Republic - У истоков ягодичной войны: к вопросу о генезисе позднепутинской антисексуальности
res_publica9 ноября 2021 г. Иван Давыдов.
В Советском Союзе опять нет секса!
На днях главный редактор просветительского портала «Антропогенез.Ру» Александр Соколов попал в полицию. Отделался, впрочем, легко — объяснительной запиской. На Соколова написал донос знаменитый Виталий Милонов (написал, забыл, и не смог даже прокомментировать, в чем там было дело). А дело вот в чем: «активисты» из движения «Русский новый путь» пожаловались Милонову на некий телеграм-канал, где им удалось обнаружить «материалы порнографического содержания с участием несовершеннолетних». Что там за материалы — теперь не проверишь, все удалено, но, помимо прочего, на канале цитировалась или даже была целиком перепечатана статья с «Антропогенеза», где ученые Александр Марков и Станислав Дробышевский объясняли, как созерцание сцен секса может повлиять на детскую психику.
За каждым таким случаем — смешным или не очень, потому что дело ведь может кончиться и уголовкой, — всегда какой-нибудь конкретный доносчик. Однако не будем себя обманывать: проблема вовсе не в этих несчастных извращенцах, шерстящих интернет в поисках повода для очередной обиды. Доносы работают, потому что государство реагирует на доносы. Потому что есть целый комплекс карательных законов и создавался он вполне целенаправленно. Потому что проблемы секса, телесности (и, конечно, свободы, здесь все рядом) всерьез волнуют стареющее государство. И не случайно которую неделю сотрясает Россию ягодичная война. Извините за выражение.
Реконструкторское государство, которое строит Путин, должно было прийти к этой войне, все вполне в логике его развития. А чтобы понять, почему все так, следует, пожалуй, вспомнить историю сексуальности по-советски.
«В СССР секса нет!» — эта фраза, произнесенная в 1986 году участницей телемоста Ленинград — Бостон, стала крылатой. И хотя даже тогда зрители в студии реплику встретили смехом — в конце концов, они ведь знали, что не почкованием размножаются, — официальное отношение ко всему, что хоть как-то связано с человеческой сексуальностью, емкий афоризм описывал довольно точно.
Но так дела в СССР обстояли не всегда. Первые годы советской власти, время бурления, когда новая жизнь еще только начинала строиться на обломках империи, — это еще и время удивительной сексуальной свободы. Есть знаменитая фотография начала двадцатых годов ХХ века — песчаный пляж на Москве-реке за Большим каменным мостом. Это совсем рядом с Кремлем, где живут и работают Ленин и другие вожди нового государства. С пляжа отлично видно кремлевские соборы и башни. На пляже — купающиеся. Некоторые — совершенно голые. Через несколько лет подобное даже представить себе будет уже невозможно. Кстати, сейчас тоже невозможно. Да и пляжа там никакого нет, набережная давно оделась в камень, к реке не спустишься.
Но как же это стало, пусть ненадолго, допустимым? Почему вождь мирового пролетариата и его соратники мирились со столь легкомысленными соседями?
Александра Коллонтай, новая женщина
Вопросы взаимоотношений между полами не то, чтобы совсем не интересовали русских революционеров — и они тоже были живыми людьми. Еще до появления моды на марксизм случались бурные дискуссии о роли женщины в обществе, о допустимой степени ее свободы, и о том, сохранится ли семья в прекрасной России будущего. В шестидесятых годах XIX века нигилистки шокировали чопорную публику разнузданным поведением — позволяли себе, например, курить прилюдно! Тогда же настольной книгой для всех оппозиционеров стал (очень скверно написанный) роман Николая Чернышевского «Что делать?», посвященный вопросам женской эмансипации.
