Школьная встреча закончилась дикими скачками
🛑 👉🏻👉🏻👉🏻 ИНФОРМАЦИЯ ДОСТУПНА ЗДЕСЬ ЖМИТЕ 👈🏻👈🏻👈🏻
Школьная встреча закончилась дикими скачками
Русский толстый журнал как эстетический феномен
Журнальный зал
Дмитрий Смагин * * * Голова на плечах засиделась загляделась на девичий стан вдруг без спросу покинула тело и скатилась без сил на диван эх ты горе-меркурий...
© Горький Медиа. Сетевое издание «Горький» зарегистрировано в Роскомнадзоре 30 июня 2017 г. Свидетельство о регистрации Эл № ФС77—70221
Опубликовано в журнале Звезда , номер 1, 2010
Николай Сергеевич Пунин, крупный чиновник от науки и довольно известный в определенных кругах ученый, проснулся в своем уютном гостиничном номере в тихом, зеленом и малоэтажном районе Стокгольма, когда рубиновые цифры часов на телевизоре, укрепленном почти под потолком напротив кровати, показывали 07.45. До окончания завтрака оставалось час пятнадцать. Надо было вставать, а не хотелось: вчера вернулся от Бронислава в полпервого. Пока плескался под душем, пока готовился ко сну, курил у открытого окна, откуда веяло вкусной лесной свежестью, — лег уже в полвторого.
Николай Сергеевич прилетел в Стокгольм вчера утром по различным, в первую очередь, конечно, служебным делам. Они с Брониславом Андричем, давним стокгольмским партнером хорватского происхождения, затевали осенью провести в Москве представительную международную конференцию, уже третью из совместных и наиболее серьезную по научной проблематике. Как всегда, возникало много вопросов, и в первую очередь финансовых. Необходимо было обсудить и решить, где брать деньги и как их распределять, а главное — кто из партнеров конкретно какие финансовые обязательства на себя берет. И это, впрочем как и обычно, была тема наиболее щекотливая. Нужно было тактично, но твердо переложить основное финансовое бремя на плечи Бронислава и его международных спонсоров. У высокого учреждения, в котором работал Николай Сергеевич, как всегда, денег на эти цели не было, точнее, не было горячего желания их давать. Надо было перемудрить съевшего на подобных делах собаку Бронислава, не потеряв при этом лица и не уронив достоинства своего учреждения.
Была и еще одна цель у Николая Сергеевича, сугубо конфиденциальная, связанная с личным поручением его шефа. Перед отъездом Николай Сергеевич долго сидел в просторном кабинете шефа, и они обсуждали детали этого крайне деликатного дела. Чем дольше шел разговор, тем больше Николай Сергеевич убеждался, что поручение шефа чрезвычайно сложно выполнить, если оно вообще выполнимо. Но отказываться было нельзя, и Николай Сергеевич
испытывал внутреннее неудобство и раздражение, возвращаясь вновь и вновь
к возможным своим ходам и вновь и вновь понимая их низкую результативность.
Кроме того, Николай Сергеевич имел и свою личную заинтересованность
в этой командировке. Накануне вышла его очередная книга, не очень толстая, скорее даже тоненькая, почти брошюра. Но в ней, как полагал Николай Сергеевич, ему удалось решить один из важнейших и очень широко дискутируемых в той области науки, которой он занимался, вопросов. И сейчас было бы хорошо пристроить эту книжку для перевода на шведский язык. Это было важно еще и потому, что через год предстояли выборы в Академию и Николай Сергеевич имел на них виды.
Но были и обстоятельства, препятствующие поездке в Стокгольм. Незадолго до вылета Николаю Сергеевичу стало известно от надежного человека, что на самом верху начал обсуждаться вопрос о назначении его, Николая Сергеевича, на недавно освободившуюся должность правительственного уровня, сулящую массу хлопот, но в то же время открывающую самые заманчивые перспективы. Новость была неожиданная. Николай Сергеевич даже не поверил сначала. Но информация подтверждалась и из других источников. Николай Сергеевич предпринял кое-какие осторожные превентивные меры, призванные увеличить его шансы, и теперь ждал развития событий. Но понятно, что надолго исчезать из Москвы было недопустимо: мало ли что могло произойти. Поэтому, увы, Николай Сергеевич вынужден был спрессовать свое пребывание
в Стокгольме до пяти дней.
