«С 1917 по 1955 год я не был полноправным гражданином». Письма и мемуары репрессированного красноярца

Ровно 39 лет назад, 13 сентября 1984 года, скончался советский политический заключённый Борис Смирнов. Он участвовал в Первой мировой и в Гражданской войнах, не дожил до перестройки и гласности считанные месяцы. Опубликовать его с переписку с родственниками получилось только в 2023 году — его сын мечтал об авиации, но погиб на фронте, а судьба самого Смирнова была сломана ещё в 1917-м.

Ранее неизвестная переписка репрессированного Бориса Смирнова появилась на сайте «Красноярского общества „Мемориал“»*. Письма родственникам датированы концом 1930-х — началом 1940-х годов. Рассказываем об этом человеке.

Борис родился в 1891 году в семье городского головы Красноярска Павла Степановича Смирнова, получил высшее образование в Томском университете, женился. Во время Первой мировой окончил офицерские курсы в Иркутске и попал на фронт.

«В 1917 году его направили для прохождения службы в Красноярск комендантом лагеря военнопленных, который был расположен в военном городке (сейчас улица Краснодарская), — рассказывал  его племянник Денис Орловский. — После Октябрьского переворота Смирнов как бывший офицер отправился на регистрацию и… стал узником тюрьмы. Расстрелять не успели, хотели забросать камеры гранатами — их тоже не оказалось. Пришедшая армия Колчака освобождает его и отправляет на фронт под Тобольск. Оттуда Борис, пресытившийся войной, под предлогом необходимости съездить за зимними вещами домой дезертирует».

Бывший офицер царской армии Смирнов не испытывал симпатий к советской власти, но, судя по публикации Орловского, контрреволюционной деятельности не вёл. Но в 1920-х осужден на пять лет как белогвардеец, и после этого ещё дважды попадал в лагеря по политическим статьям.

«Я не знаю — придётся ли мне ещё жить и действовать»

Читая письма политзаключенного Бориса Смирнова, отправленные из лагеря родственникам в конце 30-х — начале 40-х годов, понимаешь, что он старается не сказать лишнего — цензура не пропустит. Одно из немногих исключений — письмо своему сыну Павлу от 29 июня 1940 года, в котором Борис даёт волю чувствам, философствует и даже фантазирует.

«Мой милый, дорогой сын Павлик… У меня есть большое желание — это чтобы ты прожил свою жизнь более счастливо чем пришлось прожить мне… Для меня понятно, что быть специалистом по складу тебя не особенно привлекает. Но у тебя есть, я думаю, такой выход. Ты можешь специализироваться по одной из дисциплин, читаемых в ЛТИ, чтобы потом остаться при кафедре. Если тебя интересует авиация, то здесь есть богатое поле деятельности для мыслящего человека — это работа конструктора. На твоём месте я начал бы с детской работы — с постройки авиамоделей. Но это нелегко, конечно, кажется правильным и верным мне, а тебе может казаться смешным. Но дело в том, что я пришёл к мысли, что в скором времени конструкции летательных снарядов сильно изменятся. Кроме аэропланов, обладающих скоростями от нескольких десятков до нескольких сотен километров, создадутся машины, летающие со скоростями в несколько тысяч километров в час (ракеты), а также машины медленно летающие, и парящие в воздухе вроде автотора, для Севера. При конструкции последнего рода летательных машин конструкторы много будут брать идей и форм у летающих насекомых. Возможно, что обыкновенная муха послужит моделью для воздушной мотоциклетки.

Я полагаю, ты понял мою мысль, и если тебя заинтересует — примени её к делу. А возможно она покажется тебе бредом человека, лишившегося в заключении рассудка. Но довольно об этом. Мне хотелось бы знать от тебя непосредственно:

1) Что побудило тебя прыгать с аэроплана с парашютом

2) Что ты при этом испытал

3) И к чему это тебя обязывает в случае мобилизации и войны.

Лучше бы ты специализировался по радио. Тогда и при призыве на военную службу ты попал бы на службу связи. А в военное время это лишний шанс для того, чтобы уцелеть. Пишу, сидя на полу, положив бумагу на ящик. Меня всё время прерывают. Поэтому письмо выходит не совсем последовательным и логичным. Какие у тебя планы на лето? Про себя мне писать нечего. Основное у меня сейчас это то, что я не знаю — придётся ли мне ещё жить и действовать или нет. И поэтому я перехожу от надежды к безнадёжности и обратно. Прерываю письмо до завтра, так как в бараке стало темно.

