Русские женщины посетили общественный душ

🛑 ПОДРОБНЕЕ ЖМИТЕ ЗДЕСЬ 👈🏻👈🏻👈🏻

Русские женщины посетили общественный душ
Автор заходной фотографии: Гоша Рубчинский


Авторы
Алла Анацко, Дмитрий Безуглов, Георгий Биргер, Алексей Киселев, Мария Кувшинова, Майя Романова, Феликс Сандалов, Мария Семендяева, ­Николай Редькин, Галина Рымбу, Даниил Трабун
Редакция благодарит за помощь в проведении съемок Екатеринбургский театр оперы и балета, Екатеринбургский театр кукол и ИД Tatlin


Продюсеры
Александр Елсаков, Алла Мельникова


Фотографы
Иван Ерофеев, Глеб Леонов, Григорий Поляковский, Гоша Рубчинский, Игорь Старков, Теснота (Алексей Пономарчук, Александр Елсаков)



«Афиша» в соцсетях

Facebook
Twitter
Вконтакте








Мода




Сделано в России




Кризисное предложение




За пару десятков месяцев в Сибири внезапно возникло с десяток групп с одинаковыми вводными данными: тревожный постпанк и русский язык. «Афиша» съездила в Новосибирск, встретилась с группами «Сруб», Ploho, «Звезды» и «Бумажные тигры», и досконально изучила феномен русского постпанка.
Одно из первых воспоминаний Игоря Шапранского, лидера новосибирской группы «Сруб», — встреча с домовым. «Мне было года где-то три, я спал и вдруг чувствую: по мне кто-то начинает интенсивно прыгать. А никаких домашних животных у нас не было. Поворачиваюсь — какая-то хрень с мохнатыми длинными руками по мне скачет. Я заорал, вбежала мама и вроде как увидела, как эта штука убегала в настенный ковер». Почему решили, что это был именно домовой? «Меня повели к какому-то психологу, я нарисовал ему то, что видел. Он и говорит: «А, так это же домовой был».
Мы разговариваем об этом уже в сегодняшнем Новосибирске; на современность указывает меню дайнера на столе. Находимся мы при этом практически в гигантской матрешке: в похожей форме выполнен один из недавно построенных в центре города небоскребов, и американский дайнер расположился где-то на ее поясе. В меню схожий контраст: вроде как фиш-энд-чипс, но на деле вместо хрустящей панировки — пропитанное сливочным маслом тесто, как у беляша. И группу «Сруб» тоже можно описать в контрастах: звук английского постпанка тут оборачивает рассказы про полынь, чертоги, болота и пляс смерти с косою по утренней росе. В ноябре они выпускают альбом «Топь» — и при всем западническом подходе к звучанию это монументальное высказывание о русских лесах. Как Линч в «Твин Пиксе» смог точно передать потустороннее ощущение средней полосы Америки, так и Шапранский в «Срубе» упаковывает в простую и доступную форму жуть сибирских лесов. 
Сам Игорь при этом не производит впечатление почвенника — обычный, в общем-то, городской житель; славянский лексикон и раскатистый голос оставляет только для сцены и студии. Впрочем, когда речь заходит о даче Шапранского, «Сруб» подступается ближе: «Она с трех сторон окружена лесом. С одной стороны бор, еще с двух смешанный лес. Если немножко совсем пройти, буквально часок, можно дойти до места, где скальная порода выходит на поверхность, над ней бор — и с этого обрыва видно деревенскую целину. По вечерам река ­заворачивает над ней туман, и ты стоишь наверху утеса, видишь эти скалы».
В Новосибирске ­многое напоминает о начале 1990-х: метро похоже на московское 20-летней давности, а здание гостиницы «Сибирь», построенное в 1991 году, — ­будто шедевр несо­стоявшегося ельцинского конструкти­визма
Идея заиграть постпанк на русском родилась там же, а вдохновила ростовская группа «Утро», четыре года назад выпустившая альбом — посвящение подпольной советской рок-музыке и той же славянской хтони. Пару лет назад Игорь с братом ходил по тем местам к ближайшему ларьку за сигаретами: «Мы шли по туманному мрачному полю. С одной стороны горел огонь, с другой туман обволакивал поля, а у меня с телефона играла песня «И всюду запах затухших свечей», и среди вот этого туманного поля брат увидел фигуру высокой женщины с длинными волосами, с коромыслом. И ему показалось, что это смерть. А потом мы дошли до ларька — и оказалось, что он сгорел». Музыка, в общем, удачно легла на приключения. «Это уникальная какая-то атмосфера, которую я не слышал в русской музыке. Она идеально сочетается как раз вот с такими моментами, с такими картинами, которые можно видеть в сибирском загороде, в сибирских лесах».
