«Русизм» и «советизм»

Об отношениях «Русской партии» и советского проекта.

«Русской партией» принято называть движение русских националистов, возникшее после смерти Сталина и просуществовавшее до конца СССР, основу которого составляли вполне официальные советские литераторы вроде Василия Белова, Валентина Распутина, Владимира Солоухина и др. О том, как развивалось это движение и к чему оно пришло в начале 1990-х, рассказывает постоянный автор «Горького» Сергей Сергеев, сам принадлежавший к младшему поколению представителей РП.

***

Не секрет, что многие ключевые идеологемы современного российского агитпропа были сформулированы еще несколько десятилетий назад. Их оставалось только найти на складе обломков позднесоветской цивилизации, слегка отряхнуть, обновить и ввести это хорошо забытое старое в эксплуатацию. Среди этих обломков почтенное место занимает интеллектуальная продукция т.н. «Русской партии» (далее — РП). Подробно рассказывать об этом историческом феномене здесь нет возможности. Любознательного читателя отсылаю к известной монографии Николая Митрохина «Русская партия: Движение русских националистов в СССР. 1953–1985 годы» — это не вполне беспристрастный (автор своих героев откровенно не любит), но хорошо фундированный, богатый фактическим материалом труд.

Но, если в двух словах, РП — это возникшее в середине 1960-х годов неформальное сообщество деятелей русской культуры (главным образом, литераторов), отстаивавших вслед за славянофилами и Достоевским идею особого пути России и русского народа на основе национальных традиций — государственных, культурных, религиозных. В рядах РП было много авторитетных фигур — писатели Василий Белов, Валентин Распутин, Владимир Солоухин, художник Илья Глазунов, скульптор Вячеслав Клыков. Ее идеологические концепты создавали литературные критики Вадим Кожинов, Михаил Лобанов, Анатолий Ланщиков, Петр Палиевский, историки Сергей Семанов и Аполлон Кузьмин. «Русисты» (как их именовал Юрий Андропов в секретной записке в ЦК КПСС 1981 года) представляли собой к концу 1970-х весьма влиятельный сегмент советского культурного истеблишмента, контролируя несколько толстых столичных журналов («Наш современник», «Молодая гвардия», «Москва») и несколько столичных же издательств («Молодая гвардия», «Современник», «Советская Россия»). Разумеется, до перестройки идеологи РП выражали свои воззрения более или менее закамуфлировано, хотя понимающему было достаточно. Но имелись в РП и свои диссиденты, пытавшиеся говорить в полный голос в сам- и тамиздате (Леонид Бородин, Владимир Осипов, Геннадий Шиманов, Игорь Шафаревич), за что первые двое поплатились тяжелыми лагерными сроками. В отдалении от РП — географическом, политическом и статусном — одинокой вершиной высился Солженицын, но несомненно, что, при всех разногласиях, Александр Исаевич в центральном вопросе об особом пути России был к «русистам» куда ближе, чем к подсоветским или эмигрантским «либералам».

Я попытаюсь осветить в предлагаемых заметках только один сюжет — отношения РП с советским проектом.

К началу 1980-х идеология РП обрела репутацию некой туманной альтернативы существующему и всем надоевшему порядку вещей, о чем, например, в 1983 году внятно сказал в интервью журналу «Посев» только что изгнанный из СССР Георгий Владимов (к РП не принадлежавший): «Как всякая идея, противостоящая официальной протухшей идеологии, русская национальная идея и неизбежна, и спасительна... Несмотря на все... крайности и загибы, у меня предубеждения к этому движению нет... они действительно много сделали. Они хотели пробудить память России, вернуть ей ее историю, они боролись за восстановление духовных ценностей, во многом способствовали пробуждению религиозного сознания. Делали они это не всегда удачно, но делали. И вот сейчас эта необходимая работа всячески пресекается, начинается возврат к „единственно верной идеологии“. В русском движении — казалось бы, мирном, не подрывающем основ, напротив — способствующем укреплению государства, — власть углядела для себя главную опасность. Сказывают, [В.В.] Федорчук, побывши недолго шефом КГБ, успел дать инструктаж: „Главное — это русский национализм, диссиденты — потом, тех мы возьмем в одну ночь“. Диссидентов, впрочем, тоже „не обижают“. Но русская идея — действительно главная опасность, и неспроста: ведь это по существу вторая положительная программа, которая и поновее, и привлекательнее марксистско-ленинской...»

