Россыпь в Аргуне
Россыпь в АргунеРоссыпь в Аргуне
Рады представить вашему вниманию магазин, который уже удивил своим качеством!
И продолжаем радовать всех!)
Мы - это надежное качество клада, это товар высшей пробы, это дружелюбный оператор!
Такого как у нас не найдете нигде!
Наш оператор всегда на связи, заходите к нам и убедитесь в этом сами!
Наши контакты:
Telegram:
Внимание! Роскомнадзор заблокировал Telegram ! Как обойти блокировку:
http://telegra.ph/Kak-obojti-blokirovku-Telegram-04-03-2
ВНИМАНИЕ!!! В Телеграмм переходить только по ссылке, в поиске много фейков!
Log in No account? June 13th, , В ноябрьском номере журнала 'Наш современник' за й год была опубликована подборка статей Александра Андреевича Проханова под общим заголовком 'Медаль за город Гудермес', как результат его поездок в Чечню. Из этой подборки я отобрал два материала для размещения в своём журнале. А вот полный перечень напечатанного: Впрочем, в статье обстоятельства гибели указываются иные. Аргунское направление' о боевых действиях й вдд под Аргуном весной года ; стр. Редкий и крайне интересный материал, который нельзя пропустить, и который будет несомненно полезен всем интересующимся темой штурма Грозного го годов; стр. Литературно-художественное осмысление того, что произошло в Чечне. Можно назвать - да так это и есть на самом деле! Александр Проханов на фоне разбитого грозненского Рескома больше известного, как дворец Дудаева. Конец зимы - начало весны, г. Александр Андреевич Проханов в Грозном в начале го года, после освобождения города. Результатом поездки стал роман 'Идущие в ночи'. Разгромлена, отступает на юг основная группировка дудаевцев. Уходят малыми, обгорелыми группами, бородатые, в тряпье, унося на плечах измызганное оружие, избитые минометы, источенные о кирпич и бетон автоматы. Просачиваются сквозь редкие блоки российских войск, сквозь южную дыру в блокаде, к неразоренным, не тронутым бомбардировкой селам, где можно отдышаться, пополнить продовольствие и боеприпасы, усилить отряды нетерпеливой, воинственной молодежью и на новых рубежах Аргуна и Гудермеса дать второе сражение российским войскам, празднующим победу на костровищах и развалинах Грозного, среди кровавых бинтов, горелой брони, трупной вони. Туда, к Аргуну и Гудермесу, снятый с блоков на окраинах Грозного, брошен сводный полк й десантной дивизии, свежий, не израсходованный в январском побоище, - на восток, маршем, к новым полям сражений, в наступление на рыхлую, неоформленную оборону чеченцев. Шли по бетонке колонной, грузовиками и боевыми машинами, торопя тягачи с артиллерией, высылая разведку, заглядывая в устарелые гражданские карты, и к ночи, в полной тьме вышли к железной дороге. Мертвая, заваленная вагонами колея, за которой - ветреная рваная темень, непроглядное поле, невидимая ночная река и Аргун без единого огонька и звука. Туда, через насыпь, в эту пустоту, на плацдарм, устремился полк. Ткнулись в железнодорожную насыпь. Слишком крута - машины не брали подъем, гусеницы лязгали и отлетали от рельсов. Саперы рвали полотно, растаскивали колею, подсыпали щебенку. Осторожно карабкаясь, цепляя траками, вползали головные машины. Переваливали крутизну, ныряли вниз, без габаритов, проседая в тугую резиновую пашню. Уходили вперед, утягивая за собой авангард. Полк медленно, вслепую заливал ночное непроглядное поле своим железом, дымом, ночными прицелами, хрипом позывных и команд. Разрывы пошли внезапно, словно в земле открывались белые, в бельмах, глаза, испарялись красным дымом, и все поле - в ртутных нарывах, колючих трассах, визге и свисте. Со всех сторон под разными углами - пуктиры, долбящие иглы, столбы подсвеченной, вырваной земли, будто поле сворачивают в огромный рулон, и в этом рулоне заматывается, задыхается попавший в ловушку полк. Головная машина, подорванная, с красной метлой огня, продолжала катиться пустая, без экипажа. Люди, черные на фоне пламени, разбегались, поддерживали друг друга в горящих