1 / VII / 40. Сегодня у нас выходной день. Часа три занимался починкой одних подштанников, в которых заплаты занимают 2/3 площади. Но это только к слову, между прочим. Других здесь иметь не стоит».

Сын Бориса Смирнова Павел, мечтавший об авиации, не поступил в вуз (возможно, этому помешало родство с «врагом народа»). Через три года Павел погибнет на фронте.

Сам Борис Смирнов прожил 93 года. Но даже этого не хватило, чтобы дожить до времени, когда о сталинских репрессиях заговорили открыто. Смирнов скончался 39 лет назад — 13 сентября 1984 года, когда до перестройки и гласности оставалось совсем немного.

«Каждый ходил, в чём было»

Последние строки процитированного письма, где Смирнов рассказывает о прохудившемся белье, типичны для всей опубликованной переписки. В ней он скупо сообщает семье о своём быте, просит прислать самые необходимые вещи, лекарства, продукты, но только в том случае, если это не обременительно для семейного бюджета.

Председатель «Красноярского общества „Мемориал“» Алексей Бабий считает, что эти документы — сродни «Одному дню Ивана Денисовича». Только в знаменитой повести Солженицына главный герой — художественный, собирательный образ, а Борис Смирнов — это настоящий сталинский политзэк, каких в 30-е — 40-е годы были сотни тысяч.

«Об ужасах, о произволе со стороны лагерной администрации писать было нельзя. Но из писем Бориса Смирнова понятно, как жили заключённые. — рассказывает Алексей Бабий . — Можно догадаться, что он голодает, что у него износ буквально всего — валенок, рукавиц, штанов. В 1937 — 1938 годах специальная лагерная одежда не была распространена. Каждый ходил, в чём был. Может быть, только валенки на зиму выдавали. В те годы Борис Смирнов — человек уже не молодой. Он просит прислать ему кальцекс — дешёвое противовоспалительное средство. То есть в лазарете это лекарство не выписывали. Можно представить, на каком уровне там находилось медицинское обслуживание».

Два бедствия: клопы и урки

Переписка Смирнова, как и письма других заключённых, цензурировалась. Гораздо откровеннее Борис Смирнов в своих мемуарах, которые были опубликованы еще в 1990-е:

«Вспоминать прошлое неприятно. Ведь с 1917 и по 1955 год я не был полноправным гражданином. Пять раз я арестовывался, три раза отбывал заключение (всего в продолжение 15 лет), 5 лет был в ссылке, столько же лет был на особом учёте, несколько лет не имел права проживать в Красноярске. И всё это потому, что мои родители были состоятельные люди, а я был бывшим белым офицером. Тридцать восемь лет, лучшую пору жизни я был бесправным человеком. Из жизни ничего не вышло. Воля была надломлена. В жизни я не смог занять место, которое соответствовало бы моим стремлениям и моим способностям. А поэтому писать воспоминания мне просто тяжело. Да и очень многое позабылось. И все-таки я опять принимаюсь за воспоминания. Для чего и для кого? Я и сам не знаю. Просто какой-то инстинкт».

Это записано 4 июля 1969 года. За мемуары он принимался несколько раз, но, судя по всему, так и не закончил их. Про последний и самый длительный тюремный срок (во время которого он и писал недавно опубликованные письма) в этих воспоминаниях не сказано. Но Смирнов вспоминал, как отбывал предыдущий срок в начале 1930-х годов в Мариинском распределительном лагере (территория нынешнего Кузбасса):

«3.1.1969

Не знаю, почему вчера мне вспомнилось мое пребывание в Мариинском распределительном лагере в 1931 году. В том году в Москве происходил процесс Промпартии. В связи с этим прокатилась волна массовых арестов по всему Советскому Союзу. В 1931 же году происходила „охота за золотом“. Тюрьмы были переполнены. Красноярская тюрьма, кроме того, пополнялась тасеевскими повстанцами. При Колчаке существовала Тасеевская республика, не признававшая колчаковских властей. Существовал тасеевский фронт. В 1931 году тасеевцы боролись против коллективизации. Арестованный 3 марта 1931 года, я просидел в тюрьме месяцев 8–9, сейчас точно не помню. В последних месяцах 1931 года меня осудили (заочно, конечно) по ст. 58 (за агитацию) — в лагерь на 3 года — и отправили в Мариинский распределитель.