Около трех десятков лет назад в этих местах зародился сибирский панк — в частности, дача Шапранского расположена в паре километров от места, где утонула Янка. Сегодня же тут возникает сибирский постпанк — и «Сруб» на самом деле лишь одна из десятка групп, одновременно за последние года два появившихся в Омске, Новосибирске, Томске, Кемерове и других близлежащих городах. «Сруб» при этом стоят немного особняком, у них больше земли и меньше воздуха. Нет остросоциальных тем, ни слова о политике, но политика почему-то сама их находит и откликается на каждую песню. От русских националистов, приходящих на концерты и зигующих в сторону сцены, до попытки поклонниками расшифровать «Сруб» как «Союз России, Украины и Белоруссии». «А я такой — не-е-е-е, я в шоке был от этой интерпретации, — открещивается Шапранский. — Но даже если ты вдали от политических тенденций, все равно они тебя как-то, ­видимо, коснутся».
Действительно, легко можно представить «Сруб» как любимую группу читателя сайта «Спутник и погром», да и слово «погром» им тоже подходит: новый альбом «Топь» будто погружает в атмосферу большого русского бунта; не мирной скромной Болотной, а какого-то надвигающегося хаоса, неконтролируемого и гарантированно деструктивного — воронки, в которую всех засосет. Шапранский среди вдохновивших его групп, разумеется, упоминает и «Калинов мост» (тоже, кстати, новосибирцев), и тут сразу вспоминаются другие их кратковременные последователи, «Алиса», ненадолго заразившиеся от Ревякина славянской хтонью на альбоме «Шабаш». «Шабаш» был написан в конце 1980-х и записан в 1990-м, и, слушая его сегодня, можно понять, что тогда Кинчев со товарищи дословно описали 1991 год, еще даже не представляя, что 1991 год вообще может когда-либо случиться. Конечно, не так страшен был развал СССР, как его предчувствие, вот и сегодня то, что транслирует «Сруб», пугает именно своей неопределенностью. Альбом можно поделить на две части: в первой нагнетание, во второй уже смирение с неизбежным. Взрыв же, момент этого самого хаоса ­запрятан в трехминутном, едва слышном эмбиенте в конце песни «Комета». «Ведь когда случается космический взрыв, происходит вакуумная тишина», — поясняет Шаранский.
Но дело, может, и в другом: просто пока «Сруб» роются в земле, о проис­ходящем на ней больше рассказывают другие новые сибирские группы, более городские, более социальные — такие как Ploho. Тут уже вполне четкая и точечная трансляция недовольства из воздуха — название вполне самодостаточно, как и их самая первая песня, «Новостройки»: «Плохой живет высоко, хороший низко./Об этом плохо спел поэт на виниловом диске». Что такое Ploho, из песен группы понятно без лишних вопросов: их главная тема — это предательство ­всего того, за что в уже упомянутом 1991-м боролись. Все идеалы съел консю­меризм, все побежденное зло возвращается обратно, все понятия последних лет искажены: «Всех закроют при твоем содействии,/Демократия в действии».
Посетители постпанк-фестиваля Pustota, устроенного в бывшем здании кондитерского завода
Как и «Сруб», и все группы, которые будут упоминаться дальше, Ploho не могут точно сказать, почему решили заиграть именно постпанк и именно на русском. «Было актуально лет пять-шесть назад петь на английском, — говорит вокалист и гитарист Виктор, — и так много появилось таких групп, что просто уже тесно от них стало. И я сам всегда на английском пел. Захотелось попробовать спеть на русском — получилось так, что мне понравилось гораздо больше. Конечно, я слушал раньше и «Телевизор», и все подобное, ну и несколько лет запойно «Гражданскую оборону» и все проекты Летова — это тоже сказалось».