бушлатах, пока не сдетонировал боекомплект, и в разодранной оболочке машины дернулся ослепительный взрыв, и люди падали, истерзанные сталью и пламенем. Другая машина, получив удар по каткам, крутилась и визжала на месте. Из люков кувырком, оглушенный, сыпался десант, попадая под огонь пулеметов. Третья машина всосала в себя кумулятивную струю раскаленной плазмы, перепилившей ноги механика, разделившей надвое стрелка. Встряхнуло внутренним взрывом машину, перемешало кости людей, оружие, брошенный на днище трофейный ковер, превратило в месиво и горящую жижу. Полк увязал в черноземе, крутился, отстреливался, лупил вслепую по кромке земли и неба, зарывался в грязь, и уже начинали из-за насыпи бить полковые пушки. Батальоны, пережив шок, собирались в боевые единицы, работали рации, запрашивали поддержку корпусной артиллерии. Огонь противника стихал, умолкал. И на утро - белый туман, синеватые дымки остывающих подбитых машин, перерытая, в ребристых надрезах, пашня. Рытвины окопов, шевелящиеся каски, мелькание лопат. Полузарытые, в кляксах грязи машины. В полевом лазарете, среди разбитых железнодорожных вагонов, военврачи бинтовали обрубки и раны. Я выбираюсь из темного сырого блиндажа, где, кашляя и вздыхая, спят офицеры. По ступенькам, задевая чужой автомат, выхожу под звездное небо, и оно, огромное, затуманенное весенним ветром, с одиноким далеким выстрелом, накрывает пашню, холмы, невидимое за рекой селннье. Корма боевой машины десантника, хлыст антенны, каска часового осыпаны звездами. Стоим молча рядом, сочетаемые этим небом, дальним выстрелом, одновременным пребыванием в этом загадочном мире, на этой войне, одной из безчисленных, пережитых миром, одной из многих, пережитых Россией, первой для этого молодого солдата, последней для его товарища, убитого здесь, под Аргуном. Далеко на левом фланге заработал вдруг пулемет, одной долгой непрерывной очередью. Его сменил другой, поближе, задолбил в ночь ровным, упругим стуком. Рядом с нами, в соседнем окопе, запульсировало, задрожало красное пламя, лопнул воздух от трескучей очереди. Правый фланг подхватил этот рваный металлический стук. Ротные пулеметы, сменяя друг друга, резали ночь пулями, по секторам, отпугивая от позиций чужую разведку и снайперов. Весенняя ночь под Аргуном, пронизанная пулями, светом звезд. Ночь российской гражданской войны Плацдарм, на котором угнездился полк, был несовершенен. Передний край проходил по открытому полю. С него был невидим поселок, невидна река. Лесные посадки, арыки, проходящие за передним краем, служили прибежищем для чеченских гранатометчиков и снайперов, которые ночью перебредали реку и истребляли появлявшихся на поле десантников. Скотный двор, кирпичное, удаленное строение служили огневым рубежом, на который выкатывались чеченские гаубицы, подъезжали в ночи чеченские самоходки, накрывали перед рассветом позиции русских беглыми взрывпми. С рассветом бесследно исчезали на другой стороне реки. Аргун, скрытый за береговыми холмами, посылал из-за реки точные, пристреленные снаряды. Вписать его в рельеф, выдвинуться вплотную к реке, сбить чеченских стрелков с удобных позиций. Ночью, тремя группами пробрались к ферме. На рассвете ударили по артиллерийским позициям, перевертывая гаубицы, истребляя расчет. Захватили новенькую, только что подошедшую из-за реки самоходку, одуревших чеченцев, и догоняя, расстреливая, сбрасывая с крутизны к утренней, по-зимнему мелкой реке, увидели Аргун: Полк сдвинулся, рванулся на новый рубеж, перетаскивая командные пункты, заталкивая в капониры машины, выставляя НП на крутом береге. Вся компактная, устремленная в наступление мощь полка была готова рвануть за реку, по перекатам и бродам на плечах обезумевшего противника. Ворваться в Аргун, исполосовать его трассами, траками, перетряхнуть скоротечным боем, устанавливая контроль на стратегическом направлении Грозный - Аргун - Гудермес. Полк был готов наступать, но последовал 'стоп-сигнал'. Полк глушил двигатели, глушил