Роман "Ваше благородие"

Запись первая

В году одна тысяча девятьсот шестидесятом от рождества Христова семидесяти восьми лет от роду преставился раб Божий, постоянный и почётный член Государственного совета, его высокоблагородие, полковник армейской пехоты в отставке, флигель-адъютант Свиты Его Императорского Величества и мой многолетний начальник и наставник Туманов Олег Васильевич. Человек незаурядного ума и энциклопедических знаний он был в гуще всех событий и генерировал многие идеи научно-технического развития России и выбора ею политического пути. И что интересное, если спросить любого человека, кто такой полковник Туманов, тот удивлённо пожмёт плечами и скажет, да мало ли сколько сейчас полковников. Как в Корее, куда ни кинь палку, обязательно попадёшь то в одного, а то и в двух полковников сразу.

Что-то писать о своём начальнике я не собирался. Кто я такой? Терентьев Христофор Иванович. Обыкновенный канцелярский служащий. Дослужился до старшего писаря, носил погоны с тремя белыми лычками и думал, чем я буду заниматься, когда закончится срок моей срочной службы. Нет, так не по-канцелярски: срок срочной службы. Лучше: когда закончится срочная служба. Почерк у меня был хороший, писал без ошибок, был расторопным, норов свой не казал, чтобы начальство не сердить, а корешкам своим спуску не давал, чтобы не заклевали. И тут появился он. Молодой штабс-капитан из далёкого сибирского города, где он поручиком командовал ротой в губернском казачьем кадетском училище. А с ним пришли и легенды, что он за два дня дослужился от вольноопределяющегося до прапорщика. Что он терял память, а потом всё вспомнил, и что он лично известен императорской фамилии, и что он не зря переведён из провинции в столицу. Вот тут я и подумал, что за этого человека нужно держаться двумя руками. Всё, что от меня требовалось, это быстро выполнять все поручения и держать язык за зубами. Что я и делал. Перед самой войной я был полковым писарем, это как бы фельдфебель у строевых, затем подпрапорщиком, после войны стал зауряд-прапорщиком, так как был назначен начальником канцелярии на офицерской должности у полковника Туманова, а в отставку вышел уже поручиком с военным пенсионом и правом ношения мундира.

Пришла ко мне вдова усопшего Марфа Никаноровна Туманова-Веселова и передала записки моего бывшего начальника с просьбой разобраться в них и написать при возможности мемуарную книгу так, чтобы люди, знавшие полковника Туманова, вспомнили его, не забывали и рассказывали своим детям об этом замечательном человеке.

- Очень он вас уважал, Христофор Иванович, - сказала Марфа Никаноровна, - да и вы для нас давно стали своим человеком. Есть у меня ещё одна мысль, боюсь её кому-то высказать кроме вас, но только вы не подумайте чего-то плохого и если посчитаете её сумасшедшей, то так и скажите.

Марфа Никаноровна была старше моего начальника, но женщины у нас в стране живут намного дольше мужчин, и женщина она умная, образованная, дипломированный врач, людям органы пересаживает, мёртвых оживляет, но видно, что боится тех мыслей, какие её одолевают. Мне тоже не с руки у неё их выпытывать. Пусть сама решится.

- Сдаётся мне, Христофор Иванович, - сказала она, - что нет в гробу супруга моего. Все видели, как его хоронили, но вот чувствую я, что нет его в домовине.

- Да где же он может быть? – изумился я. – Не Господь же Бог призвал его к себе в царствие небесное. Душа-то его давно уже там, а тело бренное в раю совсем не нужно.

- Откуда вы это знаете, Христофор Иванович? – засомневалась Марфа Никаноровна. – Я уже давно попам нашим не верю. Если бы не они, мы давно бы уже вперёд шагали семимильными шагами и могли выяснить действительное наличие преисподней и царствия небесного.

- Окститесь, Марфа Никаноровна, - остановил я женщину, - это уже похоже на богохульство, а вот на каком основании мы можем проводить эксгумацию супруга вашего покойного, я даже в голову взять не могу.

- А вы почитайте записки супруга моего, тогда и у вас могут закрасться мысли о том, что нужно обязательно удостовериться в том, на месте ли его тело, - сказала Марфа Никаноровна. - Я там к каждой части свои пояснения сделала и знаю, что он человек не нашего времени и мог вернуться к себе, в своё время. Вы, человек в разных канцелярских премудростях искушённый, возможно, что-то и придумаете, а кроме как к вам, мне и обратиться с такой просьбой не к кому. Никто же не поверит. Хорошо, если только пальцем у виска покрутят.

Я взял рукопись и заверил женщину, что мы что-нибудь придумаем. В душе я верил ей, потому что начальник мой был человеком особенным. Взять хотя бы тот случай, когда по его просьбе тульские умельцы смастерили патронную ленту для его револьвера. Он сам нарисовал чертёж и разработал проволочное скрепление патронных звеньев. Зато потом на офицерских соревнованиях он поразил всех, двадцать раз выстрелив без перезарядки. И он же своё изобретение забросил, как неперспективное. Вдаль человек глядел, а из игрушек всяких потом получаются очень даже дельные вещи.