Вот и пришли наконец к Летову — дух его уже в самом термине «сибирский постпанк» чувствуется, и это все настолько же пост-Летов, насколько адаптация постпанка английского и американского. Какие-то параллели с Манчестером конца 1970-х, где оригинальный постпанк родился, присутствуют: Новосибирск тоже индустриальный город и тоже на пороге своего постиндустриального периода. И размашистая конструктивистская архитектура улиц вместе с затихающим производством наносит свой отпечаток. «Новосибирск же считается самым быстроразвивающимся городом России, — рассказывает Виктор, — но это за счет чего? Не потому, что здесь становится все здорово, а просто он быстро растет — и все. Растет с окраин, за счет быстрых новостроек, а на самом деле в городе ничего не происходит». Это все не повод заиграть ту же (или схожую) музыку, что родилась в Манчестере тех дней, — пусть та эстетика и оказалась близка, но наследства сибирского панка тут больше. «Возможно, это волны в культуре, — говорит второй участник Ploho, Андрей. — Возвращается перестроечная культура конца 1980-х — начала 1990-х, расцвет сибирского панка, андеграундной музыки из Омска, Новосибирска, Томска. И еще все устали от английского и снова стали петь на русском, вспоминать корни двадцатилетней давности».
В Новосибирске вскочили «Сруб», Ploho и «Буерак», а в Томске — «Бумажные тигры» и «Звезды», все это произошло за пару лет, и сейчас уже группы начинают друг о друге узнавать, объединяться и куда-то двигаться. Лидер Ploho Виктор организовывает в Новосибирске фестиваль Pustota, где почти всех перечисленных собирает. Фестиваль проходит в лофте Trava, не так далеко расположен ресторан Pomidor, похожими вывесками усыпаны все улицы города — и это ровно тот же консенсус западничества и славянофильства, который можно услышать в звучании сибирского постпанка. Славянофильство, впрочем, побеждает — это слышно и по «Срубу», и по томским «Звездам» и «Бумажным тиграм», еще совсем-совсем молодым, самой свежей крови всего этого течения.
Для «Звезд» это и вовсе первый выездной концерт, вместе с ними и «Тиг­рами» на автобусе из Томска 300-километровый путь проделали еще около 50 соратников-тусовщиков. Смешавшись с местными посетителями, они создали довольно внушительную толпу у сцены — лидер «Звезд» Гена едва сдерживает эйфорию и вспоминает один из первых концертов Летова (опять об Летова!), ­когда под впечатлением от теплого приема тот воодушевился и «записал пять альбомов»: «Я теперь после этого тоже пять альбомов запишу!»
Группу «Звезды» ­наиболее тепло приняли на фестивале
С томичами обсуждать возникшую волну интереснее: для них это самая естественная вещь в мире, иначе и быть не могло. «То, что сейчас происходит, — я бы сказал, это что-то вроде второй волны сибирского панка», — говорит Гена из «Звезд». А вопросы про русский язык ему и вовсе непонятны: «Мне вообще всегда казалось абсурдным петь на английском языке в России. Язык — это не только слова, это цельный образ мышления. А в англоязычии я вижу странную боязнь своего и себя самих. Вот недавно прочитал пресс-релиз о концерте Tesla Boy в Тюмени, чуть не блеванул. Там пишут, что они всем своим видом показывают, что западные ценности все-таки России нужны, кто бы что ни говорил; дескать, выглядят как американцы и звучат как австралийцы. Но … [зачем]?! Это что, ­хорошо, что ли?!»
Почему же тогда русские играют прозападный постпанк? Потому: «Грусть является неотъемлемой частью творческого человека и неотъемлемой частью жанра постпанк. А в России… ну что тут еще играть, вы же видите все, что вокруг, — тут по-другому не получается».