Сюжет с Федорчуком, видимо, неверифицируем, но вот что писал Андропов в упомянутой выше секретной записке: «В последнее время в Москве и ряде других городов страны появилась новая тенденция в настроениях некоторой части научной и творческой интеллигенции, именующей себя „русистами“. Под лозунгом защиты русских национальных традиций они по существу занимаются активной антисоветской деятельностью». Далее назывались и конкретные фамилии: Семанов, Осипов, близкий к ним публицист Анатолий Иванов, писавший под псевдонимом Скуратов.

Автор этой статьи в свое время примыкал к РП, принадлежа к ее самому младшему поколению. И примкнул (в 1986 году) именно в поиске «положительной программы» и для страны, и для своего собственного жизнестроительства. А отправной точкой этого поиска было тотальное разочарование в советском коммунизме. Антикоммунизм/антисоветизм — тот мостик, который привел меня (и не только меня) в лагерь «русистов», но среди них отношение к коммунизму и советскому проекту было весьма противоречивым и у многих со временем менялось. Да и сами понятия «коммунизм», «социализм», «советский строй», «советская власть» в «застойном» и «раннеперестроечном» контексте были противоречивыми и многозначными. Коммунизм/социализм — это и то, что придумал Маркс, и различные интерпретации его учения, в том числе и ленинская, и разные трактовки того, что понаписал в разное время Ленин, и одновременно то, что было построено на русской почве под красным знаменем с серпом и молотом — построено опять-таки по-разному: по-ленински, по-сталински, по хрущевски, по-брежневски... Коммунизм как утопическое общество всеобщего равенства и реальный Советский Союз с его многообразными формами неравенства и партократической олигархией во главе — это не одно и то же.

 Игорь Шафаревич

В РП, точнее, в ее диссидентском крыле, были радикальные отрицатели коммунизма и как теории, и как практики. Например, академик-математик, лауреат Ленинской премии Игорь Шафаревич, автор изданной в Париже в 1977 году книги «Социализм как явление мировой истории», в объекте своего исследования видел проявление некоего общечеловеческого бессознательного влечения к смерти и находил социализм уже в древневосточных деспотиях. Здесь автор неожиданно смыкался с либеральными критиками тоталитаризма, правда, капитализм Игоря Ростиславовича тоже не устраивал как другая дорога к тому же обрыву. Нужен был какой-то третий путь, но его очертания мыслитель рисовал слишком расплывчато. В фарватере Шафаревича преданно следовал суровый лагерник Леонид Бородин. Но другой диссидент Геннадий Шиманов доказывал еще с середины 1970-х, что для русской самобытности советский строй менее опасен, чем западная демократия, и потому истинные патриоты должны этот строй поддерживать и постепенно преображать в духе своих идеалов.

