москвы.

Хх

Пионерка снова собирает мне розовый кораблик:

мы бежим через переходы к Фонтанке, моей любимой Фонтанке, я перелезаю через веревки, и сзади меня в ужасе держат трое рук, пока я из двух ладоней, как голубя, отпускаю свой кораблик.

Ни Уделка, ни почта, на которой я задержалась последний час, истерично отправляя самые важные письма, не ответит на вопрос, что я делала в Питере. Но это и не должно вас вообще волновать.