Но и тогда, и позже, когда главной опорой для многих русских революционеров стал марксизм, вопросы эти считались глубоко второстепенными. Нет, конечно, внимание им уделяли, — в конце концов, недаром ведь одна из работ Энгельса называется «Происхождение семьи, частной собственности и государства»! — но важнее были споры о том, как наделить крестьян землей, о том, что эффективнее — индивидуальный террор или планомерная подготовка ко всеобщему вооруженному восстанию, и о том, возможна ли в принципе пролетарская революция в аграрной стране, где пролетариата почти нет.
Однако находились среди борцов за народное счастье и те, кто важнейшими считал как раз проблемы, связанные со сферой сексуальности. Среди таких самая знаменитая, пожалуй, — Александра Коллонтай. Красавица, дворянка, дочь генерала Домонтовича, бросившая мужа (кадрового офицера Владимира Коллонтая) ради революционной борьбы. Она успевала все — участвовала в партийных дискуссиях и в революционных схватках, а еще опубликовала статью «Новая женщина» (1913), которая ее по-настоящему прославила.
Идеи, которые развивала Коллонтай, вполне понравились бы, наверное, и современным феминисткам. Она утверждала, что просто признать женщину равной мужчине — мало. Настоящее освобождение женщины требует пересмотра отношений между полами. Женщина должна перестать скрывать свою сексуальность и отказаться от «двойной морали» во взаимоотношениях с мужчинами. Новая женщина уважает чужую свободу, но и к себе требует безусловного уважения, не признавая деспотизма ни в каких сферах. Позже ее взгляды стали еще радикальнее. В работе «Отношения между полами и классовая мораль» Коллонтай отрицала какую-либо ценность традиционного института семьи, и утверждала, что чем больше «текучесть» в сексуальных отношениях — тем полезнее для дела освобождения рабочего класса.
Долой стыд!
Но после того, как империя рухнула, а большевики захватили власть, выяснилось, что поклонников у идей Коллонтай больше, чем до того казалось партийным лидерам, озабоченным борьбой классов, а не войной полов.
У самой Коллонтай, кстати, вспыхнул бурный роман с матросом Павлом Дыбенко, закончившийся вполне традиционным браком. Но в стране, в которой оказались разрушенными все прежние общественные институты, в сфере сексуальности тоже, разумеется, началась настоящая революция.
Большевистский переворот втянул в свою орбиту огромные массы простых людей, полуграмотных, а то и вовсе неграмотных, живших до того едва ли не по средневековым канонам. Все их представления о должном обесценились, все, на что они опирались, выстраивая социальные отношения — религия, веками устанавливавшийся уклад жизни, идея святости властных институтов, — в одночасье было отменено. Невозможно даже и представить, как переваривали они революционную агитацию и до каких причудливых идей доходили. В помощь тем, кто все-таки представить попытается, — гениальный «Чевенгур» Андрея Платонова.
Пожалуй, самым странным результатом этого грандиозного крушения основ стало появление общества «Долой стыд!» (1922–25), активно работавшего в Москве, но не только — есть сведения об акциях его участников в Харькове и Саратове. Скорее всего, именно члены этого общества изображены на той фотографии, о которой речь шла выше. Это они купались у Кремля голышом.
Они считали, что одежда — элемент культуры угнетателей. Ситуацию настоящего равенства создает только нагота. Чтобы популяризировать свои идеи, они устраивали «Вечера обнаженного тела» — мероприятия, на которых могли обсуждаться самые разные вопросы, на которых велись оживленные политические дискуссии, читались стихи. Ничего особенного, за исключением одного нюанса — на участниках этих вечеров не было вообще никакой одежды. Проводили они и шествия — в том числе, по центру Москвы. Демонстранты, разумеется, были абсолютно голыми. Либо же позволяли себе ленту через плечо с надписью «Долой стыд!» И организовывали в черте городов нудистские пляжи.
Новая власть их поначалу не трогала — большевики решали проблемы собственного выживания, им было не до борьбы с группировкой городских фриков. Более того, их деятельность находили даже полезной — считали, что она способствует разложению буржуазных представлений о морали.