Надо сказать, что мне тоже нужно свои записки о моей работе посмотреть. Когда меня назначили в качестве секретаря к штабс-капитану Туманову, то вызвали меня в секретариат Главного штаба, а там в небольшой комнатке меня ожидал начальник жандармского управления по Главному штабу полковник Петровас Сергей Васильевич. Пригласил присесть, налил стакан чая с сушками и давай ворковать, что я чуть ли не самый лучший унтер-офицер, которому доверили важную задачу по охране и сохранению секретов, известных моему новому начальнику и что я должен помочь жандармскому управлению в вопросах безопасности и борьбы с ворогами, которые собираются украсть наши секреты.

Что тут сказать полковнику? Не будет же старший унтер-офицер, старший писарь говорить, что типа, я не стукач и стучать на своего начальника не собираюсь. Тут моя карьера и была бы спета, уехал бы рядовым куда-нибудь в Туруханский край охранять штабеля дров.

- Так точно, - говорю полковнику, вскочив со стула.

- Да ты сиди, братец, - ласково так говорит он, - настояться ещё успеешь. Тут только закавыка такая: мы не можем подойти к его благородию господину Туманову и сказать, что у вас не все в порядке. Нам нужно какое-то основание, а вот этим основанием будет твой сигнал.

- Понял, - сказал я, - а этот сигнал как свистком или маханием руки подавать?

- Экий какой ты бестолковый, братец, - терпеливо сказал полковник, - сигнал - это записка, написанная тобой, в которой ты подробненько всё и опишешь. А я тебе списочек вопросов дам, которые нас интересуют.

- Да как же так? – возмутился я. – Я все напишу, а канцелярские все прочитают и пойдёт обо мне слава, что я на своего начальника доношу. Нет, я так не согласен. Вы вопрос задавайте, я вам все расскажу, а писать ничего не буду. Любой мою бумагу возьмёт и скажет, вот он какой старший писарь Терентьев Христофор Иванович.

Я давно понял, к чему клонит полковник и просто издевался над ним, изображая из себя наивного простачка.

- Да ты не бойся, братец, - уговаривал меня полковник, - никто твою фамилию и имя не узнает, так как ты напишешь другую фамилию.

- Какую другую? – деланно изумился я.

- Какую себе придумаешь, - сказал полковник. – Вот тебе бумага, бери ручку и пиши. Подписка. Я такой-то и такой даю настоящую подписку жандармскому управлению Главного штаба в том, что буду добросовестно сотрудничать в охране государственных и военных секретов. В целях конспирации все свои донесения буду подписывать псевдонимом… А вот сейчас выбирай себе фамилию, - сказал полковник Петровас.

- Любую? – переспросил я.

- Любую, - подтвердил полковник.

- Халтурин, - сказал я.

- Нет, давай другую, - сказал Петровас.

- Чего так? – не понял я.

- Не надо выбирать фамилии террористов, - сказал он.

- Ну, тогда Колумб, - сказал я.

- А это ещё что за хрень? – начал свирепеть полковник.

- Ну, я Христофор, а фамилию значит придумал Колумб, тот, который Америку открыл, - сказал я.

- Ну, вот что, грамотей, пиши фамилию Разин, раз тебя всё на разбойников да на иностранцев тянет, - сказал жандарм.

Я написал и расписался. Полковник расписочку так аккуратно промокнул мягкой бумагой и в папочку положил.

- Запомни, с этого дня ты Разин и не вздумай никому говорить, а то за разглашение секретов ответственность имеется вплоть до каторжных работ.

В течение последующих трёх месяцев я трижды встречался с полковником Петровасом и докладывал ему, кто приходил к штабс-капитану Туманову и какие чертежи приносили ему на рассмотрение. Эка невидаль, в канцелярии всё это занесено в журналы учёта документов, а список посетителей ведётся в книге учёта. Возьми эти журналы и делай выписки, если так тебе это нужно.

- Это всё хорошо, - говорил мне полковник, - но мне нужно знать, какие они речи ведут, как ругают правительство и государя нашего императора с его супругой. Вот что самое главное.

- Понял, - сказал я, - значит военную тайну мы будем пускать побоку?

- Как это побоку? – встрепенулся полковник. – Давай, выкладывай, что там есть по военной тайне.

- Так что, Ваше высокоблагородие, - доложил я, - почти все изобретатели оружия и техники не держат язык за зубами и везде хвалятся своими разработками, о чём пишут даже в газетах. А враг не дремлет, - и я многозначительно поднял вверх указательный палец. - Фамилий я не знаю, но слышал, что один изобретатель танка пытается пробиться к Его императорскому Величеству, а танк-то совершенно не годный. Вот бы его врагу и подсунуть. Пусть они возятся с этими железяками.

- Молодец, Терентьев, - похвалил меня полковник, - давай, бди, наше дело правое и мы победим.

- Рад стараться, Ваше высокоблагородие, - отрапортовал я, повернулся и вышел из потайной комнатки в секретариате Главного штаба.

Если бы ещё полковник знал, что обо всём я докладывал с санкции Его благородия штабс-капитана Туманова. Анализируя действия своего непосредственного начальника, я безусловно прихожу к выводу о том, что он был не меньшим специалистом в работе, которой заведовал жандармский полковник Петровас. Но об этом я расскажу попозже, по мере ознакомления с бумагами усопшего и расшифровки моих давних записей.