Легальные «русисты» были ближе к Шиманову, чем к Шафаревичу. Разумеется, ни в какой коммунизм они не верили, при том что у многих в кармане пиджака или в ящике стола лежал партбилет. По формулировке Сергея Семанова, они хотели «излечить чужеродную марксистскую заразу изнутри, законными и открытыми действиями», мечтали «о сильной и спокойной „революции сверху“, чтобы не дать разгуляться страстям и погубить Россию, как это уже произошло в феврале 17-го». Претензий к «реальному социализму» у них накопилась масса. Как поборники русской духовной традиции, а иногда даже люди воцерковленные, они отвергали примитивный официальный атеизм и возмущались запретом/замалчиванием отечественной религиозной философии от Хомякова до Флоренского. Как консерваторам им претил культ революции и классовой борьбы и постоянное пинание «проклятого царского прошлого». Как националисты они испытывали ресентимент в связи с неравноправным положением РСФСР в составе Советского Союза (нет своей столицы, компартии, Академии наук; уровень жизни ниже, чем в большинстве национальных республик; доходы от России выше, чем расходы на нее). Как антисемиты они были уверены, что в правящей верхушке СССР всегда было полно враждебных русскому духу «ставленников Сиона» (таковыми, например, считались Суслов и Андропов). Писатели-«деревенщики» скорбели о загубленном большевистскими экспериментами «ладе» сельской Руси, о выкорчеванном в ходе коллективизации слое энергичных и хозяйственных «справных мужиков». Особый случай «русиста» — мой учитель Аполлон Кузьмин, который считал себя марксистом и социалистом, но полагал, что социализм — это прежде всего народное самоуправление, а следовательно, в СССР де-факто нет социализма и последний нуждается в реанимации.

Уровень, до которого мог доходить антикоммунизм/антисоветизм легальных «русистов», демонстрируют два примечательных произведения. Одно литературное — автобиографическая повесть «Последняя ступень» члена КПСС с 1952 года, награжденного в 1967 году орденом «Знак Почета» «за заслуги в развитии советской литературы и активное участие в коммунистическом воспитании трудящихся», члена Комитета по присуждению Ленинских премий Владимира Солоухина. Другое — живописное, картина народного художника СССР Ильи Глазунова «Мистерия XX века». Первое, написанное «в стол» в 1976 году и полностью опубликованное только в 1995-м, повествовало о том, как маститый и благополучный «совпис» под влиянием открывшейся ему исторической правды уверовал, что реставрация монархии есть единственный путь возрождения России. Второе, созданное в 1978 году, но не допускавшееся на выставки художника до перестройки, изображало советскую историю как кромешный ад.

Вадим Кожинов уже в 1990-х вспоминал о «белогвардейских» настроениях в «русистской» среде 1960-х годов: «...люди моего круга... лелеяли мечту... о контрреволюции (...) и исповедовали своего рода культ „рыцарских“ фигур генерала Л.Г. Корнилова и адмирала А. В. Колчака... Помню, как, пролетая четверть с лишним века назад в самолете над Екатеринодаром (я не называл его Краснодаром), несколько человек торжественно встали, чтобы почтить память павшего здесь „Лавра Георгиевича“ (Корнилова), как мы благоговейно взирали на возлюбленную „Александра Васильевича“ (Колчака) А.В. Тимиреву, которая дожила до 1975 года...». Семанов, инициатор упомянутого тоста за Корнилова, в дневнике 1969 года с придыханием писал о белых лидерах: «Лавр Георг[иевич] [Корнилов] — герой, Ал[ексан]др Василь[евич] [Колчак] — рыцарь, Антон Ив[анович] [Деникин] — военачальник, Петр Ник[олаевич] [Врангель] — вождь».

В октябре 1982 года гигантский литературный скандал вызвала статья Михаила Лобанова «Освобождение», опубликованная в саратовском журнале «Волга». Это была развернутая рецензия на роман Михаила Алексеева «Драчуны», где, в частности, говорилось о голоде 1932–1933 года. Тема в ту пору табуированная, однако Лобанов не только ее акцентировал, но заодно практически неприкрыто осудил коллективизацию. Главного редактора «Волги» сняли с должности, Лобанова громили в «Правде» и «Литературной газете» и на специальном заседании секретариата правления Союза писателей РСФСР. Михаил Петрович, видимо, всерьез опасался обыска и ареста — во всяком случае, он вспоминал позднее, что сжег от греха подальше подаренную ему Глазуновым книгу Солженицына «Ленин в Цюрихе».

