Шаловливая бабка не прочь светить прелестями дома
💣 👉🏻👉🏻👉🏻 ВСЯ ИНФОРМАЦИЯ ДОСТУПНА ЗДЕСЬ ЖМИТЕ 👈🏻👈🏻👈🏻
Шаловливая бабка не прочь светить прелестями дома
Как зачиналась каменна Москва,
Тогда зачинался в ей грозный Царь
Старинная песня
На двадцать пятом году государствования Иоанна III Москва уже не гляделась татарским пепелищем; веселые слободы длинными лентами сплошь тянулись к каменному Кремлю, выросшему на том же месте, но в другом, лучшем виде: не острог деревянный, а стройные кирпичные стены с зубцами изящного профиля вывели фряги, все под правило да в меру, так что любо-дорого смотреть. А уж гладь какая! - так и соборы не строились в старину Афанасий Силыч Никитин, тверской купчина, ночью воротился из дальнего, многолетнего странствования в индийскую сторону, за три моря. Впотьмах ища ночлега, не до Кремля ему было; и как пустили - с дороги заснул сном богатырским. Звонили к обедне уже, когда Силыч протер глаза и по привычке, не долго думая, вскочил, помылся, перекрестил лоб и вышел на улицу. Суета необычная озадачила путешественника с первого шага. Добравшись до базара, он, однако, нашел, что у купцов лавки позаперты. Народ бежит куда-то, и Никитин направился вслед за другими. На повороте - вдруг заблестели кресты золоченые, за какою-то стеною словно; а перед нею поле гладкое, бархатный луг. Силыч невольно попятился и принялся, крестясь, протирать глаза, не доверяя себе.
- Что за притча, - подумал он вслух, - на Москву ли я, полно, попал?
- А то куда же? - отозвался с неприятным хохотом оборванец нищий, покойно рассевшийся на муравке и собираясь утолить голод без дальних разносолов. Перед ним стояла берестяная кружка с водою, подле увесистого каравая хлеба.
Никитин невольно, не без тревоги, посмотрел на хохотуна, и ему стало как-то неловко. Выражение лица нищего было таково, что могло поразить всякого и часто с ним сталкивавшегося, не только увидевшего случайно. Представьте полное лицо без бровей, с острой рыжей бородой; глаза точно оловянные, кажется, не глядят, хотя зрачки у оригинального субъекта и находятся на месте. Искривленные злобой губы в постоянном движении, как будто бы никогда плотно не сходились, выказывая глазные резцы, похожие на волчьи клыки. И при этом на невзрачной образине бродит улыбка, не предвещающая ничего доброго. Никитин хотел было уйти, но его удержала рука нищего.
- Видно, приезжий? - продолжал тот каким-то птичьим голосом, в котором многие звуки были чисто гортанные, резкие, хотя и хриплые. - Жаль, с виду глуп, по одеже - богат. Поумнеешь - обнищаешь! Поверстаемся!..
- Отваливай! Есть хочу; обед стынет, а утроба тужит.
- И не ребенок, кажись, а потерпеть не хочешь; до обедни недолго, кажись, - ответил Никитин.
- У меня моя обедня отошла, а ты ступай голодать в Кремль, коли пропустят.
- А то что же? Он самый, со всеми фряжскими затеями... Стрельниц, стрельниц, а ведь со всеми ими не спасется!.. Стены были в Содоме и Гоморре! Куды крепок и Иерихон считался - да свалились сами... и ограды, и забрала... И этим не уцелеть!
Никитин посмотрел на нищего еще с большим изумлением, но тот не обращал уже никакого внимания на наблюдателя. С выражением злобного любопытства смотря на толпы волновавшегося народа (который старался Протесниться в Кремль), он бормотал несвязные слова.
- А вы, скимны рыкающие! - вдруг вскрикнул нищий, и лицо его еще страшнее искривилось. - Поделом вам, поделом. Да вон и он! Легок на помине. Под ним лошадь пляшет, а у самого небось душа в пятках, чтобы набольшего не прогневить, неравно опоздаешь. А жезл у него здоровый, впору с ним на медведя ходить; на то у тебя кличка собачья: ты не Щ е ня, дружок, а Щен я ...
- Где, где? - спросил торопливо Никитин.
