«Роман с кокаином» М.Агеева

В какой уже раз убеждаюсь, что рецензии стоит писать сразу после прочтения, иначе теряются впечатления, да и долго лежащий текст надоедает, побыстрее хочется от него избавиться — кое-как дописать, опубликовать — будь что будет, осточертело.

В 1934 году в журнале «Числа» вышел роман, сразу же вызвавший восторженные отзывы эмигрантской критики. Долгое время роман оставался большой литературной загадкой: автор его, М.Агеев, был мало того, что не Михаилом или Максимом, так ещё и не Агеевым: кто скрывался за этим псевдонимом стало известно лишь много лет спустя. Никита Струве (внук того самого Струве, чья статья была в Вехах) написал статью уже не об интеллигенции, что естественно, потому что об этом писал его дед в Вехах, а о романе: будто бы автором его был не абы кто, а сам monsieur Nabokov, что дало повод в 90-е выйти книге с заглавием «Неизвестный роман Владимира Набокова». И действительно, некоторое сходство вполне ощутимо: излюбленные, появляющиеся почти в каждом романе выдающегося энтомолога детали (бритва, шахматы, спорт), характерные приемы (зеркальность), наконец, герой, с врожденной уверенностью в своей правоте, презрительным взором окидывающий окружающих, состоит в весьма близком родстве с протагонистами Набокова (хотя и с поправкой на Москву). Все это, конечно, только сходство, структура предложений совершенно иная... Но и тут мы знаем, что Набоков, не шибко напрягая мускулы, мог изобразить стиль любого автора. Впрочем, и как бы то ни было, говорить о том уже не имеет смысла, ибо автор раскрыт. Им оказался некий Марк Лазаревич Леви — фигура таинственная, с туманным прошлым, подозреваемая в шпионаже, убийстве красного офицера, подделке документов и в прочих занятиях, не слишком напоминающих литературную деятельность, словом, есть отчего скрывать свое авторство (быть может, дело еще в возможной автобиографичности написанного). Можно предположить также, что набоковские детали могли быть намеренными — искусственными уликами, ложным следом для литературных сыщиков. Но более всего удивительно, что это первый и последний его роман. Тут устоявшееся выражение возвращается к своему первозданному значению: первый — удивительно потому, что написан уверенно и бойко, с неслыханным для дилетанта мастерством, оттого удивительно и то, что роман последний — почему писатель, обладающий несомненным художественным талантом, перестал писать? И перестал ли? Вряд ли «Роман с кокаином», этот маленький (по объему) шедевр, был всего лишь пробой пера, ему явно предшествовали долгие литературные опыты. Также сложно себе представить, что, овладев пером, Марк Леви его тотчас же бросил. Все это, однако, только домыслы и размышления, идущие от неосведомленности — о писателе М. Агееве известно ничтожно мало. Интересно вот еще что: желая сохранить анонимность, автор, однако, оставил, мне думается, сознательно, деталь, по которой его можно было найти, по которой он в конечном счете и был найден Мариной Юрьевной Сорокиной, раз и на всегда разрешившей вопрос авторства. В романе Соня (знаете, бывает, рассказываешь знакомому о другом… (хотел для примера вместо абстрактного "знакомого" взять "друга" не менее абстрактного, и отчего-то взял первого. "Друг", однако, всё-таки решил воплотиться в прилагательном) — вот вам и следствие того, о чем я писал в первом абзаце — скука)) — одно скобочное высказывание в составе другого, но заканчивающиеся вместе, видимо, непроизвольно вызывают ироническую улыбку текста) ...рассказываешь знакомому о другом, незнакомом знакомому знакомом, какую-нибудь произошедшую с ним историю или что ещё, и почему-то странным кажется называть этого знакомого по имени, говоришь вместо этого: «у меня знакомый один...» , «у меня знакомый есть...» и т.д. Вероятно, подозревая, что слушателю твоему вовсе ни к чему такое нагромождение информации в виде бесполезного имени, на месте этого имени для него могло быть любое другое, так что ты предпочитаешь "друг", "знакомый", "коллега". Это хотя бы дает представление о том, откуда в твоей жизни сей человек взялся, и какое место там ему отведено — всяко больше, чем дает имя. Так вот, представляя вам Соню, я испытываю нечто подобное). Возлюбленная главного героя, рассказывает, как ей удалось вычислить его, Вадима Масленникова, толком не имея о нем никаких сведений — нашла по списку выпускников гимназии, по этому же списку был найден и автор. Важна ли была эта сцена для романа? Нет. А ведь это при том, что в «Романе с кокаином», как в искусстве Древней Греции, ничего лишнего. Всё это, впрочем, вещи посторонние, и однако свидетельствующие косвенно о качестве романа — едва ли судьба второсортного произведения была бы интересна. 