Так или иначе, любой разговор сводится к тому факту, что мы находимся в России. И хоть «Сруб» и Ploho считают себя совсем разными, но они просто две полярности одного явления, и Шапранский даже косвенно, через отрицание, это подтверждает: «Ploho, они такие — индустриальный постпанк. Ближе к простому народу. То есть у нас душа, у них народ». Когда душа встречает народ и традицию 30-летней давности, тогда и получается этот самый сибирский постпанк. Еще один важный компонент — страх. Это самое часто встречающееся слово у «Сруба», это и причина, и следствие того смутного события, которое сибирский постпанк предвещает; страх же мешает это событие разглядеть и приблизить.
К слову о страхах — чем закончилась история с домовым? «Он лет до шести ко мне во сне потом приходил, и нужно было заорать, чтобы он убежал. Как-то снится мне этот сон, но по-другому — захожу на кухню, бабушка моет посуду, я говорю: «Бабушка, он идет, я его чувствую». Действительно — появляется, я на него дую, он убегает, но не как обычно, не в ту комнату, где ковер, а в ту, где телевизор. Я зашел, взял нож с зеленой ручкой со стола и запустил в него. Убил. И больше во сне он ко мне не приходил — я победил страх домового в себе».
Но, видимо, не до конца поборол: «Сруб» и весь сибирский постпанк — это попытка одолеть страх перед домовым, только в куда более сложной ситуации, когда непонятно, ни где тот ковер, под которым он прячется, ни как он выглядит и когда придет.
Выпускники Омской школы моды работают в Alena Akhmadullina и Alexander McQueen, создают костюмы для шоу, идущих на Первом канале, и шьют платья для фильмов Ренаты Литвиновой. «Афиша» поговорила с профессором кафедры дизайна костюма Омского государственного института сервиса и ее студентами.
Профессия П рофессор кафедры дизайна костюма ОГИСа
Справка С конца 1990-х развивает Omsk Fashion Design School и пристраивает своих выпускников в отечественные и зарубежные дома мод
— Как и когда появилась Омская школа моды? В какой момент она перестала быть просто факультетом?
— Это случилось благодаря моему знакомству с Марком Аткинсоном, создателем сайта Modeconnect, осенью 2008 года. Он готовил к изданию учебник «Как создать дипломную коллекцию» — «How to Create Your Final Collection» — и попросил работы наших студенток. А потом уточнил, как нас правильно называть. Я посоветовалась со своими коллегами из Канады, поняла, что у них понятия института не существует. Колледж — да, университет — да. Так что обозначили нас как Omsk Fashion Design School. Потом студенты стали ездить за рубеж, и название закрепилось. Сегодня об омской школе дизайнеров знают главным образом благодаря пассионариям — Андрею Артемову из Walk of Shame, Наташе Туровниковой. Много сделал Александр Васильев — он рассказывал, что в 1997 году думал, что едет на шоу сибирских бабушек, а оказалось, здесь школа стоит. Потихоньку появляется имя.
— Каково это — учить дизайнеров в стране, в которой пока не развита индустрия моды?
— Русская мода опирается только на любовь. Все инвестиции в русскую моду сделаны не государством, как, к примеру, в Бельгии, где власти поддерживали «Антверпенскую шестерку», или как в США, где Александру Вэнгу правительство выделяло инвестиции. У нас все на любви — «я ее любил, люблю и буду любить», поэтому вкладываю деньги в бизнес. Наши студенты в этом плане счастливые люди, они живут в настроении утопического идеализма и не успевают задуматься, что будут делать после института. С другой стороны, можно организовывать что-то маленькое, кто-то пытается. Я бы очень хотела, чтобы все сложилось у нашего молодого выпускника Егора Гализдры. Прошлым летом Андрей Артемов искал талантливых ребят для практики у Александра Терехова, увидел работы Егора и его к себе переманил: «Давайте он будет практику проходить не в Alexander Terekhov, а у нас в Walk of Shame». Тот редкий случай, когда молодой дизайнер встал на ноги и дал шанс кому-то еще: хочешь — делай женскую коллекцию, хочешь — мужскую, что угодно. Такой путь — вполне себе европейская модель: сначала поработать у другого дизайнера, приобрести опыт, а потом уже искать инвестиции для создания собственной марки.