Все это Николай Сергеевич прокручивал в голове, пока бесшумный и прохладный экспресс Арланда—Стокгольм нес его из аэропорта по неширокой аккуратной трассе в город.
По плану, предусмотрительно направленному ему по факсу надежным референтом Бронислава, Николай Сергеевич без труда нашел свою гостиницу и начал устраиваться в номере, с привычным уже удовлетворением отмечая чистоту и без лишней роскоши комфорт шведского гостиничного быта. Заглянул в бар-холодильник, проверил работу электрической гладильной доски для брюк, подул на волосы теплой струей воздуха из встроенного в ванной фена, пощелкал программами телевизора — все функционировало нормально, да и как еще могло быть?
Николай Сергеевич начал разбирать свой небольшой багаж, развешивая и раскладывая одежду, туалетные принадлежности, привезенные бумаги и книги. Достал две темно-синие бархатистые коробочки и открыл их, любуясь: там,
в атласных постельках, мирно покоились два фарфоровых ангелочка, выполненных в классическом гжельском стиле — кобальт с золотом. Это были не аляповатые поделки, заполнившие все московские прилавки, а настоящая гжель, дорогая, но абсолютно подлинная. Один ангелочек предназначался жене Бронислава, второй — Елене, но о ней Николай Сергеевич решил пока не думать: разговор и встреча с Еленой предстояли завтра.
Пока же нужно было приготовиться к переговорам с Брониславом, которые не будут простыми. И Николай Сергеевич присел к столу, разложил свои бумаги и погрузился в них, делая в небольшом блокноте пометки. Через сорок минут Николай Сергеевич посмотрел на часы и решил, что пора звонить. Трубку взял сам Бронислав:
— Здравствуйте, Николай. Как доехали?
— У нас сегодня некий религиозный праздник, знаете. Никто не работает. Давайте встретимся у меня дома. В пять будет хорошо. Жена приготовит рыбу, а то у нас будут коллеги из Иерусалима, два еврея, они мясо не едят. Как вам рыба?
— Замечательно, очень люблю. Так, значит, в пять?
Бронислав жил в одном из зеленых малоэтажных районов Стокгольма, еще более напоминающем деревенскую Швецию, чем район, где располагалась гостиница Николая Сергеевича. Когда-то, лет сорок назад, когда Бронислав купил здесь дом, это был очень дешевый пригород. Бронислав обосновался в этой почти деревне, начал перестраивать свое жилище, сам обложил его снаружи красным кирпичом, оборудовал в подвале бар с камином, привел в порядок все три этажа, и теперь развалина, купленная когда-то за двадцать тысяч долларов, выросла в цене до трехсот тысяч.
Конечно, сказалось и изменение статуса района. Здесь, среди леса и вблизи озера, начали охотно селиться обеспеченные шведы, выстраивая аккуратные небольшие домики с верандами, лужайками и белыми садовыми столиками под столетними соснами. Появлялись особняки и более вычурных архитектурных решений. Бронислав отзывался о них неодобрительно:
— Это, знаете, эмигранты из Турции. Они овощами торгуют. Налоги, знаете, платить не хотят в другую страну. Строят дома так, как швед не строит.
Себя Бронислав эмигрантом не считал, да он им и не был. Прожив более сорока лет в Швеции, женатый на шведке, родившей ему пятерых детей, он так и не принял шведского подданства. Но как вообще этот хорват родом из Боснии еще в суровые титовские времена смог оказаться в Швеции и прожить здесь почти всю жизнь, Николай Сергеевич так и не смог узнать. Бронислав молчал.
После распада Югославии Бронислав участвовал в различных гуманитарных акциях, собирал деньги и сам сопровождал колонны с продовольствием, медикаментами и одеждой в охваченную гражданской войной Боснию. Теперь, когда Босния и Герцеговина стали одной независимой страной, Бронислав был ее гражданином и почти по полгода проводил там, на своей разрушенной и растерзанной междоусобицами родине.
Было в этом невысоком, почти лысом человеке с умными, всегда серьезными глазами что-то несгибаемое, но в то же время и неприкаянное. Хорват, родившийся в Боснии, он был убежденным протестантом и, конечно, антикоммунистом и антититовцем. Шведскую цивилизацию за десятки лет жизни здесь он так и не принял и много раз повторял Николаю Сергеевичу с горечью:
— Этот шведский нейтралитет во время Второй мировой войны — нечто странное. Продавали железо и никель и тем, и тем, а сами жаловались, что кофе в войну исчез. Тоже трудности переживали, знаете.