наступление, глушил энергию атаки, которая превращалась в тромб злобы. Офицеры чертыхались и харкали, проваливаясь по колено в холодный маслянистый чернозем, переходили к позиционной войне, обустраивались на 'пластилиновом поле'. Просыпаюсь утром от ледяного воздуха, стекающего по ступенькам в ямину блиндажа. Надо мной накат, сделанный из поваленных телеграфных столбов, кусок дерна с начинающего зеленеть травой. Выхожу на свет - слоистый недвижный туман скрыл соседнюю лесопосадку, арык, берег Аргуна. Корма боевой машины, зеленая, росистая, как лист лопуха. Солдат колет топором доски зарядного ящика, готовит костерок для завтрака. Офицер установил зеркальце на броне, бреется, и жетон на его шее болтается. Пулеметчик очищает свое гнездо, гостями выбрасывает со дна ячейки стреляные гильзы. Они, как семена, летят, рассеиваются по земле, лежат на ней, латунно-красные, и невольная мысль: Лопнул, ударил в воздухе близкий взрыв, и что-то прошуршало, прозвякало по броне. Солдат, колющий доску, и второй - перетаскивающий бачок с водой, и сержант в замызганном камуфляже, и пулеметчик, кидающий гильзы, - все по окопам, у прицелов, чутко слушают посвист невидимых пуль. Начался еще один день позиционной войны, состоящей из грязи, обстрелов, земляных работ, тоскливого ожидания, - не смерти, не замены, а наступления. Если открыть коробку пластилина, где лежат маслянистые, разноцветные, похожие на замазку куски, размять их в горячих кулаках, перемешать, вмазать один в другой, то получится липкий ком со множеством разноцветных прожилок, слизистых слоев разноцветной гущи, и уже невозможно разъять этот ком, расщепить на первоначальные цвета. Все слиплось, сползлось,свилось в грязную липучую гущу, напоминающую сукровь, гниющую плоть, больную тленную ткань. Так же война на этом 'пластилиновом поле' под Аргуном, где слиплись черная грязь, обрывки корней, кровавые бинты, пороховая гарь, дерьмо, желтая латунь, синеватая оптика, тоска, молитвы, короткие позывные, злое ожидание, упорное терпение, воронки от вчерашних взрывов, сегодняшние, еще не опавшие взрывы. И над всем этим - загадочное движение чьей-то невидимой недоброй и недремлющей воли, остановившей редкую цепь батальонов на этой раскисшей чеченской земле. Офицеры, корректирующие огонь артиллерии, отправляющие раненых в тыл, наводящие на врага авиацию, долбящие из орудий передний край чеченцев, не могут понять: Почему войскам не дали победить и закончить войну? Почему позволили отдышаться чеченцам, которые посылают говорливых и лукавых парламентеров на встречи с русскими, а сами усиленно строят рубежи обороны, формируют отряды, закупают орудия и гранатометы, рассылают гонцов по исламским странам, организуют московским пацифистам поездки на свои позиции, направляют богача Борового в штаб Дудаева и молотят из 'безоткаток' и гаубиц залипшие в 'пластилиновом поле' батальоны, незаметно, каждодневно редеющие, отсылающие в тыл 'санитарки' с убитыми и ранеными. В чем смысл этой таинственной остановки, превратившей скоротечную кровавую бойню в Грозном в тягучее, по каплям, кровопускание позиционной войны? Потеряв в своей столице 13 тысяч отборного войска, Дудаев сохранил группировку, насчитывающую шестнадцать тысяч стволов, половина из которых сосредотачивается на аргунском рубеже. Эта группировка, пока идут разговоры о мире, зарывается в землю, строит позиции, аккумулирует огневую мощь. Остановленный в разгар наступления полк угрюмо думает: По боевым, тонущим среди бурунов машинам ударят из всех стволов и гранатометов, и снова - терять людей, карабкаться под пулеметами вверх по откосу, платя жизнью - за что? За долларовый и нефтяной передел? За картавые посиделки раскормленных и глумливых мерзавцев? Десантные войска не приспособлены для боя в городе, где требуется тяжелая, разваливающая дома артиллерия, приемы борьбы в развалинах, методы удержания разрушенных, наполненных боевиками развалин. Десантные войска не приспособлены для долгой позиционной