- А вон - видишь, золотой витязь на вороном аргамаке, что поднялся на дыбы, ровно на стену иерихонскую скочить сбирается. Да он еще меньшой сокол; старшой под Казанью: золотую гривку себе татарскими головками зарабатывает. Вон едет и князь Иван Юрьевич... Ольгерду праправнук, говорят, да родной племянничек московского князя Великого - Патрикеевым прозывается. За то у его и чин московский: первый боярин! Все коршуны слетаются в свое каменное гнездо. Видно, Большак с золотой головой сон ночесь видал неладный, всю дворню и собирает. Глянь-ко, таперича к воротам князь Федор Пестрый подъехал; глянуть не на что, а бают, Пермь взял. Во как у нас?! А тамо что аще деется?
Нищий вскочил и, заслоняя рукой свои оловянные глаза от жгучего июльского солнца, стал присматриваться к толпе, которая, окружив кого-то, провожала к воротам. К толпе этой со всех сторон подбегали люди, и она росла, ширилась и волновалась.
- Ничего не разберу! А должно быть, московским зеворотам занятно что ни есть, - ворчал про себя странный нищий, убирая свой обед и посуду. - Не хотелось сегодня в Кремль ходить, да надо: видно, татя новинка есть... Не скупись, поделися и с нами своими новостями, Иван Васильевич! - И на безобразном лице хохотуна-ругателя явилась какая-то неопределенная загадочная улыбка.
Закинув котомку за плечи, нищий схватил костыль свой и скорым шагом направился к воротам...
- Тут не пройдешь, - сказал Никитин, невольно следуя за нищим.
И правда, народ расступался и давал нищему дорогу. Никитин тоже воспользовался случаем, примкнув к своему непрошеному чичероне московских замечательностей. Они беспрепятственно вошли в Кремль, где невиданное великолепие совсем ошеломило путешественника в Индию.
Бывало, к деревянному собору Богородицы с немногими боярами подходил пешком тщедушный Василий Темный, своею неровной походкой не привлекая и зевак. Дорожка шла извилистая, узкая; из садов и за палисадами торчали ветхие деревянные избушки, если еще не высовывались докучно обгорелые трубы да кучи уголья. Самые великокняжеские хоромы отличались от обывательских изб разве большей обширностью места, занятого хозяйственными пристройками А то в жилище государя, так же как у соседей, окна да двери стояли зачастую наискось и между потемневшими тесницами зеленел влажный мох на крыше.
Куда все это прибралось? Словно вымели, как сор, наросшие здесь хоромцы, церквицы и кладбища. Вместо всего хлама этого величественный Успенский собор поднялся из земли как по щучьему велению, вытягивая за собою и игрушку-храм Благовещения, с его затейною узорчатою лепкою пилястр, расписанных яркими красками и золотом. За ним воздвигался новый деревянный дворец государев, а направо красовалась только что оконченная Грановитая палата - предмет гордости и удивления Москвы. На широком Красном крыльце гранитового чертога государева стояла теперь сотенная толпа царедворцев в пышных нарядах, залитых золотом. Никитин, пораженный великолепием двора Иоаннова, оглянулся, чтобы расспросить кое о чем загадочного нищего, но его уж и след простыл.
А народ все прибывал, хотя в Кремле не было места упасть и яблоку. Волны народа словно закаменели: ни вперед, ни назад. А тишина царствовала такая, что слышно было жужжанье комара в воздухе.
- Какая ужасная скука стоять в этих тисках, - сказал кто-то позади Никитина по-итальянски. - Пойдем лучше на террасу, где стоят московские нобили!
- Ваше высочество любит говорить и смеяться, а там ведь нельзя; тут же никто нас не поймет.
- Да теперь и неловко будет высовываться вперед. Добрый завтрак, я думаю, предательски изукрасил наши лица, - отвечал другой голос вкрадчиво, венецианским наречием.
- Оно, пожалуй, и так! Да, я думаю, нам и тут-то нечего делать. Чужая радость нам не торжество, да и смотреть на этих медведей, право, не находка. Если бы еще были красотки вместо мужей, братьев и отцов. А на таких холопов нагляделся я и в прихожей моего друга Магомета Второго. Пойдем лучше к Зое! Только и добра в этой Москве, что она да Хаим Мовша!
- Во всяком случае, надо дать знать кастеляну, что ваше высочество не совсем здоровы: иначе приятель нахмурится, пожалуй, не даст жалованья. Он ведь рад всякому предлогу зажилить деньгу...
- Конечно! А все ж пойдем к Зое... С извинением послать можно и Мовшу, - прибавил главный из собеседников решительно.