Главным врагом общества была не власть, а климат. В России настоящее лето длится пару месяцев, весна холодная, осень тоже, зимой — так и вовсе стужа. Голышом особенно не погуляешь.
Теория стакана воды
Однако участники общества «Долой стыд!» — все же, скорее, маргиналы. Их было немного, их деятельность шокировала публику. Но поступь сексуальной революции, которая шла в ногу с революцией большевиков, хотя ей не равнялась, была шире. В орбиту новой жизни активно втягивалась молодежь, что совершенно естественно. И более или менее образованная, и рабоче-крестьянская, которая скорее чувствовала, чем понимала, как меняется страна.
А молодежь вопросы взаимоотношений между полами интересовали очень и очень сильно. Что тоже вполне естественно.
В рабочих и студенческих клубах кипели — и даже выплескивались на страницы советских газет — дискуссии о новых нормах морали. Имеет ли смысл дальнейшее существование семьи? Вопрос, кстати, основанный на новых бытовых практиках — большевики максимально упростили и процедуру регистрации брака, и процедуру развода. Может ли комсомолка отказать своему товарищу в удовлетворении «естественной потребности»?
Отметим абсолютно сексистскую постановку вопроса, показывающую, что и в постреволюционном советском обществе царил патриархат.
Устраивались показательные суды над персонажами литературных произведений, в ходе которых обсуждалось в том числе и их сексуальное поведение. Принимались резолюции. Составлялись уставы. Самые, кстати, разные. Иногда на таких собраниях участники решали, что процесс «удовлетворения естественной потребности» не должен ничем отличаться от удовлетворения голода. Проголодался — поел, испытал возбуждение — значит, верный товарищ или надежная подруга не имеют права тебе не помочь. В моде была «теория стакана воды»: секс как стакан воды в жаркий день, выпил и забыл. Авторство этой теории, между прочим, приписывали Александре Коллонтай, причем совершенно безосновательно.
А иногда, наоборот, выносилось решение о пользе воздержания, необходимости моногамии, о том, что расходовать на поиск любовных приключений слишком много энергии, нужной для классовой борьбы, — просто преступно. В ранних советских спорах о сексуальности царил полный плюрализм. Но недолго.
История любой несвободы — это всегда история подавления сексуальности. Одно без другого не живет.
Государственное тело
Советское государство крепло, готовилось стать тотальным. Государственное вторжение в сферу сексуальности сделалось неизбежным. И первой жертвой этого вторжения стало общество «Долой стыд». В 1925 году Николай Бухарин, один из ключевых тогда лидеров ВКП(б), верный соратник и друг недавно умершего Ленина, заявил, что акции общества только развращают молодежь, отвлекая ее от дела построения социализма. Нарком здравоохранения Семашко опубликовал во влиятельных «Известиях» статью, в которой доказывал, что разгуливать по большим городам голышом — просто негигиенично и вредно для здоровья. Кстати, не поспоришь. Милиция стала разгонять шествия и заседания общества, его участников задерживали и судили за хулиганство. Стыд победил.
Большевистские вожди, всерьез увлеченные политической борьбой, вовсе не были героями-любовниками, и в быту придерживались вполне традиционных практик. Той самой «буржуазной морали», которую часто критиковали. Максимум, что большинство из них себе позволяло — молодая любовница в добавок к постаревшей жене, превратившейся в «верного боевого товарища». Но ведь и это — вполне в рамках буржуазной традиции.
Но не только поэтому пришел конец русской сексуальной революции. Сама логика построения тоталитарного государства требовала контроля над всеми сферами человеческой жизни. Тело человека переставало быть его собственностью. Оно становилось собственностью государства, инструментом, нужным для труда и войны.
