Римас Туминас в 2022 году: о смерти, человеке, войне и мире

20 января 2022 года Римасу Туминасу исполнилось 70 лет. В этот день мы публиковали фрагмент интервью, которое в преддверии юбилея взял у режиссёра литовский портал Lietuvos rytas. Мы цитировали отрывок, связанный с «Войной и миром» — новейшей на тот момент работой Туминаса, очень важной для него самого (в Вахтанговском театре в тот вечер играли именно этот спектакль). Само интервью мы неслучайно тогда охарактеризовали как «трагичное» — достаточно сказать, что вынесенные в заголовок слова Туминаса были такими: «Меня ещё ждёт величайшее событие — смерть». Режиссёр рассказывал, в частности, об опыте «нового способа лечения», который пережил в Германии, — длительной изоляции в полной темноте («врач заходит с синей лампочкой на шапочке, в комнате две синие точки — там, где туалет, и там, где стол»). И о том, что врачи запретили прерывать или нарушать двухгодичный курс процедур:  «Усмехнулся, услышав, что необходимо жить ещё два года» (увы, эти «два года» оказались почти точным прогнозом).

Сейчас нам кажется не только уместным, но и необходимым вернуться к этой беседе и процитировать другие её фрагменты — начав, однако, с повторения ранее опубликованных размышлений о «Войне и мире». А завершить отрывком другого разговора с тем же порталом, который проходил уже в декабре 2022-го — в принципиально новых «предлагаемых обстоятельствах».

Меня всегда интересовал Леонардо да Винчи. Художник, учёный и мыслитель. То, как он анализировал человека, его исследования строения, анатомии. Я осознал, что миссия театра — так же исследовать человека. Я и раньше робко говорил: театр — это словно бы лаборатория, в центре которой — человек. Но всё время боялся отдалиться от той академичности, которая меня преследовала. Был страх отказаться от неё, потому что тогда, может быть, я ничего не сделаю. Ведь я никогда не был авангардистом. Но теперь мне открылось это понимание. Я понял, что могу поставить, создать человека и исследовать его. Как Леонардо да Винчи. И я испытал такое удовольствие! Мне больше ничего уже не нужно. Отказался от всех тех образных средств, которые используются в театре, инструментов, которыми владею и умею пользоваться. Просто заставил себя от них отказаться. Они мне показались уже совершенно не теми. Сам выработал новые. И понял, как с ними легко и приятно работать. Никогда не репетировал так легко, как это было со спектаклем «Война и мир».

Эти инструменты — то, что необходимо для узнавания человека. Его реакция, история, устройство психики. Через него ты смотришь на историю, связанную с культурой, режимом, политикой, природой. Только через него. Не в человека внося театр, а из человека. Не в актёра вкладываешь знания, мудрость, а потом им управляешь. Актёр, даже самый талантливый, не может обработать всё. Нужна одна нота, чтобы он мог звучать, а не чтобы она его задушила. Инструменты — те, которые связаны с человеческой жизнью. Театральные средства, эффекты, экраны я всегда игнорировал. Отказавшись от всего, я вновь нашёл человека, которого видел и да Винчи. И так появился спектакль «Война и мир». Я чувствовал, что иду необычным для себя путём. Не боялся рисковать. В это время меня терзали жуткие боли, почти пропал голос, я говорил в микрофон. Потерял возможность кричать, а из-за болей — выбегать на сцену для показа актёрам. И почувствовал себя как мудрец, жонглирующий историей, листающий эпохи 18, 19 века. Всё здесь переплелось. И Литва, и литовские полки, и Наполеон. Через этого человека, поместив его в ситуацию войны, понимаешь боль, несправедливость, презрение, которые ему нужно пережить. Я открыл человека как нечто величественное и уже не могу от него отказаться. Могу лишь найти то, что показало бы его более высоким, мудрым, бОльшим.

Возник 5-6-часовой спектакль, который на репетициях я сам смотрел с интересом. Не на то, что сделал я, а на то, что делают актёры. Очевидно, я наблюдал — может быть, впервые, — как актёр-человек становится творцом и творит тут же, без всяких вспомогательных средств, режиссёрских приспособлений. Статика была моим коньком, моим Богом. Но теперь всё пришло в движение — и история, и судьбы. Мне трудно всё это высказать. Словно бы я совершил в театре преступление, с которым неизвестно, что делать. Но важно то, что теперь я сам уже знаю, что делать дальше.

Вопрос: не сжёг ли Туминас себя вместе с Москвой (имеется в виду его собственная формулировка о премьере «Войны и мира» — где, как известно, есть соответствующая сцена).