Чем дальше, тем больше тянуло Бронислава домой, в Боснию, и он грустно признавался:
— Устал я с германцами. Славяне все-таки совсем другое, знаете. Вот и вы тоже. С вами иначе. А германцы…
Но на своей родине Бронислав тоже не чувствовал себя дома. Его раздражали выросшие вдруг, как из-под земли, минареты, с которых каждое утро разносились пронзительные крики муэдзинов. Его бесили расползающиеся, как плесень, бюрократия и коррупция, не преодолимые для многочисленных и, как всегда, бескорыстных Брониславовых замыслов и начинаний. Глаза его становились
все грустнее, но он не складывал своих высохших, уже покрывающихся старческими венами рук и мотался, гражданин мира, между Западом и Востоком, не принимая ни тот ни другой, но принадлежа одновременно и тому и другому.
Николай Сергеевич сидел в уютной кухне-столовой дома Бронислава. Ужин плавно подкатывал к завершению. Был он, как обычно, скромным, без кулинарных изысков, но по-протестантски добротным: отварной картофель, к нему два разных соуса и масло, целиком зажаренный большой лосось и к нему тоже два соуса, салат из овощей, хлеб и домашний лимонад, в котором плавали дольки тонко нарезанных огурцов, отчего напиток этот был свежее и вкуснее.
Гости Бронислава из Иерусалима привезли ему в подарок несколько бутылок израильского вина. Одну из них — сухое красное — Бронислав выбрал для застолья, хотя обычно здесь ничего, кроме безалкогольного пива, не подавали.
В простых бронзовых подсвечниках горели высокие свечи, вино понемногу затуманивало голову. Николай Сергеевич разглядывал давно знакомые школьные таблицы с изображениями каких-то полевых растений, украшавшие стену напротив, и краем уха слушал оживленный разговор Бронислава с одним из гостей — пожилым бухарским евреем по имени Авраам, уже лет двадцать пять как эмигрировавшим из СССР и теперь обосновавшимся где-то под Иерусалимом.
— Авраам, скажите, — развивал свою мысль Бронислав, — где вы видите землю для евреев? В Америке сейчас евреи сильные. Но там дела не очень хороши. Доллар падает. Когда плохо станет, начнут искать виноватых. А это всегда будут евреи. Куда они пойдут из Америки? Где вы видите землю для евреев?
Авраам что-то хотел ответить, но ответил его зять Изя, тоже бухарский еврей, живущий в Израиле лет пятнадцать. Правда, заговорил он совсем
о другом:
— У Израиля сейчас очень сильная армия. И ситуация меняется. Год назад было страшно. Каждый день ракеты, взрывы. Я с автоматом ходил. И соседи все. Сейчас ситуация меняется. С террористами из Палестины мы можем сделать все, что хотим. Мы за мир, и мир будет.
Авраам, похожий в своей шапочке на библейского Авраама, кивал, а Изя, распаляясь, все говорил о взрывах, об автоматах под кроватями, о силе Израиля. Его темное твердое лицо потемнело еще больше, а толстые губы, как-то смешно оттопыренные, кого-то очень напоминали Николаю Сергеевичу. “Муссолини! — вдруг понял он. — Да ведь Изя вылитый Бенито!”
Бронислав вспомнил недавнюю войну у себя на родине:
— У нас еврейские кладбища есть. Мы ведь Турцией были. А в Турции христиане и евреи — одно было. Когда Испания их выгнала, евреи к нам тоже пришли. Когда война была, кладбища расстреливали из пушек. И могилы разрывались взрывами. И там было много свитков Торы. Евреи же Тору хоронят, когда испортилась, верно?
Авраам начал рассказывать, в каких случаях евреи хоронят испорченные или старые списки Торы. Потом перешли на тему бухарских евреев, Николай Сергеевич заинтересовался, когда они пришли в Бухару. Авраам и Изя рассказывали, дополняя друг друга. Получалось, очень давно, больше двух тысяч лет назад.
