Русская телка заказала раба на Новый год и давала лизать ноги

⚡ ПОДРОБНЕЕ ЖМИТЕ ЗДЕСЬ 👈🏻👈🏻👈🏻

Русская телка заказала раба на Новый год и давала лизать ноги

      

      В человеке заложена способность к мифотворчеству.
      Поэтому люди, алчно впитывая в себя ошеломляющие
      или таинственные рассказы о жизни тех, что
      выделились из среды себе подобных, творят легенду
      и сами же проникаются фанатической верой в нее.

          Сомерсет Моэм «Луна и грош»





Глава 1
Неповторимое

Тогда Алексей еще не умел носить костюмы. Даже на собственную студенческую свадьбу, помнится, нарядился в обычную клетчатую рубашку и единственные черные брюки. Но не мог же он в подобном виде придти знакомиться с Философом. Поэтому жарким июльским днем 1987 года в дорогом сером костюме с чужого плеча, чувствуя себя спеленатым по рукам и ногам, он шел от станции метро Библиотека имени Ленина в удивительно тихий - для центра Москвы - переулок. Тогда Алексей еще был худым, поджарым двадцатипятилетним парнем. Пиджак на его узких плечах болтался, но рукава были коротковаты, и их хотелось вытянуть, и брючины, тоже казавшиеся короткими, все время хотелось одернуть. И он останавливался, и одергивал. Но при следующем же шаге вновь раздражался на свой неуютный нелепый наряд.
Алексей здорово нервничал перед предстоящей встречей. Еще бы! И мечтать не смел о том, что когда-нибудь сможет войти в дом Философа. Он лишь зачитывался его книгами, но то были не толстые тома в твердых обложках с золотым тиснением, а подпольные перепечатки, полуслепые копии, которые удавалось достать, выпросить на день, на ночь… Учился по ним жизни, спорил, не соглашался, возмущался, благоговел, смирялся. И все копились в душе его глобальные «вечные» вопросы, которые он мысленно задавал Философу, уже считая его своим Учителем, Духовным Отцом.
Энциклопедический словарь сухо сообщал: «Быков Георгий Семенович (28 октября 1894 Новореченск), советский философ и филолог, профессор, доктор филологических наук. В 1916 окончил историко-филологический факультет Московского университета. В 1930-1935гг. необоснованно репрессирован. С 1944г. Профессор МГПИ им.Ленина. в работах 20-х гг. под влиянием Платона, неоплатоников, Гегеля, Шеллинга и Гуссерля стремился построить методами идеалистической диалектики универсальные модели бытия и мышления, а также художественного творчества. В эти же годы исследует античное восприятие мира в его структурной целостности. В дальнейшем Быков переходит на марксистские позиции…».
Словарь был 1986 года издания, до развала Союза и отказа от коммунистической идеологии оставалась еще целая пятилетка и, конечно, без перехода на «марксистские позиции» обойтись было нельзя. На самом деле главнейшим направлением философии Быкова было христианство, православная религия. В миру он оставался обычным институтским преподавателем латыни, вел семинары по античности, зарубежной и русской литературе. И студенты даже не подозревали, кто читает им лекции, посмеивались над тем, что он, престарелый, словно бы дремлет на занятиях, странно держит под пиджачком руку. Это потом они говорили: «Если бы мы знали, кто этот тихий полуслепой старик!». Под пиджачком у неофициального философа были приколоты крохотные яшмовые четки, во время лекций, на ученых советах, на заседаниях, он непрестанно мысленно читал Иисусову молитву…
В хрущевские годы за посещение Храма могли не только погнать с кафедры, а устроить настоящую травлю. Тогда ведь даже при крещении детей паспорт требовали, а потом, случалось, и доносили… И Быков ужасно страдал от того, что не может открыто ходить в церковь. Даже от родных он многое скрывал - что общается с монахами, старцами… Он никогда ничего лишнего не показывал, никаких бесед ни с кем не вел, никому не навязывал своего мировоззрения. Только немногие самые близкие люди, потом, уже после его смерти, говорили, что Георгий Семенович сам был как старец, потому что давал такие советы, что невозможно было не послушаться.