Я бы не стал переоценивать, мол, горел, прыгал выше головы. Что так любил театр, не мог без него… Я без него мог. Каждый человек создан, чтобы что-то делать в этой жизни. Каждый сжигает себя. Театр меня не сжигал, я сжигал себя сам. И как подумаю сейчас об этом несчастном юбилее… Не может быть, почему всё так быстро происходит? Ведь со мной так мало чего-то было. Родился, учился, в родительской любви вырос и научился любить других. Одна любовь учит, поддерживает другую. Учился, работал. Не считая, что моя работа в театрах Литвы, в России или где-то ещё — великие события. Тот же самый театр, только другое место, не какие-нибудь там переломы. Ясно, что пережил огромное испытание своего поколения, исторический переход. Я счастлив, я благословен. Только и всего. А не хватает очень многого. Я даже отказывался ходить на передачи про жизнь, потому что мне как будто и нечего рассказать. Не был судим, не плутал, не заблуждался, шёл по пути — и гравийному, и асфальтированному. Так мало со мной случилось… 

Что меня ещё удивляет и с чем я пытаюсь примириться — меня ещё ждёт величайшее событие в жизни. Смерть. Я участвую в самом великом событии, в его прогрессе, на пике его. Я удаляюсь, приходит другой. Моя смерть — начало чего-то иного. Я обрету начало. Смерть — это огромное событие, которое даже не успеешь осознать, находясь на пике его. Может быть, тогда захочется поделиться своей мудростью, произнести слово правды, но она тебе этого не позволит, всё застынет на губах.

Предчувствие смерти меня никогда не оставляло. Преследует. Что всё так кончится. Не могу отделаться, как от мелодии привязчивой песни. Её нужно прожить. И осознать, что это великое человеческое событие. Смерть всегда рядом с тобой. Я от неё защищаюсь, я отдаляю её. Но никогда с ней не боролся. Только старался не сдаваться ей. А бороться — значит, проиграть. Бороться с ней бессмысленно.

То, что я осознал, что со мной произошло, результат этого процесса — спектакль «Война и мир». Эту весть я бы хотел распространять и дальше. Мне ещё нужно несколько лет, чтобы совершенно осознать, что это такое, назвать и, словно какому-нибудь миссионеру, скорее распространить это понимание. Только осознав, найдя это — имеющее значение, возможно, только для меня, то, к чему стремился, к чему шёл, чего боялся… Что победил тех демонов, вернувшись в жизнь после реанимации, пожив в полной темноте.

В конце концов случилось то, что и должно было случиться. Я последовательно шёл этим путём, не обращая внимания на те успехи, которые сопровождали в Москве. Это был лишь конец долгого путешествия, начавшегося в Литве. Когда уже можешь приблизиться к вратам загадки театра. Они ещё не отперты, а может, и не надо их открывать. Но прийти к этим вратам, секрету так называемой чёрной коробочки. Сейчас я как будто и пришёл к этим вратам. И уже есть мотивация возвращаться в Литву, хочется этим делиться, распространять, быть миссионером. Я не возвращался в Литву, потому что не видел причины, мотивации как бы и не было. Поставить спектакль? Может, и неплохой, долговечный, интересный, о судьбе человека… Да, но всё равно казалось — не то. И только теперь я сформулировал настоящую причину для возвращения в Литву, в Малый театр. Работать и с другими театрами, если они согласятся. Распространять, делиться тем, что сейчас осознал. Раньше у меня не было того, что я мог бы предложить театру.

Ставить спектакль от А до Я уже надоело. Недаром режиссёры моего возраста начинают ставить оперы. Там музыка… Я уже ставил оперы в Большом театре. В первый раз почувствовал, что я «второй». Потому что дирижёр — «первый». Как мне приятно быть «вторым», с таким удовольствием я слушался дирижёра! И подумал — почему люди в жизни так трудно подчиняются? Сопротивляются? Зависть, борьба, конфликты. Люди, как приятно послужить! И если будешь делать это искренне, то заслужишь имя прекрасного слуги. Спектакль от А до Я очень выматывает, пока у тебя получается рассказать зрителю историю. С возрастом это становится не только физически тяжело. Но ощущаешь, что всё как будто и ясно, а ты всё растираешь эту историю, этот сюжет, трёшь, трёшь, ещё и ещё. Кажется, надо бы спешить, а спешить ты не можешь, что-нибудь разрушишь. Так возникает мучение и бессмысленность. Выход — лучше заниматься эскизами. Часовой продолжительности, прикасаться ими к автору. И зачастую эскизы бывают интереснее, чем сам спектакль. Оттого режиссёры мирового уровня и занимаются эскизами, размышлениями о театре, об искусстве. А может, преподают, основывают школу

Вопрос: не страшит ли мастера возвращение в Литву, ведь сам он говорил «я тут словно бы враг».