Много всякого читал в последнее время, еще больше не дочитывал, но вот «Роман с кокаином» — особое дело, его я принялся перечитывать тотчас же, все больше убеждаясь в его архитектурном достоинстве: нет никаких нагромождений, что на самом деле редко для русской литературы — все ружья в конечном счёте выстреливают. Мережковский писал, что роман сочетает в себе лучшие качества прозы Бунина, Набокова и Достоевского. Под этими словами можно подписаться. В нем, однако, нет набоковского новаторства — тот создал свои несущие конструкции, поднял русскую литературу на новую ступень, Агеев же скорее отреставрировал старые конструкции, полностью заменив обветшалые образы своими.

Известный эмигрантский критик Георгий Адамович Набокова недолюбливал за его бойкость и уверенность (эта нелюбовь, кстати сказать, была взаимна: Содомович в «Пнине» и выпад против Адамовича в «Даре»). Расхлябанный, кое-как написанный роман, в котором что-то есть, для него был дороже, чем отшлифованная безукоризненная вещь. Уверенность эта свойственна и Агееву, и доходит она порой до стремления создать афоризм. «Пошловатое стремление» — сказала ты, и я согласился тогда с тобой, мне это тоже не шибко по вкусу. Выглядит это стремление так:

Доброта, выказанная подлецом, — разочаровывает совершенно так же, как и подлость, свершаемая человеком высокого идеала.

«Ну и пошляк же автор» — скажет теперь читатель — за этим долго ходить не приходится, такое можно и в пабликах ВК отыскать. Вообще говоря, всякая цитата смотрится несколько откровенно и непристойно. Будучи вырванной из контекста и взятой в плен, она, бесправная и беззащитная, похожа по своему положению на наложницу (по своей непоследовательности (сам-то выписки привожу постоянно) и одиозности стремительно приближаюсь к Василию Розанову). Но если трезво о том посудить, что же дурного в афоризме? Что же порочного в лаконичной формулировке своих мыслей? В сущности, это ведь такая античная классика. Почему же нам цитата кажется чем-то пошлым, почему от неё нас так коробит? Вероятно, своей лаконичностью и своей претензией она нас смущает. Автор тем самым будто бы говорит нам, мол, все это так. Об этом, господа, можно больше и не думать. Но если писатель вовсе не претендует на то, что открыл некий общечеловеческий закон, а всего лишь делится своим убеждением, к которому пришел за свою жизнь? Не знаю, не знаю. Конечно, нас смущает цитата и по иной причине — их дискредитация в сети. Не малость это так, не думаю, чтоб раньше к цитатам относились столь же пренебрежительно. Это, кстати, повод напомнить о том гнёте общественного мнения, который теперь достиг невиданного размаха (вместе и с самим обществом). Но я отвлекся, отплыл далеко от берега — возвращаюсь. 

Роман представляет собой записную книжку (повествование из первых уст), начищающуюся с эпиграфа — «Буркевиц отказал». Эпиграф этот был последними словами в записной книжке. Такой прием, кстати говоря, был использован Набоковым (Герман под конец даёт имя своей рукописи — «Отчаяние»). «Роман с кокаином» состоит из четырёх частей, приведу их названия, дабы пунктиром обозначить его содержание:

Гимназия

Соня

Кокаин

Мысли

Стержневая часть — последняя, собственно она и заставила меня перечитать роман. Мысли, к которым приходит Вадим Масленников, находят подтверждение в событиях предыдущих частей (а затем и в жизни), за счёт чего роман приобретает изумительную композиционную стройность. 