Жена Бронислава предложила еще рыбы и картошки, но все уже были сыты, и Бронислав пригласил гостей прогуляться перед десертом до озера. Все охотно согласились, особенно Николай Сергеевич, который уже давно мечтал
о сигарете. Гулять пошли впятером: Николай Сергеевич, Авраам, Изя, Бронислав и его младший сын, студент юридического колледжа. На улице было свежо и, хотя время было уже позднее, совсем светло. Ночи стояли белые. Они двинулись к озеру, и Николай Сергеевич с Изей дружно закурили.
Шли через лесок, в призрачном свете белой ночи, по коричневой сосновой хвое, скользящей под ногами. Вышли на гладкий гранитный берег, круто обрывающийся вниз, и невольно замолчали: огромный простор сизой и даже на вид холодной воды, подернутой свинцовой рябью, открылся перед ними. Озеро простиралось во все стороны, кое-где покрытое гранитными островами с темными соснами на скалах. Казалось, что это оно, а не обесцвеченное, в легких перистых облачках небо, излучает этот таинственно-призрачный потусторонний северный свет.
— Да-а-а, — то ли грустно, то ли мечтательно протянул Изя, — а в Израиле мало воды. И жара сейчас плюс сорок.
Обратно шли почти всю дорогу молча. Николай Сергеевич заметил среди сосенок серну и показал ее Изе с Авраамом. Все остановились и долго наблюдали за маленьким оленем, что-то выкапывавшим копытцем из сосновых иголок.
— У жены тюльпаны съели, — сказал Бронислав, — и салат доедают. Железной решеткой закрываю, все равно едят.
— А вы их стреляете… охотитесь на них? — спросил Изя.
— Это незаконно, — строго ответил юный студент юридического колледжа.
Дома все расположились в гостиной, и Николай Сергеевич понял, что сегодня делового разговора с Брониславом не получится. Пили чай, лимонад, ели десертный сыр с виноградом. Беседа почему-то вертелась вокруг преступности. Бронислав опять вспомнил соседей-эмигрантов, которые уклонялись от уплаты налогов:
— Думают, зачем давать деньги чужой стране, знаете. А детей в сад отдают и в школу. Плюют в руку, которая их кормит.
— Эх, Бронислав, — горько сказал Николай Сергеевич, — у нас и своей-то стране никто не хочет налоги платить. Воруют друг у друга, да и милиция тоже.
И он рассказал случай, приключившийся с ним самим. Было это как раз в тот день, когда террористы захватили театр на Дубровке. Николай Сергеевич заезжал к знакомым, машину отпустил и возвращался домой пешком. Он шел, потрясенный страшной новостью, когда возле него остановилась патрульная милицейская машина. Вышли трое милиционеров, двое из них с автоматами. Четвертый остался за рулем. Старший обратился к Николаю Сергеевичу:
Николай Сергеевич протянул ему свое служебное удостоверение. Милиционер раскрыл его, подержал и вернул:
Николай Сергеевич хотел возмутиться, но подумал, что ситуация действительно экстремальная. Может, и хорошо, что они такую сверхбдительность проявляют. Тем более что паспорт был у него с собой. Николай Сергеевич протянул его милиционеру. Тот внимательно пролистал все страницы, вернул паспорт Николаю Сергеевичу и спросил:
— Оружие? Нет оружия, — опешил Николай Сергеевич.
— Разрешите проверить, — жестко потребовал милиционер.
— Но… Ладно, проверяйте, — смирился Николай Сергеевич, поднимая руки.
Милиционер профессионально провел руками по бокам Николая Сергеевича, похлопал по карманам пиджака, отступил на шаг и отдал честь:
— Извините за беспокойство. Всего доброго.
Машина, резко рванув с места, умчалась в темноту, а Николай Сергеевич направился в метро. И только у кассы он обнаружил, что из бокового кармана пиджака пропал бумажник с довольно солидной суммой денег. Потрясенный, Николай Сергеевич обшарил все карманы и портфель — нет, бумажника не было. “Ах ты, блюститель, когда ж ты успел? — ошарашенно бормотал под нос Николай Сергеевич. — Ну дока! Вот уж моя милиция меня же и… Да!!”
Рассказ произвел на присутствующих должное впечатление. Все опять заговорили о террористах, законности и правопорядке. Младший Андрич почему-то перешел на проституцию и сообщил, что в Швеции принят закон, по которому проституция запрещена, но наказывают не проститутку, а мужчину, который ей платит.