Лагерь занимал довольно большое пространство и загородками из колючей проволоки разделялся на какое-то количество „зон“. В центре лагеря находился красный кирпичный трехэтажный корпус бывшей Мариинской тюрьмы. В 1931 году тюремные камеры были заняты лагерниками. Но, конечно, там помещалась только незначительная часть их. Остальные размещались в бараках различного типа и даже в палатках. Большая часть бараков были насыпными. Между двумя стенками из тёса были насыпаны опилки или земля. Перед отправкой из красноярской тюрьмы нас, этапируемых, собрали в каком-то подвальном помещении, где не было окон и нар. Назначенных в этап было всего человек около 40. Горожан было всего трое. Остальные были раскулаченные. На наше счастье, среди нас не было ни одного уркача.

В Мариинске мы подверглись санобработке и попали в громадный высоченный насыпной барак. В нем были нары в 5 ярусов и помещалось несколько тысяч человек. Было два бедствия. Первое — невероятное количество клопов, и второе — урки.

И тогда происходили настоящие сражения. Треть, если не больше, из находившихся в этом бараке, составляли нацмены. Главным образом, казахи и киргизы. Вероятно, это были раскулаченные баи. У них у всех был несчастный вид, многие были больны и беспомощны. Они особенно подвергались нападению уркачей. При нападениях они не сопротивлялись и только кричали и плакали.

„Курсак пропал“, — жаловались они.

Ко всем несчастьям вдобавок, большинство из них не понимало по-русски. Их обманывали при раздаче хлебных паек, и многие из них буквально голодали.

Случайно мне пришлось увидеть, как урки расправлялись за что-то с одним их своих. Его окружили несколько человек с ножами. На дальнейшее я не стал смотреть. Говорили, что они его прикончили и спустили в отхожее место».

«Расстрелять не успели»

Недавно опубликованные письма (большинство из них на почтовых карточках) прекрасно сохранились. Только почерк разобрать трудно, отметил Алексей Бабий. Карточки очень плотно заполнены строчками, кроме того, у заключенного не было условий, чтобы писать разборчиво. Письма передал племянник Смирнова Сергей Орловский.

Папку с письмами Смирнова из лагеря не потеряли, но до неё много лет не доходили руки. Только в прошлом году волонтёрка расшифровала записи, на что ушло много месяцев, и совместно с Бабием подготовила к публикации.

Бабий рассказал, что архив красноярского «Мемориала» начал формироваться в конце 80-х — с момента возникновения этой организации: «Количественное измерение — комната 18 квадратных метров, заполненные стеллажи вдоль стен. Большая часть архива оцифрована, то есть отсканирована. Но для публикации на сайте сканы надо обработать, перевести в текстовой вид — распознать или набрать. Это чёрная тяжёлая работа, которой по выходным занимаются наши волонтёры. В единицах хранения затрудняюсь сказать. Десятки тысяч страниц. И это только те документы, которые в бумажном виде. Электронный архив содержит много документов, которых нет в бумажном».

Много лет рукописи и машинопись хранились у исследователей дома. Когда Владимир Сиротинин и Владимир Биргер, стоявшие у истоков «Красноярского общества „Мемориал“», ушли из жизни, их архивы перешли к Алексею Бабию, который совместно с волонтёрами начал упорядочивать и публиковать документы на сайте. По его словам, будет выложено всё, за исключением некоторой личной информации (домашних адресов и тому подобного). Задача — опубликовать всё, что имеет отношение к репрессиям в Красноярском крае. В том числе документы, научные и популяризаторские статьи других исследователей и журналистов.

«Мы стараемся собрать все публикации в СМИ о репрессиях в Красноярском крае. На сайте уже несколько тысяч газетных вырезок. Студент журфака может написать курсовую или дипломную работу о том, как освещалась в прессе тема репрессий, начиная с 1987 года и заканчивая нашими днями. Какая была подача в разные годы, на что делался акцент. Как освещалась в краевой, а как в районной прессе. В районных газетах иногда освещалась интереснее: не общие слова, а судьбы конкретных людей», — рассказывает Бабий.

На сайте немало документов, собранных самими общественниками и волонтёрами. Они делали ксерокопии и фотокопии в архивах МВД и ФСБ, куда теперь доступ исследователям затруднён или вовсе запрещён. Бабий также работал с документами уровня сельсоветов, до которых у историков редко доходят руки. Кроме того, исследователи записывали воспоминания репрессированных и их родственников, выезжали в экспедиции, в том числе с Енисейским педагогическим колледжем. Информаторов опрашивали студенты — будущие учителя истории.