Горбачевская гласность дала «русистам» возможность высказываться все более и более откровенно. И некоторые из них в критике советского прошлого выглядели гораздо смелее, чем «либералы», надолго зациклившиеся на разоблачении Сталина. Так, Кожинов в «Нашем современнике» (далее — НС) в апреле 1988 года впервые в советской подцензурной печати заявил, что террор начался лет за двадцать до 1937-го и что сталинизм есть прямое порождение революции. Солоухин в стихотворении «Друзьям», опубликованном в сентябре 1989-го, а на литературных вечерах звучавшем в авторском исполнении как минимум с января (я услышал его именно тогда), писал о жертвах красного террора:

Людей убивали тайно

И зарывали во тьме,

В Ярославле, в Тамбове, в Полтаве,

В Астрахани, в Костроме.

И в Петрограде, конечно,

Ну и, конечно, в Москве.

Потоки их бесконечны

С пулями в голове.

Всех орденов кавалеры,

Священники, лекаря.

Земцы и землемеры,

И просто учителя.

Под какими истлели росами

Не дожившие до утра

И гимназистки с косами,

И мальчики-юнкера?

Каких потеряла, не ведаем,

В мальчиках тех страна

Пушкиных и Грибоедовых,

Героев Бородина.

Россия — могила братская,

Рядами, по одному,

В Казани, в Саратове, в Брянске,

В Киеве и в Крыму...

Куда бы судьба ни носила,

Наступишь на мертвеца.

Россия — одна могила

Без края и без конца.

(Любопытно, что, по свидетельству литературного критика Евгения Ермолина, «архитектор перестройки» Александр Яковлев, враг № 1 РП, в частных беседах сочувственно ссылался именно на это стихотворение Солоухина.)

Наконец, в 1990-м, когда НС возглавил Станислав Куняев, там стали печатать прозу Солженицына и Бородина, речи Столыпина и послания патриарха Тихона, публицистику Леонтьева и Солоневича, наконец, даже таких активных коллаборационистов в годы войны, как Петр Краснов и Борис Ширяев, а в редколлегию журнала вошел Шафаревич. Какого еще антикоммунизма можно было пожелать? Именно «русисты» ввели в общественный дискурс идею хозяйственной и политической самостоятельности России в рамках СССР (эту идею потом у них успешно «уведут» Ельцин и его команда). Валентина Распутина до сих пор иногда называют чуть ли не главным виновником гибели СССР за полемическую фразу: «А может, России выйти из состава Союза?». В декабре 1989-го Игорь Тальков прогремел на всю страну с телеэкрана песней «Россия», в которой почти стопроцентно была отражена «русистская» версия советской истории («Разверзлись с треском небеса, // И с визгом ринулись оттуда, // Срубая головы церквам // И славя нового царя, // Новоявленные иуды»). Правда, РП не слишком ясно определилась в отношении Сталина, ее подозревали в скрытых к нему симпатиях, а в «Молодой гвардии» откровенно просталинские материалы появлялись регулярно. Но все же НС, флагман «русистов», до поры до времени подобного избегал. Да и сложно эту сталинофилию засчитать как элемент коммунистического мировоззрения — в РП Сталина ценили как создателя сильного государства, победителя в великой войне, совершившего поворот к русскому патриотизму и «прижавшего евреев».

Другое дело, что «русисты» оказались в тактическом союзе с коммунистами-консерваторами вроде Лигачева и Полозкова против общего врага — «либералов»-западников. Возникал прямо-таки шизофренический эффект, когда в том же НС рядом с Солженицыным, Шафаревичем и Столыпиным печатались антирыночные статьи «красного» профессора-экономиста, моего однофамильца Алексея Сергеева. Собственной экономической программы РП не выработала (не считать же таковой проповеди Михаила Антонова о нравственности в экономике!), в ее рядах не было ни одного серьезного экономиста, и эта важнейшая тема в «русистских» изданиях оказалась полностью отдана на откуп «скотам марксистским», как энергично выразился в своем дневнике 1990 года Семанов. Сотрудничали «русисты» с «красными» и политически, создав с последними единый блок на выборах в Верховный Совет РСФСР (в него входили одновременно и Глазунов, и Кургинян) под девизом, от которого перевернулись бы в гробах и Ленин, и Столыпин: «Нам нужна великая советская Россия!». Естественно, выборы были с треском проиграны. В 1991-м два видных представителя РП, Распутин и Клыков, поставили подписи под знаменитым обращением «Слово к народу», имеющем репутацию идейной прелюдии к августовскому «недовороту», вместе с Зюгановым и тремя будущими «гэкачэпистами». Собственно, о коммунизме в «Слове», прошу прощения за каламбур, не было ни слова — речь шла о спасении гибнущего государства. Государство это называлось Советский Союз и было неразрывно, хотя и противоречиво, связано с коммунистической идеей. Но как сформулировал Распутин в интервью 1991 года: «Это было все равно, что переварить атомную бомбу, но ценой огромных жертв и страданий Россия переварила коммунизм и поставила его на службу своей государственности».

