Школа должна оставаться открытой

В связи с трагедией в Серпухове первым делом важно сказать, что общество и государство должны избегать простых реакций: запретить, осудить, проконтролировать, ужесточить – это ошибочно, к добру не приведет. Повышенная агрессивность молодёжи, в том числе принимающая такие формы, как трагедия в Серпухове, – признак общего неустройства в стране. Нарастает весьма специфическая неустойчивость – вроде бы ничего страшного, но тревожно. В условиях катастрофических ситуаций люди не так выраженно проявляют агрессию, к тому же у них появляются другие каналы реализации этой агрессии. Например, в начале 1990-х годов, когда были освобождены цены, люди были охвачены страхом, что придется много работать, чтобы зарабатывать, но возникали и каналы реализации агрессии, создавались силовые группировки, стрелявшие друг в друга.

Сейчас нет катастрофы, в которой все должны мобилизоваться, но нет и спокойствия, нарастает тревожность. С началом российско-украинского конфликта, присоединения Крыма и с введением санкций ухудшается экономическое положение в стране. Есть политическая неопределенность, мы не знаем, какие неприятности ждут страну завтра. Идет инфляция, обесцениваются зарплаты. Это все вместе вызывает неуверенность, общая тревожность разливается в семьях. Эпидемия ковида наложила особый отпечаток: даже те, кто не верит, что вирус опасен, живут в беспокойной обстановке, потому что вокруг люди нервничают, ходят в масках.

И если в семье есть ребенок с какими-то психическими расстройствами, слабыми, не обязательно клиническими, – он аккумулирует эту тревогу. Серпуховский подросток, насколько мы знаем, как-то кочевал между бабушкой и мамой, они жили отдельно, и скорее всего, это ребёнок не из самой благополучной семьи, с невысоким уровнем достатка. Очень вероятно, что в его окружении люди встревожены, а это накладывается на его собственные сложности и проблемы.

И происходит критический переход, когда человек ломается и совершает несообразные поступки. Он решает уйти из жизни таким образом, чтобы было больше публичного эффекта.

Какой тип личности свойствен таким шутерам? Это бывшая жертва травли или это бывший агрессор? Психологи, изучавшие сотни профилей шутеров, отмечают, что им присущ выраженный нарциссизм. Они о себе очень хорошего мнения.

Но они вступают в конфликт с окружением, которое их не принимает, проявляются ущемлённые аффекты, остро ощущается недостаток любви и поддержки. У них очень большой разрыв между представлениям о себе и реальностью. Они нередко чувствуют себя смертельно обиженными не потому, что их сильно мучили, а потому что при высоком уровне нарциссизма даже слабые мучения со стороны сверстников часто воспринимаются как вселенская несправедливость.

Беда в том, что эти знания никак не помогают нам понять, кто станет потенциальным школьным террористом, и как это предотвратить. Подросткам до 18-20 лет вообще свойственна эмоциональная и психологическая неустойчивость, дисбаланс представления о себе и представления о том, как их видят окружающие – это известные подростковые трагедии, «меня никто не любит». В подростковом возрасте это встречается очень часто, и выявить людей, которые будут готовы что-то взорвать, очень сложно. Поэтому идеи массовых психологических обследований мне кажутся бесперспективными. 

Почему подростки нападают на школы и вузы, в которых они учились или учатся? Просто потому, что эти школы под рукой. Подобно тому, как если у взрослого есть конфликт и накопленная агрессия, то он часто переносит её на семью, ученики направляют агрессию на школу. С этим тоже довольно трудно что-то поделать. Идея отгородить школы от выпускников была бы безумием. В школу должны чаще приходить выпускники. Один из самых сильных стимулов мотивации в образовании - когда дети видят, что к их классному руководителю приходят выпускники со словами благодарности, это поднимает статус учителя и школы в глазах учащихся. Страшные трагедии, как в Серпухове, не должны отменять понимание того, что школа должна быть открытой – не для чужих, но для выпускников, для родителей. Государству следует сдерживать себя в желании контролировать, потому что силовой контроль в школе не поможет, а наоборот, может лишь увеличить число шутеров и взрывников. Ужесточение закона об огнестрельном оружии тоже ничего не дает, на самодельную взрывчатку он не распространяется.

Можно вспомнить, что серпуховский подросток учился в школе при монастыре. Все религиозные школы, будь то православные, католические или буддистские, это школы повышенной дисциплины. Многие родители отдают в религиозные школы своих детей, потому что хотят, чтоб они учились в атмосфере четких ценностей и повышенной строгости. В школе при монастыре скорее всего дисциплина еще более суровая, чем в православных классах где-нибудь в центре Москвы. Но наличие дисциплины и строгости никак не спасло школу от того, что кто-то из её ее выпускников, возможно, из-за этой строгости сделал школу целью своего террористического акта. Это верный признак того, что всеобщее усиление дисциплины и контроля способно не помогать, а вредить. 

В религиозных обществах священники выполняют роль психотерапевта. Есть прекрасные работы, описывающие, как в некоторых странах проходила конкуренция между психоаналитиками и священниками за то, кто будет успокаивать людей. Если школа в Серпухове - православная религиозная при монастыре, то можно предположить, что дети должны ходить на исповедь, в рамках воскресной службы, например. Исповедники бывают разные - одни строгие, другие мягкие, но в русской православной церкви это всё же не психотерапевты. Это люди, которые говорят вам о необходимости покаяния и о наказании за ваши грехи. Подростку с острыми психологическими проблемами это может не помочь. Поэтому и в православных школах тоже нужны психологи и социальные работники, которые подходили бы к ребенку с другой точки зрения, нежели чем духовники. Потому что не для всех детей все рецепты одинаково хороши. Одно лишь тотальное ужесточение контроля – без внимания к личности – не поможет.