- Вы забываете, что Мовше и на Москве быть не совсем теперь ловко, а послать еще его в Кремль - значило бы погубить верного союзника навсегда. Я пошел бы сам, да проклятый завтрак... Я чувствую, что на лице моем...
- Восхождение солнца, ты хочешь сказать, - истинно! Веселый Дионис прикрыл щедро багрянцем лик своего подражателя. Но ты и в этом виде еще сносен. Вот я?..
- Ваше высочество изволите шутить!.. А послать все-таки некого.
- Позвольте предложить мои услуги, - отозвался Никитин по-итальянски, и собеседники смутились не на шутку.
Тот, которого собеседник называл высочеством, прошептал по-гречески с досадой: "Лазутчик!"
- Ошибаетесь, - подхватил Никитин также по-гречески. - Я много странствовал по белу свету, так необходимость заставила научиться многим чужим языкам... индийскому даже. А кстати, у меня поручение к вашей милости из Кафы; смекаю, что ты господин деспот морейский? Очень рад, что случай доставил мне видеть высочество твое сегодня же. Кафинские паши уверяли меня, что письмо это весьма важно...
- Представить готов где и когда угодно.
- Да я не знаю, кто госпожа эта и где искать ее?
- Постойте, ваше высочество, я объясню ему все, но пусть прежде сходит к кастеляну и объявит, что мы не здоровы...
- И такого чина, опять же, не знаю я на Руси...
- Синьор Патрикио, - отвечал собеседник деспота морейского, его переводчик Рало.
- То есть князь Патрикеев! Понимаем, да пропустят ли к нему? Видите, какая давка...
- Это уже мое дело, - отвечал переводчик. - Ступай за мной, я и проведу тебя до крыльца... А ваше высочество? - обратился он к деспоту.
Народ, видно, знал своих гостей: Рало провел Никитина сквозь толпу без большого труда. Площадка перед собором была ограждена рогатками, но как только сторожевому воину Никитин объявил, от кого идет, рогатку отодвинули и Силыч не без страха стал подходить к Красному крыльцу. Тут стояли два рынды в атласных одеждах, с позлащенными секирами на плечах. С подходом Силыча к крыльцу секиры опустились и загородили ему дорогу. Никитин заявил, что он послан от деспота и зачем даже, но рынды только улыбнулись.
- Тут посланцам не дорога, - сказал один из них, - да боярину теперь и не время. Если он не у государя в рабочей, так князей и бояр в думу вводит.
- А может, и в теремной палате дела рядит, - заметил в свою очередь Никитин.
- Быть может! Так вот, дружок, видишь, за Благовещением калитка, за калиткой - дворик, спроси там - укажут!.. Только этим путем не ворочайся: мимо собора вашей братии не дорога.
Никитин уже не слушал попечительных предостережений. Он спешил, чтобы застать князя, но немало дворов й двориков прошел он, пока добрался до теремной палаты. Князь еще был там, посланца от деспота не задержали, и вот он в палате Патрикеева. Чертог, впрочем, был не по сановитому обладателю: низок, длинен и темен.
Князь Иван Юрьевич жил уже шестой десяток, но борода и усы были без малейшего признака седины. Живые глаза сыпали еще искры, и высокий рост еще не скрадывался согбенным станом, напротив, боярин держался прямо, сохранив величавую осанку. Патрикеев, стоя у окна, глядел на черный двор, а князь Федор Ряполовский что-то с живостью ему рассказывал; по выражению лица Патрикеева нельзя было догадаться, приятен ли был ему этот рассказ или нет. Только шаги чужого человека, хотя и почтительные, прервали княжескую беседу. Патрикеев живо оборотился и спросил:
- Его высочество, Андрей Палеолог, деспот морейский...
- Да ты-то кто?.. Таких холопей у него я не видывал, - прервал Патрикеев, озирая Никитина с ног до головы.
- Я и то не холоп, а тверской гость, Афанасий Никитин... И не на послугах у его милости, а так, случаем, попросил он меня доложить княжей твоей чести, что во дворец, по государеву указу, за недугом быть ему невозможно...
- Верно, пьян! Я и без посланца догадался бы! Так кланяйся, честной гость, деспоту и скажи, что, мол, о тяжком недуге его государю доложим! Прощай, батюшка!
- Позволь, боярин, мне и свое челобитье...
- И опять до меня? Посмотрим. Говори, да проворнее...
- Да вот Москва забрала Тверское великое княжество, своего наместника там поставила; тот наших людей не знает, мой дом своим людям на житье отдал, а меня в Твери не было.