После гибели СССР «русисты» влились в антиельцинскую коалицию, где тон задавали «красные», и все больше резонировали с последними. Идейным штабом «красно-коричневой» оппозиции стала газета «День», возглавляемая советским империалистом Александром Прохановым, в ее редколлегию вошли Белов, Распутин, Клыков и даже Шафаревич. Распутин и Шафаревич заседали в президиуме Фронта национального спасения рядом с такими радикальными коммунистами, как Виктор Анпилов и Сажи Умалатова. Среди доверенных лиц Зюганова на президентских выборах 1996 года были Кожинов, первый зам Куняева в НС публицист Александр Казинцев и близкие к «русистам» исторический писатель Дмитрий Балашов и священник Дмитрий Дудко. В трагическом хаосе 1990-х большинство «русистов» захлестнула мощная волна ностальгии по утраченной великой империи, в которой они прожили большую (а некоторые и лучшую) часть своей жизни. Началась полоса истерических обвинений и покаяний. Наперебой повторяли афоризм Александра Зиновьева: «Целились в коммунизм, а попали в Россию!». «Боже, помилуй нас в горькие дни, // Боже, Советский Союз нам верни!», — взывал к небесам в 1994-м поэт Борис Примеров, через год покончивший жизнь самоубийством. Это не значит, что «русисты» вдруг полюбили марксизм, атеизм и пафос социалистической революции, но память человеческая способна творить чудеса — теперь все это казалось второстепенным по сравнению с былым державным могуществом и бытовой стабильностью. Да и то сказать, кто уж особенно препятствовал тому же Солоухину, Белову или их младшему коллеге и соратнику Владимиру Крупину совмещать членство в КПСС с хождением в храм или даже с публичным почитанием Николая II (Солоухин носил перстень с портретом последнего императора, его за это только пожурили на партсобрании). А Распутин так вообще в партию вступать не захотел и принял крещение уже будучи известным писателем, что не помешало ему стать лауреатом двух Госпремий и Героем Социалистического труда. Былые строгости цензуры и идеологические проработки на фоне развала книжного дела, общественной маргинализции «патриотов» и триумфа «демократов» казались мелкими неприятностями.

В 1990-е для большинства представителей РП Советский Союз стал если не утраченным раем, то, во всяком случае, достойным воплощением «исторической России», несмотря на некоторые минусы, а М. Лобанову он виделся теперь «вершиной русской государственности в тысячелетней истории Отечества». Таким образом, позиция Шиманова окончательно победила (впрочем, Шафаревич и Бородин стойко продолжали стоять на своем). Главным минусом оказывались собственно Октябрьская революция, последовавший за ней террор, богоборчество и разрушение национальных традиций. Сталин же, возродивший имперское могущество и разрешивший восстановление патриаршества, был окончательно записан в национальные герои, духовник газеты «Завтра» о. Дмитрий Дудко и вовсе призывал его церковно канонизировать. Бойню 1937-го величали либо успешным опытом борьбы с «пятой колонной», либо возмездием, настигшим бесов революции (на сотни тысяч жертв, никак не причастных к подрывной или революционной деятельности, в том числе священнослужителей, предпочитали закрывать глаза). «Очистительные 1937–1938 годы», — так выразился в своих воспоминаниях начала 2000-х Лобанов. И даже коллективизацию, ранее столь дружно осуждаемую практически всеми «русистами», признали исторической неизбежностью, без которой не одержали бы победу. Куда больше нареканий вызывал Хрущев с его потаканием «либералам» и новыми гонениями (хотя и не сравнимыми со сталинскими) на православие. Про «застой» все-таки понимали, что это тупик, но горбачевский выход из него клеймили как национальную измену.