«Большая часть студентов на момент начала экспедиции о сталинских репрессиях не знала почти ничего, — вспоминает Бабий. — Я им обычно читал обзорную лекцию, чтобы они хотя бы понимали, чем заключённый отличается от раскулаченного, а раскулаченный — от депортированного.

На каждую категорию составлялся свой опросник, и, если прийти не с тем опросником, интервью просто не получится. Конечно, качество опросов, проведенных студентами, не всегда было высоким. Иногда они пропускали важные детали, подробности, не задавали дополнительных вопросов. Но задача была в общем-то другая. Если студентка выходит зареванная от какой-нибудь бабушки, которая рассказала ей, как голодала в детстве и, чтобы спастись от голода, грызла свою руку — значит, в экспедицию эта студентка съездила не напрасно. То, что раньше было абстрактной строчкой в учебнике теперь наполнилось живым содержанием. Были случаи, когда через много лет со мной связывались участницы этих экспедиций: „Помните меня? Я в своём районе документы нашла, которые вас могут заинтересовать“».

«Тёма Лебедев хлопал крыльями»

Почти ежедневно на сайте появляются новые документы. В последнее время большая часть — входящая и исходящая переписка «Красноярского общества „Мемориал“». Среди писем встречаются воспоминания репрессированных, но и «текущее делопроизводство» представляет интерес. Первые годы работы общественников — теперь уже история. 35 лет назад представлялось, что гласность, честный взгляд на прошлое страны — это уже навсегда. Теперь оказалось, что «всё не так однозначно».

Сайт красноярского «Мемориала» сегодня выглядит архаично. Чтобы найти информацию о конкретном репрессированном, необходимо зайти в раздел «Мартиролог» и долго пролистывать список фамилий. Но Алексей Бабий говорит, что это сделано специально: заинтересовавшийся судьбой, например, Бориса Смирнова увидит, скольким его однофамильцам искалечила жизнь система. И есть ещё одна причина не модернизировать платформу.

«В 1998 году наш сайт за дизайн и содержание взял первое место в специальной номинации на всероссийском конкурсе „Бизнес-сайт“. Тёма Лебедев, который тогда был в жюри, хлопал крыльями от восторга. Но люди, которые сейчас делают сайты на современных платформах, не понимают, что через 5, максимум через 10 лет, на смену нынешним придут другие платформы, — отмечает Бабий. — И, если некому будет сайт туда перетащить, погибнет и контент. Я с 1971 года в айти. На своём веку только операционных систем сменил штук 15. Сознательно сделал сайт на голом HTML, отказался от навороченных сервисов, чтобы сайт пережил смену платформ, жил десятилетиями даже после нас. Наш сайт неубиваемый. Контент можно просто сбросить на флэшку, и информация сохранится, даже если в России интернет запретят. Сайт, кстати, скопирован в кучу мест, в том числе и за границей. Копии сайта постоянно обновляются. Даже если сейчас придут и сотрут информацию отовсюду, куда руки дотянутся — всё равно сохранятся десятки копий сайта. Сайт просто „зальют“ с флэшки по другому адресу».

В ближайшие месяцы запланирована републикация воспоминаний депортированных за Урал, выпущенных латвийским фондом «Дети Сибири». Его основатель журналистка Дзинтра Гека переслала Бабию pdf-файлы книг с историями тех латышей, которые в сталинские годы оказались именно в Красноярском крае.

Оцифровывая архив, Алексей Бабий также обнаружил список лагуправлений и лагерей Красноярского края. Он готовится к публикации, и Бабий планирует сделать специальную карту.

А племянник Бориса Смирнова Сергей Орловский в своё время передал лагерную переписку ещё одного репрессированного родственника — Сергея Кускова. Врач-терапевт, основоположник невропатологии в Красноярском крае, по официальной версии, был осуждён за то, что выключал радио в палатах при ночных дежурствах, за негативное высказывание о сталинском законе о запрете абортов, и за то, что в Первую мировую войну был офицером. Медик покончил с собой в лагере. Его письма близким Бабий планирует опубликовать до конца года. Сергей Кусков упомянут и в недавно опубликованной переписке Смирнова.

«Они знали друг друга. Красноярск — город маленький», — говорит Алексей Бабий.

*(«Международный Мемориал» объявлен властями РФ «иностранным агентом» и ликвидирован в конце 2021 года решением Мосгорсуда. При этом «Красноярское общество „Мемориал“» не внесено в реестр, но на публичных выступлениях его главу Алексея Бабия, по его словам, обязывают упоминать об этом статусе международной организации).