Ты не можешь быть врагом. Мы заложники — и востока, и запада. И те, и другие бряцают оружием. И перед лицом этого безумия ты размышляешь о человеке — как его защитить. Может быть, возвеличив человека, мы не пошлём его на эту войну? Может, научимся любить и уважать себя? Эта бессмысленность меня привела к человеку. А не к поиску врагов. Ведь раньше, ставя спектакли, мы все были диссидентами. Наше поколение всё время сражалось. А позднее, когда врагов как будто и не осталось, начали искать их между собой. Чтобы чем-то питаться. Вернулись к литовскому характеру, душить соседу соседа. Что разрушает нашу гармонию? Те или эти? И те, и эти. Просто нужно послать всё это как можно дальше от себя. Потому что всегда ведь обнаружится, надо или не надо, что тебе что-нибудь припишут, тебя обвинят, углядят, чего нет и не было. Будут трактовать так, как им необходимо. Не нужно, видимо, обращать внимания, потому что они всё равно будут считать так, как им хочется. Отстранившись от этого, давайте найдём человека, услышим его, хоть бы это и был сизифов труд. Я это и стремлюсь делать.

Я перемещаюсь не из государства в государство, а из театра в театр. В театре не может быть войны. В Москве я живу совсем рядом с Вахтанговским театром. Если нужно добраться до какой-нибудь премьеры или юбилея коллег — такая мука. Эта агрессивная Москва, когда в неё входишь… Желания нет выходить в город, разве что на какую-нибудь выставку, юбилей. Но юбилеев этих всё меньше. Больше похорон. Не успеваешь встретиться с друзьями, актёрами, режиссёрами, поговорить о развитии театра, его болячках, о студентах… и они уже уходят. Олег Табаков, который тоже был болен, учил меня: «Римас, доктора говорят, что надо есть много манго». Начал их есть, но так и не успел сказать Олегу — знаешь, невкусные для меня эти манго, сладкие чересчур. А он ел манго и умер. Всегда мы в жизни опаздываем.

Вопрос: научился ли справляться с потерями близких и важных людей, которые случаются всё чаще, особенно после недавнего ухода композитора и соратника Фаустаса Латенаса.

Об этом трудно говорить. Я негодовал. Кто позволил? Ушли не попрощавшись, не предупредив, потому и не могу их простить. Фаустас для меня и остался живым. Я его не похоронил. Он отправился в вечное путешествие, и я продолжаю быть с ним. Пауза была, очень тяжёлая. Думал, что это конец. Но Фаустас, его смерть, когда я её пережил, мне помогли. Я был за него и с ним. Он меня всё тормошит. Мы ведь часто говорим: если бы родители, учителя видели, что бы они сказали? Что сказал бы Фаустас? Думаю, что он бы гордился. Потому что созданную им главную тему из «Вишнёвого сада» композитор Гедрюс Пускунигис прекрасно вплёл в «Войну и мир». Почтив и Фаустаса. Так мы договорились. И Фаустас успокоился, и я успокоился. Отлегло. Но когда снова буду что-нибудь ставить, видимо, опять возникнет возмущение: «А где ты, почему не помогаешь?».

Из интервью, опубликованного в декабре 2022 года.

О жизни после обвинений в «предательстве родины» в Литве и увольнении из созданного Туминасом Вильнюсского Малого театра.

Не театр во мне убили. Убили саму идею, что каждый спектакль должен занять место в развитии театра. Я не претендую на историю театра, но то, что я открыл, ставя в Вахтанговском театре спектакль «Война и мир», должно было прозвучать. И я потому был горд, что думал, что на многочисленных гастролях обязательно делиться этими театральными идеями. Неважно, где и с кем это удалось воплотить, в Москве или в Вильнюсе, — они стали моим театральным манифестом. И этот манифест был разорван и выброшен. Его уже никто не прочитает. Намечались гастроли во многих западных странах, в том числе и в Литве, однако нигде этот спектакль не покажут.

О болезни и смерти.

Если бы меня кто-нибудь спросил, страшно ли мне, я бы признался, что ощущаю такое чувство, когда хочется спрятаться. Мне стыдно. Мне самому странно, почему меня гложет стыд. Совесть наказывает, стыд терзает. Почему? Когда мы были молодыми или средних лет, я думал, что либо мы бессмертны, либо все живём и все вместе прекрасно умрём. Чёрт побери, оказалось, умирают по одному. Поскольку не все, а по одному, оттого и стыдно. Может, не хорошо, не так жил, потому со мной всё это и случилось? Может, был недостоин, может, гадостей натворил? Может быть, из-за этого теперь стыдно? А может, потому, что они остаются, а я ухожу? Все сейчас на меня смотрят, все во мне ясно видят смерть, и, может быть, оттого мне стыдно? Но ведь им, смотрящим, кажется, небось, что они бессмертны.

(Перевод Елены Алдашевой).

Фотографии из архива портала Lietuvos rytas.