Коллекция выпуск­ника Omsk Fashion Design School Антона Галецкого
— То есть самому с нуля начать заниматься модой без поиска инвестиций — невозможно никак?
— Чудес не бывает. Каким бы талантливым ни был студент, все равно нужна финансовая поддержка. Единственный уникальный прецедент — это дом Alena Akhmadullina. Я очень уважаю работу ее первого мужа, Аркадия Волка, который благодаря собственной харизме в свое время собрал команду для Алены: Дима Солнцев, Игорь Вдовин… Пока это единственный дом моды в России, получивший известность без сторонних инвестиций.
— Насколько вообще омские студенты чувствуют себя частью мирового контекста?
— Пока не особенно — например, на том же сайте Modeconnect постоянно публикуется информация о различных конкурсах, но мои студенты все равно редко туда заходят. Я порой сама выбираю работы, рассылаю за них. Мы все-таки далеко от центра, и постоянная варка внутри маленькой кастрюльки не дает понимания масштабности. Когда живешь в замкнутом пространстве города Омска, кажется, что вырваться из него практически нереально, трудно представить, что в конкурсах можно участвовать и даже побеждать. На самом деле до Европы можно долететь за пять часов, это очень быстро.
— Да, но стремиться стоит. Я называю поездки в Европу документальным пилингом: когда тебя прочистили, через некоторое время информация внутри прорастает. Когда мы первый раз выехали в Париж в 1997 году, мы посетили две ­тамошние школы моды. Нас водили в составе группы из десяти преподавателей со всей России, и мы, такие наивные зайки, узнали о программе «текстильный дизайн». Когда я вернулась, сразу пришла к своей завкафедрой: «Давайте сделаем такую дисциплину». Этого предмета тогда даже в учебных планах не было, первые два-три года он по документам назывался «сувенирное изделие». Теперь после каждой поездки я делаю презентации для студентов — чтобы они могли посмотреть свежачок. Конечно, очень важно хотя бы пару раз в год посещать фэшн-выставки. Ну и конечно, Европа ценна возможностью заглянуть в мага­зины. Я долго не могла озвучить, как называется мое пристрастие к концепт-­стору Colette, пока не прочла у Лагерфельда: «Я туда хожу как на мессу».
— Почему в Омской школе моды нет специализаций, таких как прет-а-порте, от-кутюр и всех прочих? Есть ли в планах это разделение?
— Это обусловлено разрывом между хорошим образованием и реальной возможностью работать. У меня есть такая метафора: «Мы выпускаем рыбок в пустой аквариум». Люди учатся моде, но индустрия не создана, причем не только на уровне творческом, но и на уровне более прикладном, когда требуются не только дизайнеры, но еще и пиар-специалисты, менеджеры и продажники, заточенные именно под мир моды. У нас сейчас специалист по умолчанию должен все знать. Вот и студенты поступают не на отделение прет-а-порте, или мужской одежды, или бельевой линии, а просто идут на дизайнера и уже дальше повышают свою квалификацию в зависимости от того места, где находят работу. Вот когда сформируется индустрия, появится спрос — не только на дизайнеров ниж­него белья, а на массу специалистов.
Коллекция выпуск­ника Omsk Fashion Design School Антона Галецкого
— Вы постоянно рассказываете студентам о том, как важно уметь подносить иглы и заваривать кофе в начале работы на большой бренд.
— Да, опыт поступает в гомеопатических дозах. Редко когда бывает, что ты пришел с косой на земляничную поляну и накосил. Если ты прочитал книгу и тебя зацепила хотя бы одна фраза — это уже круто. Если ты принимал участие в дефиле и вклеил бумажку в обувь модели — это запоминается. Нельзя никогда брезговать опытом. Для меня такая проблема никогда не стояла. Помню, как ­благодаря моей выпускнице Кате Сычевой, которая тогда работала в Alena
Женщины на консультации у гинеколога скрытая камера
Девушка в раздевалке не торопится уходить домой
Сисястая мамочка обнажается в пляжной кабинке