Изучив историю мировых религий, общаясь с представителями других конфессий, Быков всю жизнь оставался строго православным человеком. Дед его был протоиереем, настоятелем Троицкого храма. В конце двадцатых, в страшное для российского православия время, когда разгоняли монастыри, закрывали храмы, когда тысячи монахов и монахинь отправляли в ссылки, когда мало кто спокойно мог умереть в своей постели, именно в это время, Георгий Семенович и его молодая супруга приняли тайный монашеский постриг. С тех пор и всю жизнь Быков носил черную шапочку, которая считалась академическим атрибутом, но на самом деле являлась иноческой скуфейкой.
В тридцатом его арестовали по делу, в котором он фигурировал, как «идеолог церковников». Сослали в лагеря, запретили заниматься философией. Но разве можно запретить человеку мыслить, молиться? Только одному Богу известно, какими молитвами он выжил, каким чудом его выпустили. Но именно в ссылке у него повредилось зрение. И к черной иноческой шапочке прибавились круглые очки с толстыми линзами, сделавшие образ философа Быкова таким, каким его будут знать и помнить в двадцать первом веке…
В том числе и благодаря Алексею. Но сейчас он стоял в ожидании зеленого сигнала светофора среди десятка людей на раскаленном июльским солнцем перекрестке, глядя на несущийся мимо поток машин. И в эти недолгие минуты он вдруг взглянул со стороны на себя, на свой четвертьвековой жизненный путь, который и привел его к этой встрече.
Ленинградец по рождению, но по сути выросший в провинции, Алексей обитал в Москве временно. Решил получить второе высшее образование и поступил на Высшие Курсы сценаристов и режиссеров. Это был далеко не случайный выбор. Еще мальчишкой он страстно увлекся фотографией. Особенно любил выслеживать в лесу животных – ежи, белки, зайцы, лисицы, глухари получались на снимках совершенно живые, естественные в привычных условиях обитания. На всю жизнь запомнился случай, когда они с приятелем решили выследить лосей. Стащили с фермы коровьи лизунцы, разбили помельче и раскидали их на поляне в глухом лесу, через которую, по словам местных охотников, и проходила звериная тропа. Соорудили неподалеку шалаш, залегли и стали терпеливо ждать. Солнечный день сменился звездной чернотой, хотелось есть, донимали комары. Страх вперемежку с ночной прохладой забирался под рубашки, щекотал спину между острыми мальчишескими лопатками, но пацаны лежали без сна, перешептывались, напряженно прислушиваясь к лесным шорохам и крикам. Уже на рассвете их сморило. И как раз в этот утренний час, роняя на седую от росы траву прозрачные капли с листьев деревьев, вышла из леса на поляну лосиха с лосенком. Матка настороженно понюхала воздух, учуяла соль, несколько раз лизнула угощенье. Лосенок, неотступно следовавший за ней, тоже попробовал белые холодные камешки на вкус. Но лосиху что-то необъяснимо тревожило на этой поляне, и она поспешила увести слабое дитя свое от неведомой опасности. Проснувшись часов в восемь, по следам мальчишки поняли, что упустили чудесную встречу с животными, и все старания пропали даром. Дома обоим досталось за безрассудную затею – если бы лосиха встретилась с мальчишками, как говорится, нос к носу, то, защищая лосенка, она могла бы их покалечить, а то и убить. Но, наверное, именно после той несостоявшейся встречи Алексей впервые понял - в жизни всегда есть то, что неповторимо, какой-то миг, который упустил сейчас, проспал, не сохранил на фотопленке, и его больше никто никогда не увидит…
Все свободное время Алексей стал проводить в кинотеатрах на Невском – благо, от дома до Ленинграда на электричке ехать всего полчаса. По двадцать, тридцать раз смотрел понравившиеся фильмы. Денег едва хватало на дорогу и на один сеанс, и он перед концом картины прятался в темном зале под кресла, пережидая перерыв. А когда фильм начинался снова, выбирался из-под сидений и смотрел, смотрел, стараясь понять, почему его так покоряет эта игра света и тени, творящаяся на экране.