войны, для окопов, артиллерийских дуэлей, сидения на размытых, разорванных коммуникациях. Эти летучие, небесные войска созданы Маргеловым для молниеносного захвата плацдармов, для гремящих рейдов по тылам неприятеля, для мгновенных появлений и исчезновений, ошеломляющих противника, вслед за которыми на завоеванные плацдармы втягивается неповоротливая угрюмая махина сухопутных войск с тяжелой артиллерией и танками. Здесь, под Аргуном, боевые машины десантников с тонкой, защищающей от автоматных пуль броней, действуют против чеченских гранатометчиков и артиллеристов, а взрывная, маневренная психология десантников, сложно, по необходимости, трансформируется в упорное и длинное ожидание, в изнурительное сидение на 'пластилиновом поле', которое не скоро еще покроется злаками, а когда наконец покроется, среди корней все будут таиться катышки сплющенного свинца, окисленная латунь, ржавый, отбитый взрывом каток БМД. Смотрю, как вдали за полем, в тылу, по бетонке катит колонна. Грузовики, крытые брезентом, наливники с цистернами. Скрываются за лесопосадкой, появляются у моста, медленно, держа интервалы, подымаются на мост, скатываются и снова идут по бетонке. По этой колонне, по мосту начинает работать вражеская артиллерия. Горчичные рыжие взрывы грохают в посадках, подбираются к дороге, приближаются к мосту, вырастают перед грузовиками. Грузовики продолжают катиться, проходят сквозь взрывы, и думаешь - как там водителю? Какой страх стискивает его кулаки? Своей мыслью и слабой беспомощной волей оттаскиваю, отвлекаю от дороги горчичные взрывы, спасаю молитвой неведомого водителя. Два танка, приданные батальону, начинают носиться в близком тылу, наворачивать на гусеницы черные мохнатые ковры. Останавливаются, делают несколько звонких выстрелов, подавляя артиллерию чеченцев. Быстро разворачиваются, меняют позицию. В этих тяжелых, стреляющих танках есть что-то от неуклюжего рассерженного животного, быть может, от кобылы, виляющей задом, которую огрели хлыстом. Солдаты не обращают внимание на артиллерийскую дуэль. Один из них вывесил на борту БМД красное стеганое одеяло, дубасит палкой. Не много увидишь в оптику перископического прицела, установленного на кромке бруствера. Не много узнаешь о противнике по радиоперехватам, по скупым донесениям агентурной разведки. Лишь по ритмам стрельбы, по интенсивности огня можно судить о меняющейся, пульсирующей численности чеченцев, об их боеснабжении, о типах и калибрах оружия. Иногда мелькнет среди домов 'легковушка', подымется синяя гарь из выхлопной трубы танка. В эфире, в частоту батальонов вдруг влезет чеченский, с акцентом голос и начнет бранить русских, угрожать окружением и смертью. Иногда на берег в сумерках выйдут малой группой и начнут в мегафон поносить прищельцев, восклицать 'Аллах акбар! Однажды на мосту возник человек, вышел на середину, и сержант из снайперской винтовки был готов послать в него одинокую точную пулю. Но вдруг увидел, что человек крестится, осеняет себя крестным знамением. Значит, не чеченец, а русский. Разведчики, рискуя быть подстреленными, стащили его с моста, привели в расположение батальона. Пьяный в дугу старик рассказал, что он из тех русских, которых привели под конвоем в Аргун и заставляют по шестнадцать часов рыть окопы и рвы, под дулами автоматов, под непрерывным огнем русских батарей. Он был из русских батраков и рабов, которых использовали на полевых и домашних работах богатые чеченцы. Он рассказал, что каждое утро в Аргун, на передний край приезжает автобус со снайперами, и те расходятся по позициям, а вечером 'рабочую смену' забирают, и важный чеченец на белой 'Волге' раздает снайперам деньги. Сказал, что огневые удары батальона по траншеям и рвам убивают русских землекопов, и на кладбище за поселком каждый день вырастают два-три свежих креста. Старика накормили, отмыли, а когда протрезвел, отправили в тыл, в ФСК. Однажды, когда комбат на командирской частоте работал с ротами, в частоту влез