- Князь Федор Семеныч! Что это он бает? Ты, видно, тоже трапезничал со своим деспотом и со сна несешь околесную... Индия! Было такое царство в Библии, да теперь-то откуда ему взяться, чай, его потопом снесло. В наше время об нем ничего и слышно не было; отколь же явилось? Вот мне говорил жидовин Хази Кокос, когда приезжал в Москву из Кафы, что есть Хинское большое царство, и еще совет подавал послать туда его с войском... Да я и этому не поверил. Такого царства по всей Библии не найдешь, и его, кажется, новая мудрость сочинила. Дивлюсь, что жидовин ей поверил.
- Хази не обманул тебя, боярин: жидовин-то он жидовин, но честный, притом же он караимского закона. Не будь хан Менгли-Гирей его другом, так ему в Кафу и носа не дали бы показать, теперь турки хуже генуэзцев. Да и добро бы один турок, а то трех пашей поставили, обобрали они меня, нехристи; почитай, половину товаров оттягали; слава те Господи, что другую оставили. А то нечем было бы государю и его боярам поклониться, и за то спасибо Хази Кокосу и хану - отстоять пособили. И грамотами к твоей боярской милости снабдили меня. Нехристи хошь, а дай Бог им здоровья...
- За пазухой во весь путь берег! Изволь, ваша честь, получить.
Патрикеев с живостью сорвал висячую печать, развязал толстый шелковый шнурок, развернул хартию и стал читать.
По лицу заметно было, что чтение очень занимало князя, и, дочитав до конца, он приветливо посмотрел на Никитина.
- И здесь пишут, что Индия есть! Недаром свет велик, говорят, - заключил боярин, неохотно отступая от своего прежнего убеждения. - А все же потопом могло отнести ее и за море, - как бы про себя промолвил он еще раз. - Надо про тебя государю доложить, - прибавил Патрикеев в заключение и поспешно ушел из палаты.
Ряполовский, вероятно, не был расположен продолжать беседу, а Никитин не смел, и они проиграли в молчанку добрую четверть часа, пока воротился дворецкий великого князя.
Осмотрев Никитина с головы до ног испытующим взглядом, он сказал ему тихо:
- Государь верит, так моя вера в сторону, а все, голубчик, я тебя велю обыскать. Гей, Самсон! Обшарь-ка этого купчину, нет ли у него чего запретного...
Дюжий сын боярский, лет сорока пяти, с окладистой бородою, в опрятном чекмене, отороченном золотым галуном, бесцеремонно запустил руки за пазуху Силыча, потом в карманы и вытащил оттуда ящичек из драгоценного дерева, расписанный довольно искусно яркими красками.
- Это что? - строго спросил Патрикеев, принимая из рук Самсона досканец.
- Вещь, драгоценнейшая из всех моих товаров! Если удостоюсь счастия побить челом государыне великой княгине, то хочу поклониться ей этим клейнодом... Это четки самоцветного камня, каких нет ни у турского султана, ни у крымского хана, ни у самого персидского шаха; подарила мне их вдова, шахиня, за то, что я ее от злой болезни вылечил...
- Признаться тебе, боярин: лечебного дела не знаю, а меня индийские мудрецы кое-каким тайнам наставили; так, умею избавлять от злой трясовицы, от камчуга иль зоб уничтожить и...
- А это что? - спросил Патрикеев, подозрительно поглядывая на гостя и раскрыв сафьяновую коробочку, вынутую Самсоном из-за голенища у Никитина. Сильный запах мускуса до того ошиб князя, что он уронил коробочку, и по полу рассыпалось несколько черных сердечек и крестиков...
- Это - мускус! - спокойно отвечал Никитин. - Полезное благовоние: уничтожит всякую тлю, а платье от него приятно благоухает...
- А возьми-ка ты сердечко в зубы да слушай!
- Князь-боярин, да ведь этого не едят.
- А! - гневно рявкнул боярин. - Понимаем - как съешь, так с Авраамом повидаешься раньше срока. Отрава, значит, коли есть нельзя, а не отрава, так почему не съесть?..
- Погань христианину! Пожалуй, если не веришь, возьми, спрячь у себя мускус.
- Да держать-то не претит вера, а только есть нельзя. А вот те Бог, нету ничего худого, на Востоке дети на шее носят, не токмо что...