Дома ему влетало за безделье, он молча сносил крики и затрещины, а назавтра опять мчался в кино…
Неудивительно, что после школы он пошел работать на Ленинградскую студию документальных фильмов и сразу стал жить отдельно от родителей. Понятно, что просто так мальчишку с улицы не взяли бы, помогли занятия в фотокружке при Дворце Пионеров, точнее – преподаватель, оператор с этой самой студии. Трудиться Алексей начал в «высокой» должности мальчика на побегушках – принеси, подай, оттащи, подними, подержи, налей, выкинь, посвети, не мешайся! Постепенно осваивал и операторскую науку, и монтаж, и азы режиссуры. В семидесятых на ЛСДФ снимали кино такие люди, одно присутствие которых вызывало у мальчишки-ассистента трепет. Сами же режиссеры называли худенького пытливого и немного странного юношу, говорившего детским несломавшимся голосом, «сыном полка». Очень скоро Алексей своей жизни без кино уже не мыслил. Поступил в институт киноинженеров на операторский факультет, и ему стали доверять на студии уже более сложную работу – самостоятельный монтаж, вторую камеру… Семейная пара именитых режиссеров особенно опекала его, - своих детей у них не было. Они видели, что Алексей нередко ходит голодным, легко одетым, это при ленинградской-то погоде... Отеческую заботу режиссеров юноша принимал с осторожной благодарностью. Привязчивый и как-то по-девчоночьи сентиментальный, в житейских вопросах он всячески старался оставаться независимым от своих опекунов. Но до профессиональных отношений был жаден, буквально глотал любое слово, следил за каждым жестом, иногда осмеливался спорить и всегда убедительно отстаивал свою точку зрения. Все чаще слышал он от них совет попробовать себя в самостоятельной режиссуре. Алексей и сам подумывал об этом, но со свойственным всякому молодому человеку максимализмом мечтал сделать что-то особенное. Он не мог еще до конца понять, что именно, но просто снимать социалистическую действительность, как она есть, ему было неинтересно. Что-то неосознанное мучило его, бродило в душе, до поры, до времени, пока не попали к нему потрепанные многими руками книги Философа. И тогда он понял, что хочет сказать этому миру о себе, о своем взгляде на жизнь, на мир, как если бы это был взгляд любого из нас, всегда одинокого и беспомощного перед злом и смертью. Тогда-то он и решил поступать на режиссерское отделение.
Курсы славились своей свободой. Там говорили о вещах, которые еще были официально запрещены. Лекции читали совсем недавно опальные режиссеры и сценаристы, чьи фильмы лежали на полках по двадцать и больше лет, и лишь Перестройка открыли их зрителям. Только на Курсах можно было увидеть отечественные и зарубежные картины – и классику, и современные, восемьдесят процентов из которых рядовые зрители не увидели бы никогда. Там Алексей и сдружился с одногруппником, оказавшимся племянником жены Философа.
Сошлись они странно, почти анекдотично. В свободный от занятий зимний день гуляли по городу небольшой компанией – четверо молодых амбициозных мужчин. Один позднее станет известным кинематографистом. Второй через три года погибнет в автомобильной катастрофе. Третий снимет пару хороших фильмов, попробует писать сценарии, но потом сопьется и исчезнет, если не с лица земли, то из памяти своих более успешных коллег. Четвертый, поняв, что творческая удача - дама весьма капризная и разборчивая, займется бизнесом, имеющим к кино самое отдаленное отношение, у него будет крепкая многодетная семья. Через много-много лет после той прогулки Алексей задумается о судьбах своих однокашников, о себе и в отчаянную минуту решит, что тот, четвертый, оказался самым счастливым из них.  
А тогда они, подвыпившие, заспорили о классиках мирового кинематографа – прекрасная тема для компании начинающих режиссеров, в которой каждый, конечно в тайне от товарищей, уверен в своем великом предназначении. Яростный спор мог быть бесконечным – каждый отстаивал взгляд любимого творца, считая его гениальным, и фыркал в ответ на восторженные высказывания приятелей об иных. Племянник неосторожно прошелся по Тарковскому, точнее, по его «Андрею Рублеву», и Алексей так вспылил, защищая своего кумира, что первый и последний раз в жизни ударил человека. Он, который не мог раздавить мухи, который плакал над умершей кошкой, не ел мяса из соображений защиты животных… Замкнутый, молчаливый, нервический, не переносивший домашних скандалов и агрессивно пьяных людей… Он, который однозначно струсил бы перед бугаем с кулаками и вряд ли смог защитить девушку, внутренне томящийся своей позорной немужской слабостью, но никогда не желавший ее преодолеть, вдруг шарахнул кулаком в нос человеку за резкое высказывание.