чеченец и сказал: Клгда дивизию вывели в Ульяновск, Бисултан, любимец комдива, отправился в Москву, поступил в академию имени Фрунзе. Летом прошлого года его разыскали московские чеченцы. Бисултан покинул академию, уехал в Чечню и стал готовить офицерские кадры Дудаева, которые, усвоив новейший опыт современной армии, разгромили головные колонны русских в кровавую новогоднюю ночь. Он, Бисултан, руководил теперь инженерной работой в Аргунском укрепрайоне, разрабатывал план обороны. Здесь, под Аргуном, воевали друг с другом недавние боевые товарищи, сыны великой Советской Армии, позже присягнувшие российскому оружию, а теперь кровенящие оба берега реки чеченской и русской кровью. Чеченцы - опасные, смелые, коварные противники. Вступая в артиллерийскую дуэль, они умудряются выпускать снаряды синхронно с русскими взрывами, оставаясь незаметными для корректировщиков и авианаводчиков. Боевая машина чеченцев прошла незаметно сквозь порядки русских, двинулась по тылам и расстреляла в упор артиллерийский расчет. Чеченский гпанатометчик выбегает на позицию, выпускает гранату по русским окопам, а когда десантники выскакивают, кидаются к пулеметам и БМД, засевшие снайперы выбивают бегущих. Война, протекающая вдоль Терека, Аргуна и Сунжи, - кавказская война второй половины двадцатого века, несущая в себе старинные, традиционные формы, облаченные в новейшие приемы борьбы, в бомбо-штурмовые удары, стрельбу по площадям, тотальное уничтожение населенных пунктов, превращенных в рубежи обороны. Обедаем на воздухе, прикрытые бруствером и земляным ровным валом, за которым сочится арык. Тушенка, серый хлеб, бутылка трофейного 'Ркацители', которое вдруг в огромном количестве появилось в полку, добытое на каком-то брошенном винном складе. Вдалеке, в сине-туманном небе две вертолетные пары готовятся для атаки. Заходят на боевой разворот, по-рыбьи вытянув носы, выходят на курс, снижаясь, убыстряя движения. Под брюхом головной машины мелькает бледная вспышка, черный мазок сажи. По невидимой траектории уносится порция нурсов, вспарывая хрустящими взрывами предместья Аргуна: В нем возникают жирные комки сажи, что-то горит, то ли бензин, то ли резиновый скат. Вторая пара, заступая в небе место отлетевшей, готовится к удару, нацеливает свои хищные рыбьи тела. Третий раз кошмар снится! Под брюхом вертолетов, словно мазок черно-красной молоки, вспыхивает пламя, нурсы уходят к земле, и новое кучевое облако, в стороне от первого, медленно всплывает над Аргуном. Русский солдат конца двадцатого века в разоренной стране, потерявший треть территории, лишенной обороны, идеологии, наводненной пропагандистскими чужеродными ядами, солдат, взятый из рабоче-крестьянских семей, где царят бедность, уныние, изумление перед новоявленными богачами, гоняющими на Канары, пирующими на телеэкранах, предающимися наслаждениям и разврату в то время, когда здесь, у Аргуна, взрывается боевая машина и с оторванными ногами стрелок в смоляном факеле захлебывается дымом и кровью, - каков он, русский солдат, воюющий на 'пластилиновом поле'. Бежит, сгибается под тяжестью зеленых, набитых патронами ящиков, среди взрывов, которые черными всплесками кочуют по полю, приближаются к нему, готовы разорвать, а он торопится, влипает ногами в грязюку, туда, где его ждут на позиции. Голые по пояс, лопатами копают упорно, тупо, - в который раз готовят позицию танку. Вываливают тяжелые шматки грязи, сами грязные, с закопченными лицами, на которых устало горят синие глаза, а над ними сквозь ветер и мокрый снег посвистывают пули, и ротный, нажав тангенту, хрипит и матерится по рации. Стреляет из автоматического гранатомета,уперев в него руки, как в плуг, вспахивает далекий речной откос, откуда забил пулемет, а потом, раненный миной, лежит на операционном столе с серебряной цепочкой на шее, с татуировкой на круглом плече, одурев от промедола, что-то бормочет, смеется, бредит. Устроился на холодном, чуть пригретом солнышком земляном уступе, и давит