Кожинов пытался идти дальше, в своей книге «Россия. Век XX» реабилитируя даже ранний большевизм как спасителя страны от распада. А в статье, опубликованной в декабре 1991-го не где-нибудь, а в «Правде», он доказывал, что человечество неизбежно рано или поздно придет к коммунизму, поэтому реставрация капитализма в России — дело временное: «Нельзя отменить того, что произошло в стране с 1917 года... Пытаться идти по другому пути немыслимо... невозможно уже повернуть путь страны, потому что социализм — это не некая „одежда“, это самое существо того общественного организма, в котором мы живем» (цитата из его интервью 1996 года). Впрочем, коммунизм Вадим Валерианович понимал очень произвольно — как отказ от безудержного экономического роста и самоограничение человека в своих потребностях. Кожиновский коммунизм имел мало общего с марксистским, довольно сложно его анализировать — это скорее набор острых тезисов, чем разработанная теория. Новое поколение «патриотов» в лице Лимонова и Дугина в те же 1990-е создали национал-большевистскую идеологию, где попытались соединить «правое» и «левое» в едином антилиберальном синтезе, но это уже выходит за рамки истории РП.

Несмотря на свою просоветскую эволюцию, «русисты» никакими «левыми» так и не стали, они всегда были и остались прежде всего этатистами, главная ценность для которых — сильное государство. Последнему можно простить очень многое: репрессии против собственного народа, гонения на церковь, тотальную коррупцию — но только не слабость, оно должно контролировать порядок внутри страны и заставлять уважать себя в мире. Такое государство, естественно, не может не играть большую роль и в регулировании экономики, здесь РП совпадала с «левыми», но и только — государственное вмешательство в хозяйственную жизнь проповедовали не только коммунисты. «Русисты», никогда частную собственность не отрицавшие, скорее ближе к национал-социалистам, или, чтобы не проводить компрометирующих аналогий, к «прусскому социализму» Освальда Шпенглера (см. его работу «Пруссачество и социализм»); так и хочется сострить, что «прусский социализм» от «русского» отделяет только одна буква... Вспоминается также, что Константин Леонтьев охарактеризовал русских простолюдинов как «мирных, умеренных и монархических социалистов» — характеристика, вполне применимая к РП, да и к КПРФ тоже, которую сложно считать действительно «левой» партией. Сам советский проект невозможно однозначно определить как «левый» — благодаря сталинскому курсу в него вошло много откровенно «правых» элементов (культ государства, иерархизм, великодержавный национализм, милитаризм), которые намертво сплелись с «левыми» элементами раннего большевизма, частично их задушив, частично образовав с ними причудливый синтез. И естественно, что в нынешней советской ностальгии столь выдающееся место занимает культ Сталина, подлинного отца зрелого «советизма» — это культ по преимуществу монархический, а не коммунистический.

«Советизм» — особая цивилизация, выстроенная отнюдь не по Марксу, хотя и во имя его, очередной русский псевдоморфоз, если снова вспомнить Шпенглера. «Русисты» — это группа советских людей, боровшаяся за радикальное расширение «правой» и национально-русской составляющей «советизма». Была ли реальной их альтернатива? Что, если бы на месте Горбачева (который, кстати, с «русистами» считался и включил в Президентский совет Белова и Распутина) оказался гипотетический симпатизант РП? Возможность фантастическая, но допустим. К чему бы это привело? Почти наверняка — к другому варианту распада СССР, ибо «русизм», конечно, не мог бы стать скрепляющей идеологией для многонациональной страны. Лучший или худший это вариант, чем горбачевский, — тема для увлекательной, но вполне бессмысленной дискуссии.