Их быстро растащили, заставили выпить мировую. А через пару дней однокашник уже в трезвом виде извинился перед Алексеем и отчасти признал свою неправоту. До этого случая они общались только потому, что вместе ходили на лекции, а тут сблизились, подружились. Узнав о страстном увлечении друга трудами Философа, племянник пообещал при удобном случае познакомить их лично.
Боясь даже думать о таком невероятном подарке судьбы, Алексей все-таки терпеливо ждал исполнения обещанного. Ждал долго. В свои девяносто три года Философ был в абсолютно ясном уме, но совершенно слеп. Практически не выходил на улицу. Даже в церковь. Причащался и исповедовался на дому. Мало кого допускал до себя. Только избранных людей…
И вот вчера - какой подарок ко дню рождения! - друг сообщил, что их будут ждать в доме Философа к обеду…
Алексей зашел в просторный двор, затененный густыми кронами серебристых тополей, увидел сидящего на лавочке товарища, помахал ему.
Они вошли в подъезд, в котором, благодаря толстым каменным стенам, сохранялась прохлада. У подножия широкой беломраморной лестницы, за столом, покрытым зеленым сукном, освещенным лампой под стеклянным абажуром, сидела старинная московская дама. Ей было лет восемьдесят, но, собираясь на работу, она не позабыла припудрить носик и кривенько подмазать усохшие губы.
Консьержка спросила посетителей о цели визита и согласно закивала, услышав знакомую фамилию. Алексей был совершенно очарован этим эпизодом и, поднимаясь по лестнице, подумал, что старушка вполне могла бы стать героиней курсовика - десятиминутного фильма, который требовалось снять по окончании первого года обучения. Но вот уже открылась высокая дверь заветной квартиры, на пороге возникла хозяйка, и он отложил эту мысль на потом, а точнее - навсегда…
Супруга и главный помощник Георгия Семеновича – сильная, крупная шестидесятипятилетняя женщина с яркой, броской внешностью, доставшейся ей от отца-грека, принимала гостей в просторной светлой кухне.
Они довольно долго разговаривали, пили чай. Быков к ним не выходил, сидел в кабинете. Потом неожиданно пригласил ребят, попросил племянника познакомить с другом, а затем оставить их вдвоем. Философ взял руку Алексея, долго держал ее в своей сухой, с пергаментной кожей и мелкими старческими пигментными пятнами ладони. И тихо сказал: «Вы можете приходить, молодой человек…»
Алексей приходил, помогал жене Быкова разбирать архив, читал бесценные книги, замечательные книги, с дарственными надписями авторов: «Гера, дорогой мой Гера…», «Другу моему, Георгию-Победоносцу…», «Милый Гера…» Эти автографы близких Философу людей вызывали в Алексее трепет. Иногда он просто тихо сидел в кабинете рядом с Георгием Семеновичем, просто дышал с ним одним воздухом, словно пытался надышаться его вековой мудростью. Он понимал, что его допустили до чего-то высшего, что дано единицам на этой земле, что он не сможет после этого жить как раньше, оставаться прежним.
До смерти Философа оставалось два года. Все, что видел и слышал Алексей, было неповторимо и невозвратимо. Молодой режиссер понимал, что он должен сохранить все это на пленке, но Георгий Семенович категорически не хотел сниматься, даже просто фотографироваться.
- Ты можешь приходить, читать, вот книжки, можешь бывать здесь, но кино снимать не будешь.
Алексей ходил год. Второй...
Они разговаривали очень мало и кратко. Алексей был еще слишком молод, и, конечно, его мучили глобальные философские вопросы. Например, почему Бог допускает существование зла, зачем Богу нужна смерть. Тогда Алексей понимал зло, как войну, как человеческие страдания, а физическое небытие – как вопиющую несправедливость. Георгий Семенович объяснял смерть как естественный переход к иной жизни, как благо, как вечное движение. Все к лучшему в этом мире. Незрелая душа Алексея протестовала. Но он понимал, что в этих философских формулах нет пошлого самодовольства, вся жизнь этого человека есть трагическое христианство, подвижничество.