- Ну, пожалуй, - сказал Патрикеев, видимо смягчаясь, но значительно взглянув на Ряполовского, - только собирай сам твое зелье да сложи в коробку; Самсон, дай ему какую ни есть ветошку завернуть да отопри этот ящик. Положи и замкни сам, а ключ подай сюда... У нас, брат, есть свои знахари, рассмотрят, не на неучей напал...
- А что, Самсон, ничего нет больше?
Никитин развязал пояс и высыпал на стол немало золотых монет, все восточных.
- Возьми свои деньги, на, пожалуй, и четки. Они для Елены Степановны, ты молвил?
- Нет, князь-боярин, для государыни Софьи Фоминишны!
- Так ты грек?.. - вскрикнул Патрикеев с приметной досадой.
- Врешь! Грек окаянный, недаром гречанам посыльщиком и служишь... ты... - Но сам вдруг мгновенно опомнился и, вперив испытующий, строгий взор в Никитина, долго всматривался в него. Испытание, кажется, успокоило его недоверчивость, хотя он и молчал.
- Ну, боярин, я твому норову не завидую; вспомни, что говорит апостол: сумнения подобны волнению морскому, ветрами воздымаемому и возметаемому. Тебя так и кидает из подозрения в подозрение. Мне, купчине, ваши дворовые тайности неведомы; я простой человек, воротился в дом родной, да не нашел дома; Москва все забрала; пришел челом бить первому государеву боярину и сроднику, а он...
- А он видит, что от тебя Литвой пахнет. Видно, младший брат государев еще не угомонился? Ваш тверской великий князь Михаил защитить своего престола не мог, так уж литовской хитростью его не воздвигнет.
- Дивлюсь разуму и воле Иоанна, соболезную о несчастии нашего доброго Михаила, но как человек - не больше. А как русский, радуюсь Иоанновым успехам. Только мелкий ум не видит в трудах его блага Руси и общей пользы. А я то смекаю, что в одном народе праведно быть одному пастырю и одному стаду. Не верится ушам, что совершил Иоанн до дня моего приезда на родину... Оставил я Великий Новгород истинно великим... Реки злата чужеземного текли там, три Москвы уместилось бы в нем. Наложил государь державную руку, и - нет Новгорода! И вечевой колокол замолк...
- Ты не глупи, парень! Не будь грек... так...
- Полно, князь! Все грек я у тебя, а за что, спроси? Что хотел чествовать государыню? Мне даже становится обидно. Я не целовал еще креста на верность Иоанну, был далече, когда князь Михаил Холмский отворил вам врата Твери, стало, не присягой связан. А за дела полюбил уж московского владыку. Дела его для меня еще виднее, как двадцать лет не был на Руси. Я оставил ее всю чересполосную, вотчиной татарскою; возвращаюсь - нет княжений дмитровского, можайского, серпуховского; роды ярославских, ростовских, муромских князей - служилые! Кончилось великое княженье тверское, как и своя воля у Новгорода. Теперь, почитай, одно: вся Русь - Москва! Только Псков да Рязань, да и те не надежны...
Горячая речь умного купца Патрикееву была совсем по душе, и сдвинутые брови боярина незаметно разошлись по своим местам.
Никитин, не замечая этой перемены, продолжал с прежним жаром:
- Нелицеприятна и не пуглива твердая воля Иоанна. Повелел, и - отец гонит сына. Да какого сына? Князь Василий Михайлович Верейский недаром прозван Удалым! И на богатырство его не посмотрели! Хотел себя укрепить и оградить женитьбой, взял в жены племянницу государыни Софьи Фоминишны, царевну греческую, и свойство не спасло. Сын бежал, отец умер; Русь стала цельнее! Дивно, ей-же-ей, дивно! Но главное, - продолжал с одушевлением развернувшийся путешественник, - мы уже не рабы татарвы некрещеной! Уж ханы их поганые не ставят нам кого хотят на княжество; князья наши не кланяются, да и некому кланяться! Юрт Батыев в развалинах; Золотая Орда что тень бродит по волжским степям, ест полынь горькую... Одна Казань...
- Что? Правду ли я слышу?.. Кажись, не ослышался?
- Патрикеев тебе сказал правду, - отозвался сам Иоанн, вступивший в это время в палату. - Князь Иван, я дозволяю купчине Никитину на
Училка - извращенка показывает пареньу свои чулки
Девушка сняла трусы и надела их на голову партнеру, после чего отдалась ему | порно видео
В бассейне лесбиянка трахает анал сисястой рыжухи синим самотыком