на рубахе вшей, которые невесть откуда наползли на его окоп. Упер сапоги в желтую россыпь пулеметных гильз, давит их тщательно, терпеливо, пользуясь затишьем. Убили товарища, он лежит на броне, готовый к отправке в тыл. Его накрыли брезентом, а сами, отвернувшись, уселись на зарядные ящики, обедают, как бы забывая о мертвом. Ломают хлеб, тщательно пережевывают, сдвинулись в свой поредевший круг. Пишет письмо невесте, рассказывая о местной природе, об арыке, о лесопосадке, ни словом не упоминая о войне, обстрелах, а еще вчера вытаскивал из горящей машины товарища, тащил на себе подальше от горящей брони, слыша, как начинает лопаться и трещать в огне пулеметные патроны, страшась, что ахнет, сдетонирует боекомплект, отрывая башню, накрывая обоих жидкой плазмой. Он, этот русский солдат, узнаваем. Его описывали Толстой, Шолохов, Симонов на поле боя. А в деревнях, городках, поселках его, этот русский характер, описывали Шукшин, Распутин, Белов. Терпелив, неприхотлив и прост, чужд патетики, неярок. Его подвиг не столько в том, что заслонил собой командира, отбивался до последнего патрона, вызвался добровольцем в разведку, а - в бесконечных, бессчетных усилиях войны, вытекающих одно из другого, которые сливаются в сермяжную, повседневную ткань, дающую возможность выжить, выстоять, победить и при этом сохраниться добряком, умницей, не давая разрушиться в себе таинственному началу, которое делает его любящим сыном, преданным женихом, а в дальнейшем отцом и хранителем очага, продлевающим род русских земледельцев, строителей, войнов. Находясь под непрерывным обстрелом, испытывая перегрузки и стрессы, он внешне почти бесстрашен, по-бытовому невзрачен и только худеет, тает от нервных напряжений, от невидимых миру переживаний, от непомерных усилий войны. Русскую армию на чеченской войне отличает от той, афганской, ее русский, славянский образ. Уже нет облия казахских, узбекских, кавказских лиц. Все они остались за пределами России, а эта поредевшая, немногочисленная русская армия кажется более сплоченной, органичной, хотя в чем-то и обедневшей,утратившей свою евразийскую неповторимость. Небывалая вещь на войне, когда на фронт через все КПП, военные посты и шлагбаумы в окопы приезжают солдатские матери с намерением забрать сыновей с фронта, выхватить из-под чеченского снаряда и пули. Матери, приезжая на фронт к сыновьям, встречают со стороны сыновей твердый отказ: Когда они вернутся в тыловой гарнизон, как я стану смотреть им в глаза? Оставляют им иконки и кестики, уезжают обратно в свои городки, деревеньки - молиться и ждать. Среди дня - новый минометный обстрел. Мины окружают позиции черными полупрозрачными взрывами, словно кто-то сажает вокруг кусты и деревья. Солдаты вжимают головы в плечи, спасаются в укрытиях. Взводный, впрыгивая в окоп, материт зазевавшегося: С далекого аэродрома, на большой высоте, отстреливают тепловые мишени, оставляют в небе курчавые косички 'термиток'. Сбрасывают бомбы на укрепрайон, сотрясая тяжелыми взрывами оба берега Аргуна. Стиснутыми зубами чувствую мощь этих взрывов. Самолеты делают несколько заходов, возвращаются и опять пролетают над целью, но уже не бомбят, а, должно быть, фотографируют клубы тяжелого, неоседающего дыма, и потом уходят, черные, остроносые, похожие на уток-чирков. Солдат, сидящий на рации, высунул из люка конопатую рыжую голову, кричит: Здесь, на КП полка, в штабах, в окопах и в лазаретах офицеры носят бородки, короткие, аккуратно подстриженные,и черные вязаные шапочки с крохотной цветной розеткой. Этот 'чеченский' облик продолжает традицию кавказских войн, когда русский офицер, сражаясь с горцами, видя в них врагов, перенимал от них бурку, серебряный восточный кинжал, особую 'чеченскую' манеру сидеть в седле. Истребляя мятежные аулы, мстя за погубленных в коварных засадах товарищей, странной любовью любил Кавказ и его обитателей, передавал эту таинственную любовь из поколения в поколение. Здесь, под Аргуном, офицеры, кляня