Эту часть (преимущественно) и имел в виду Мережковский, говоря о сходстве с Достоевским (психологизм, тяга к мысли), прежние же имеют сходство с Буниным и Набоковым (изобразительность). Разумеется, говоря «сходство», я не имею в виду кальку или пародию. Агеев заслуживает своего почетного места, иду на это только чтобы примерно обозначить направления, в которых будет двигаться читатель. Не удержусь я всё-таки от рискованного утверждения и скажу, что роман имеет сходство с «Героем нашего времени»: не в плане сюжета, характеров или художественных средств, но в целом — есть ощущение, что вещи эти с одной полки. «Роман с кокаином» мог бы вполне называться «Героем нашего времени», даже, наверное, такое название ему шло бы больше, ибо место кокаина там отнюдь не центральное. Выше было сказано, что Агеев отреставрировал несущие языковые конструкции, не создав новых — он таким образом оказывается ближе к классической русской литературе, нежели к литературе модернизма. Стремление к афористичности (а значит, к завершенности), картина, обрамленная рамкой с лепниной, сюжет, имеющий чёткое начало, переломный момент и конец — причём конец яркий и безапелляционный, после которого продолжение невозможно — всё это из одного эстетического набора, бывшего в ходу среди писателей скорее девятнадцатого века, нежели двадцатого. Вспомним, например, господина Уайлда: «Я пожертвую достоверностью ради удачной фразы и готов поступиться истиной ради хорошего афоризма». И, вместе с тем, у Агеева есть то, что по отношению к Бунину называют скрытым модернизмом — это затрагиваемые им темы, невозможные для русских классиков. 

Интересен роман не только с художественных позиций, но и как памятник времени. О России XIX века мы достаточно знаем по сочинениям классиков — балы, беседки, поместья. Наша же осведомленность по части России начала XX века довольно поверхностна: нам кажется, будто этот период — тот же XIX век, его бесполезный придаток, что времена Достоевского от времени Блока мало чем отличаются, когда в действительности это совсем не так. (Небось и не заметили, что Достоевскому я со своего барского плеча пожаловал времена, а Блоку всего лишь время.) 1915—1919 годы, в коих происходят основные события, описаны живо и в подробностях — сложно вспомнить иные книги, где Москва той поры отразилась бы с такой ясностью.

[Из любопытства посмотрел отзывы читателей. Барышень легко было определить: главным и зачастую единственным (но исчерпывающим) недостатком романа был ужаснейший характер главного героя — что ж, барышни сумели безошибочно установить его моральный облик, нравственное чувство их не подвело, что, конечно, заслуживает похвалы — и как после этого верить людям, утверждающим будто бы нравственности нет, и будто бы все дозволено]

Главное отличие меж Набоковым и Агеевым в рельефе, в пульсе их текстов. Скажем прямо, Набоков подчас нудный, и это, однако, компенсируется всплеском небывалой творческой силы, перед которой останавливаешься, смотришь, перечитываешь. Творческая сила Агеева распределена более равномерно: в романе нет скучных и непримечательных в эстетическом плане мест, у вас не возникнет желания отложить книгу, попить чая, погулять с собакой или заняться подробным изучением обоев в вашей комнате, вы будете ей охвачены от начала и до конца, но таких всплесков как у Набокова не обнаружите, что из этого лучше — вопрос приоритетов. Не стану приводить выписок, как я то делаю обычно — хотите верьте, хотите нет — это можно идти читать, не откладывая. Если вы уже достаточно избалованы русской литературой и не знаете что прочесть, или знаете что, но не знаете, с чего начать — начните с этого романа. Уверен, как только прочтете, тотчас же побежите друзьям рассказывать, если, конечно, у вас есть друзья.