Однажды Алексей, зная, что Георгий Семенович сластена, привез какие-то невероятные конфеты. То было время повального дефицита. Они вошли в кабинет вместе с супругой Философа, и та радостно сообщила мужу:
- Алексей привез конфеты. Халва в шоколаде, очень много!
Георгий Семенович улыбнулся и весело ответил:
- Халвы много не бывает!
И замурлыкал мотивчик из какой-то оперетки. Живой, по-настоящему живой человек…
Супруга Философа понимала и разделяла желание Алексея снять фильм об ее муже. И в тот вечер они все-таки уговорили Георгия Семеновича на десятиминутный разговор перед камерой. Это было чудо.
«Судьба… Я живу, страдаю, мучаюсь. Почему? Судьба! С понятием судьбы расстаться невозможно. Оно есть еще с античности, но без понятия личности. Личность – это признак нового времени. Единое в античности личности не имеет. Что-то существует вне человеческой личности. А судьба – она и есть момент первоединства…»
«Судьба. Суд Божий. Ты не знаешь намерений Божьих. Потому что ты – дурак. А раз дурак, значит, не смеешь рассуждать о том, что что-то в этом мире устроено не так…»
«Я знаю, когда умру. 4 декабря. Я верю, что Бог пошлет мне эту радость… Смерть всегда рядом. Я уже вижу ее. Мы с ней давно знакомы. Смерть рождается вместе с человеком… Как можно бояться того, кого ты знаешь всю жизнь? Смерть бережет человека. Она знает свой час и никогда не даст ему уйти раньше…»
Ему было девяносто пять. Он уже мог не бояться смерти. Никогда больше человек так не боится смерти, как в юности. Он мог не бояться, но иногда Алексей, тихо читающий в кабинете книгу, слышал, как Философ разговаривает с Ней, как шепчет:
«Я уже не выйду…иди от меня. Иди от меня. Покинь меня. Покинь меня, ах, Господи…»
Предчувствие и уже присутствие инобытия. Первоединство жизни и смерти.
Он умер, как и сказал, 4 декабря. На Введение Пресвятой Богородицы во Храм…
Алексей снимал похороны. Когда гроб опустили в могилу и мерзлые комья посыпались вниз, он встал у края с камерой и сквозь неудержимо струящиеся слезы смотрел, как постепенно закрывается землей крышка, заполняется яма. Комья падали, отскакивали, рассыпались, словно это был какой-то странный танец земли. Пляска смерти. Все быстрее заполняется могила, все ближе и ближе земля, вот - вровень с краями, вот – холмик. Человек девяносто пять лет жил – и вдруг за какие-то две минуты сравнялся с землей. И уже земля осыпается с холмика, скатываются мелкие камушки, как слезы…
- Почему вы, Алексей, думаете, что я могу ответить на все эти вопросы?... Даже если я отвечу. Разве это убережет вас от ошибок? Все равно вам придется все постигать самому. Жизнь, любовь, Бога… Вы хотите подобрать один ключ ко всем премудростям… Думаете, я его подобрал? Нет… Вы будете его всю жизнь вытачивать… Да так и не успеете… Жизнь всегда слишком коротка…даже если ты от нее устал… Знаете, давайте выпьем чаю. Мне привезли отличный индийский чай…
Режиссерские Курсы были давно позади. Алексей вернулся в Ленинград, на студию, но иногда навещал вдову Философа. Добывая по частям кинопленку, подснимал недостающие кусочки для будущего дипломного фильма, сдачу которого он затянул уже до предела. Тихий московский двор в хлопьях тополиного снега. Пустой темный кабинет и бесконечные полки с запыленными книгами. Старое кожаное кресло с навечно впечатавшимся в промятую спинку очертанием спины Философа – будто только что сидел, но вот вышел на минутку… Десятиминутный монолог вырос в картину об уходе великого старца.
 Это был дебютный фильм молодого режиссера-документалиста Алексея Данилова. Он пр
Облизала член после анала
Лесбиянки вылизали друг другу дырочки и довели себя до оргазма
Пиздализ удовлетворяет блондинку ловким язычком фото