войну, по-чеченски стригут свои бороды, носят томные, не предусмотренные формой шапочки, делающими их похожими на дудаевцев. Офицеры сегодняшней российской армии отличаются от своих предшественников, от себя самих трехлетней давности. Они неуверенней, раздражительней, чутко, болезненно реагируют на критику армии, несут в себе драму уничтоженной оборонной мощи СССР, клянут режим, считают эту войну разборкой двух мафий - московской и грозненской, - в которой используют остатки вооруженных сил. Младшие офицеры вплоть до майора - политические нигилисты, которые среди 'правых' и 'лнвых' политиков не видят тех, кому можно верить. Но те, что постарше, - от полковников до генерал-майоров - осторожно, с оговорками, склоняются к Зюганову. Среди своего генералитета не почитают ни Громова, ни Лебедя, но романтично любят генерала Востротина, помня его по Афшанистану, одобряя его уход в Министерство по чрезвычайным ситуациям как жест протеста против сегодняшней военной политики. И все-таки они замечательные, эти молодые мужчины, сбитые в полковое братство, вскакивающие по ночам со своих коек, хватая телефоны, оружие, заскакивающие в люки машин, мгновенно включаясь в бой. Пьют водку и третий тост непременно за погибших, а четвертые - 'за то, чтоб за нас не пили третий'. Играют на гитаре сентиментальные песни. Некоторые вместе с офицерскими жетонами носят нательные кресты. Они матерятся, грубы с солдатами, но за их спиной говорят о солдатах с нежностью, восхищением, превознося их, давая самую высокую аттестацию. Они воюют умно, отважно, сменяясь через каждые полтора-два месяца, уступая свои боевые места товарищам, что уже были здесь однажды в начале января. Потеряв советскую идеологию, не обретя религиозную веру, они верят в армию, как в залог государственной силы, в надежду на воскресение Родины, как в высшую ценность, с которой связали жизнь. Они, десантники, ревниво относятся к морской пехоте, называют ее 'мокрые штаны', но восхищаются морпехами за их отвагу и рыцарство. Даже у капитанов - за спиной не одна, а несколько войн: Карабах, Тбилиси, Абхазия, Приднестровье, 'две Москвы' одна - го, другая - го года. Псковичи, рязанцы, ульяновцы не могут простить предательство го нарофоминского полка, атаковавшего Дом Советов, хотя сегодня этот полк воюет отважно, льет свою кровь. Они считают, что чеченская война страшнее, чем афганская, своим кровопролитием, непонятностью, жертвами среди мирных, убиваемых ими соотечественников. Они питают отвращение к этой войне, но хотят в ней победы и быстрого ее завершения. Считают ее остановку, перевод в тлеющую позиционную фазу преступлением перед армией. Они ропщут на ничтожную зарплату, на отсутствие квартир и все равно тянут лямку, погибая на передовой вместе с солдатами в пропорции один к одному. Но если их спросишь, за что они здесь воюют, они, не вдаваясь в разъяснения, ответят: Раненого в голову Рыбакова дважды оперировали ночью. Седоусый военврач-полковник отдал ему свою кровь. То же сделала медсестра. Он умер под утро, не приходя в сознание. Я улетел вертолетом, где тесно на лавке сидели раненые, жались в угол две русские беженки, и на носилках, накрытых голубой больничной накидкой, лежал Рыбаков. Под тканью выделялась его голова, сложенные на груди руки, разведенные в сторону ступни. Мы летели над весенними полями, арыками, прозрачными, начинающими оживать лесами, в Москву, где по-прежнему царила мерзость, грызлись и кривлялись политики, наживали миллиарды сытые жулики, покупали дорогих баб, крестились перед телекамерами. А мы летели над Россией, многострадальной любимой Родиной, и она знала о нас - о живых и мертвых - неразгаданную нами жестокую истину. Александр Проханов , чеченская война гг.
Экспедиция 2004 года в Аргунскую Даурию
Места добычи золота в России
Трамадол цена таблетки Анальгетики мг купить с доставкой Москва
Тайные тропы Чечни
Опт закладки спайс спайс спайса гашиш Когалым Лесосибирск
Река Аргунь
Купить закладки спайс в Алексеевке