— Как же? А она? Она что, не виновата? Да при чем тут мужчина?! Это же она собой торгует. Нет, это неправильно.
А Николай Сергеевич рассказал о своих корейских впечатлениях:
— Знаете, в Корее девочки учатся в университете и подрабатывают себе на учебу проституцией. И это считается нормально. Даже больше. Студентка может платить за обучение постелью. Профессора хвастаются, кто сколько девочек выучил. Зато нет наркотиков. Сеул — самый безопасный город. Все гуляют ночь напролет. Преступности почти нет. И воровства нет. Моя коллега потеряла в автобусе кошелек с деньгами, кредитными карточками, своим паспортом корейским — так полиция через два дня ее нашла и все в целости и сохранности вернула. Кто-то поднял ее кошелек и, ничего не взяв, отдал полицейскому.
Все опять удивились, а Изя начал развивать идею о том, как важно для предотвращения преступности религиозное воспитание.
Разъезжаться засобирались после одиннадцати. Выходя из гостиной, Николай Сергеевич увидел своего гжельского ангелочка. Он лежал на видном месте в открытой коробочке, в своей атласной постельке и печально взирал в потолок. Жена Бронислава очень обрадовалась этому подарку: она коллекционировала ангелов, и на стене в ее комнате было их развешено великое множество. Ангелочек Николая Сергеевича еще не занял своего места в этой коллекции.
Возвращаясь в гостиницу по пустой улице, Николай Сергеевич увидел, как из-за угла выбежал заяц и начал неспешно пересекать дорогу. Николай Сергеевич вспомнил, как он первый раз попал в Хельсинки, весь день бродил по поразившему его своей чистенькой провинциальностью городу и, поздно вечером, как сейчас, возвращаясь в свой отель, увидел, как впереди мостовую пересекает животное размером с кошку. “Ага! — злорадно подумал он. —
А говорят, у них бездомных котов нет. Вот тебе и нет”. Но подойдя ближе, разобрал: мостовую пересекал заяц, прыгавший не спеша, с достоинством,
в полной уверенности, что ничего дурного Николай Сергеевич ему не сделает.
“Это незаконно, — вспомнил Николай Сергеевич слова младшего Андрича. — Незаконно, ха! Вот ты объясни это московскому бомжу. Гулял бы там этот толстяк ушастый”.
И вот Николай Сергеевич потягивался в своей удобной постели, вдыхал свежий утренний воздух, пахнущий лесом, и раздумывал, поваляться еще или вставать. Нет, лежать больше было решительно невозможно. Он пружинисто вскочил, сделал несколько гимнастических упражнений, закурил первую утреннюю, кружащую натощак голову сигарету и подошел к раскрытому окну.
Небо было прозрачно-синее, облачка белые, не дождевые. Сразу под окном гостиницы начинался пологий подъем, покрытый ярко-зеленым подстриженным газоном. По нему лениво прыгали друг за другом два больших серых зайца, неуклюжих и нелепых со своими непропорционально длинными задними ногами. “Ну-ну, попрыгайте, — подумал Николай Сергеевич и почему-то добавил: — Пока”.
Николай Сергеевич раздавил сигарету в пепельнице и отправился в душ. Там он долго плескался, меняя температуру воды от ледяной до обжигающей. Растерся белым жестким махровым полотенцем, облачился в гостиничный белый банный халат и тщательно выбрился. Потом сушил волосы феном, разглядывая подробности своего лица, скалился, с неудовольствием озирая начавшие поддаваться пародонтозу десны. Но в целом впечатление было неплохим. “Еще даже очень и очень, вполне”, — подумал он.
Надев летнюю рубашку и джинсы, Николай Сергеевич сбежал по винтовой лестнице на первый этаж и вошел в полупустой уютный ресторан. Придирчиво осмотрел выставленные яства и остался доволен: шведский стол был вполне приличным. Сначала Николай Сергеевич съел нужные для его гастрита хлопья с молоком. Потом начал накладывать закуски, уже махнув рукой на гастрит: положил добрую порцию острой тресковой икры, маринованной селедки, соленого лосося, несколько штук маленьких, прожаренных до хрустящей корочки сосисочек, копченой колбасы и ложку сладкой европейской горчицы. Съел все это с
Сексуальные извращения (62 фото) - секс фото
Порно с красивыми девушками в колготках (75 фото)
Прожженная повариха разделась на рабочем месте