Время дискуссий проходило — место споров занимала трансляция не подлежащих критике взглядов, которые формулировали партийные идеологи. Споров о сексе это касалось в той же мере, что и споров о политике. Молодежи стали навязывать вполне традиционную мораль, исключающую любые эксперименты. Сфера сексуального стала сферой неприличного. Ее приходится терпеть — как человеческую слабость, но стыдно выставлять напоказ. Слишком рьяных искателей сексуальных приключений «прорабатывали» за «аморальное поведение» на собраниях по месту жительства, учебы или работы. Или карали — вспомним покаянный рассказ бывшего главы НКВД Ежова о собственных эротических похождениях. Покаяние не спасло — Ежова казнили. За шпионаж, за подготовку террористических актов, но также и за чуждую сталинскому Союзу страсть к мужчинам. Советским людям, впрочем, не рассказали ни про арест, ни про приговор. Ежов просто исчез — и все.
И чем более уверенно чувствовало себя государство, которое возглавил Сталин, тем меньше сексуальной свободы в нем оставалось. Характерные вехи тут — криминализация гомосексуализма и абортов (декриминализовали их сами большевики, придя к власти, но времена изменились).
Все это очень наглядно отображено в сталинской эстетике, в советском кино тридцатых годов, в стилистике праздничных шествий. Тело не прячется, нет, все ровно наоборот — тело царит: по Красной площади 1 мая маршируют мускулистые физкультурники в спортивных трусах и майках и физкультурницы в коротеньких юбках. Но это уже не про секс — строителям советского государства стыдно на такое отвлекаться. Это не любовники, это труженики, и, если понадобится, воины. Советская тоталитарная эстетика предельно телесна, но абсолютно не эротична.
Кадр из фильма «Цирк», 1936 год. В кино все даже скромнее, чем в жизни, нет и намека на преступную наготу.
Эротизм — удел недобитков из «бывших», представителей чуждых умирающих классов и загнивающего Запада, конечно. Нечто вредное, враждебное, опасное, направленное на моральное разложение здоровых и стерильных советских людей. Секс — это оружие врага. А с врагами у нас разговор короткий.
После вождя
Советское государство менялось, но так и не осмелилось прямо заговорить со своими гражданами о сексе. Граждане, конечно, кое-как выкручивались. У граждан секс все-таки был. А вот в Советском Союзе секса не было, и зря участники памятного телемоста в 1986 году смеялись над женщиной, которая об этом без обиняков заявила.
Пожирающее граждан государство начало разлагаться, как только умер его главный архитектор. Запал строителей коммунизма иссяк, претензии на тотальный контроль выглядели все более нелепыми, осталась только мещанская мораль, страх перед телесностью, боязнь сексуальности. Пусть психологи разбираются, сколько из этого выросло травм, а мы вспомним, что событием для широких советских масс — то есть для вполне нормальных людей, которых секс, разумеется, интересовал, — становились вещи совсем невинные: случайно мелькнувшая на секунду в художественном фильме женская грудь или строки Евтушенко про расстеленную постель. Сюда же — скабрезные слухи об оргиях элиты в тайных партийных банях.
А кранты Союзу пришли как раз тогда, когда он все-таки решил заговорить в том числе и о сексе честно. Нет, не в разговорах о сексе, конечно, главная причина краха советского эксперимента, но это совпадение тоже не случайно. И если вы читали антиутопии — вас это не удивит: все они на самом деле про то, как тоталитаризм ломает зубы о человеческую сексуальность. Грандиозный — не книжный — эксперимент по превращению живых людей в стерильных строителей коммунизма ничем особенно от книжных антиутопий не отличался.
Возможно, поэтому антиутопии в Союзе запрещали точно так же, как Камасутру.
Позднепутинский дискурс наследует одновременно и сталинскому — с претензией на тотальный контроль, с представлением о теле как о государственной собственности, со взглядом на людей как на сырье для строек и войн, и брежневскому — со старческим страхом перед телесностью и с тайными банями для своих. Или — технический прогресс ведь не остановить — с аква-, например, -дискотеками.
При таких исходных война государства против женских ягодиц удивлять не должна. Что ж, будем надеяться, что авторы антиутопий нам не врали.
Читайте ещё больше платных статей бесплатно: https://t.me/res_publica