Republic - «Курск» и 2000 год. Время не слышит
res_publica12 августа 2019 г. Олег Кашин.
Первая трагедия эпохи Путина определила судьбу России на годы вперед.
Русский XXI век начался 12 августа 2000 года, на тринадцать месяцев раньше западного.
Гибель 118 моряков, особенно в наших условиях, где цена человеческой жизни – вопрос до сих пор дискуссионный, сама по себе не может стать потрясением и катастрофой общенационального масштаба; тот случай, когда рискованные фантазии на темы альтернативной истории не лишены смысла – подвигайте «Курск» по историческому календарю и представьте, как воспринималась бы эта беда в любой точке девяностых (заметили ли бы ее вообще, условно, в 1994-м?) или наших десятых («Зимняя вишня» за месяцы ушла из массовой памяти – а это дети, торговый центр, самое вообще близкое обывателю; военная трагедия в наше время была бы еще менее резонансной, при Шойгу научились – все секретно, все герои, забудьте). Слишком жестоко было бы говорить, что «Курск» был бедой, которую ждали, но условий, усиливающих остроту общественных реакций, именно в тот период было сверх меры. Ни до, ни после нервная система нации не была так расшатана и напряжена.
При нашем путиноцентризме логично было бы связать ту расшатанность нервов со сменой власти в стране, но нет, в 2000 году говорить всерьез о путинской эпохе могли только верноподданные дуболомы или циничные пиарщики – эпоху с первого дня не отсчитывают, ей ищут начало потом, задним числом на основании позднейших достижений. 2000 год был третьим годом бесспорного межвременья, начавшегося еще до Путина – вероятно, 17 августа 1998 года, когда рухнул сложившийся социально-экономический порядок девяностых. С годами это сложится в путинский миф о том, что страна была на грани распада, но вообще-то нет – уже распавшись в одночасье на сто пятьдесят (или сколько нас тогда было точно) миллионов несчастных частных лиц, она тогда мучилась необходимостью собраться заново – никто не знал, во что, никто не знал, как, и феноменальный в массово-культурном смысле 1999 год (от Земфиры до Акунина, от журнала «Афиша» до «Брата-2», который выйдет в прокат в 2000-м, но снимался-то именно тогда) – уже нестираемое доказательство того стихийного национального строительства, которому на хвост сели и кремлевские хитрецы, озабоченные проблемой передачи власти; кстати, не потому ли сейчас в соответствующих кругах такой страх «транзита» – нет той волны, которую можно оседлать, а она, оказывается, нужнее всего.
Народную эстетику девяностых определяла во вторую очередь поп-музыка, а в первую – телевизионная реклама. Не было моды, не было архитектуры, не было массового кино (какие-то штучные фильмы, становившиеся знаковыми для времени, проникали к зрителю только через телевизор – «Особенности национальной охоты», первый «Брат»), первый за десятилетие современный писатель, которого «прочитали все», хотя в сравнении с советским чтением это звучало издевательски – Пелевин в 1999 году с «Generation П», до массового интернета оставалось еще несколько лет. По-настоящему все, то есть вообще все, смотрели только рекламу – она оседала в языке поговорками, ее пародировали юмористы, она задавала не столько потребительские, сколько поведенческие стандарты. И, чего уже никто не помнит, в дни «Курска» с рекламой тоже было кое-что, пусть и мелкое, но связано – популярный тогда шоколадный батончик продвигали с помощью слогана «Шок – это по-нашему», и в ролике, который запустили как раз в том же августе и не успели вовремя убрать из эфира, перед ошеломленными подростками откуда-то всплывала подводная лодка – шок, да. Но если искать вершинный образец эстетики того периода и его визуальный образ, стоит вспомнить менее знаменитое видео, снятое тогда Тимуром Бекмбамбетовым для малоизвестного и давно несуществующего банка – Владимир Машков читал Блока про девушку в церковном хоре, а по заснеженной степи, – конечно, на вторую чеченскую, куда ж еще, – ехала колонна военных грузовиков, офицер разрезал арбуз, горели церковные свечи, горела газовая конфорка, девушка пела, колонна уезжала в снежную даль, и «причастный тайне, плакал ребенок, о том, что никто не придет назад». Война, мещанство и духовность – три безошибочно угаданные точки сборки возрождающегося народа, и Путину оставалось только соединить эти точки, чтобы увести нас туда, где мы находимся теперь.
Заглушенный «Чернобылем» (ну и объективно более слабый, чем у HBO) «Курск» Винтерберга и Бессона ругали за то, что в нем нет Путина – даже на «той самой» встрече с видяевскими семьями вместо молодого президента там собирательный адмирал. Но исторической правде такое умолчание соответствует едва ли не больше, чем если бы в этом кино обыгрывалось пресловутое «она утонула». Эпоха там – именно в невольной (вряд ли они смотрели старинную рекламу банка) цитате из Бекмамбетова в сцене венчания, когда флотские погоны мелькают в церковных интерьерах, и тоже, конечно, ясно, что никто не придет назад, но хор поет – «Время не слышит, но нас оно ждет».
Отечественный канон описания национальной истории всегда основан на судьбе государства, не людей. Что было государством на рубеже тысячелетий – черт его знает, нельзя ведь сказать, что его не было, но оно точно не было главным, оно существовало где-то вне поля общественного зрения. Август 2000 года оказался первой встречей общества с государством – с его равнодушием и бесчеловечностью, но и с его неизбежностью, потому что – ну а как без него?
Путин на ту встречу, между прочим, опоздал (из Сочи вернулся на пятый день, с семьями подводников встретился на десятый), но никто еще не знал, что он всегда опаздывает.
Читайте ещё больше платных статей бесплатно: https://t.me/res_publica