Разговор с Папеном
Белый шум
В таком приподнятом настроении направляется Хитлер 13 августа в Берлин, куда он был вызван телеграммой, для переговоров с президентом. Он станет канцлером, ибо Шлейхер обещал ему это. Шлейхер — единственный человек в кабинете, который, по мнению национал-социалистов, чего-нибудь да стоит, ибо он единственный, за которым стоят 100 тыс. солдатов. Однако какое жестокое разочарование ждёт его здесь! Из разговора с Папеном выясняется, что ни он, ни, по всей видимости, Хинденбург и не помышляют о канцлере Хитлере. Причины? Их много. Несомненно то, что президент считает «австрийца» чужаком. Он очень ценит национальное движение, однако с большим недовольством относится к тому, что оно находится в руках «богемского ефрейтора». Для президента Хитлер только честолюбец, которого нельзя обойти и которого можно отблагодарить «в лучшем случае портфелем министра почт и телеграфа». При таких настроениях президент Папен чувствовал себя в полной безопасности. Спокойно объяснил он Хитлеру, каково именно настроение президента, и спросил его, не удовлетворится ли Хитлер постом вице-канцлера. Сюда можно присоединить ещё пост прусского министра внутренних дел, т. е. распоряжение полицией в самой крупной германской провинции. У людей с истерическими темпераментами, какой имелся у Хитлера, определённые реплики в состоянии вызвать немедленный взрыв. К этим репликам принадлежало и слово «вице-канцлер», которое Хитлеру приходилось так часто слышать в последние месяцы и которое в данный момент было для него равносильно насмешке и отказу. Фонтаны его красноречия раскрылись, и Папену пришлось на личном опыте познакомиться с тем, с чем до него уже познакомились Лоссов, Хугенберг и Брюнинг: тяжело спорить с человеком, который в состоянии только говорить, но не слушать.
Он объявил господину фон Папену, что требует для себя в кабинете того же положения, которое имел Муссолини после своего похода на Рим. Папен, который не изучал фашистский переворот так подробно, как ученик из Коричневого дома, понял, что речь идёт о диктатуре. Хитлер со своей стороны даже не подозревал, что мало сведущий в этих вопросах буржуа не понимает его образной речи: Муссолини вначале был лишь главой коалиции, в которой сам он находился в меньшинстве. Разумеется, про себя он думал о том, что Муссолини спустя некоторое время выбросил своих союзников и стал самодержцем. Вслух же он произнёс нечто иное: своей первой задачей он считает «истребление» марксистов. Одновременно он выдвинул требование — «на три дня улица должна «быть предоставлена штурмовикам». Были ли при этом произнесены слова «Варфоломеевская ночь» или они только послышались собеседнику, по существу не имело никакого значения. Папена подрал мороз по коже, как некогда господина фон Кара, когда ему стали известны кровожадные речи Геринга. Он сдержанно посоветовал Хитлеру с божьей помощью попытать счастья у старого господина; пусть он постарается убедить его. Когда Хитлер, заметив ловушку, обратился к Папену с требованием, чтобы не он, Хитлер, а сам Папен расположил фельдмаршала в пользу райхсканцлера Хитлера, Папен не рассмеялся ему в лицо и не заявил: «Как, я, канцлер, буду защищать дело своего противника?» Нет, он сохранил тот же патетический стиль не совсем искренне звучащего патриотизма, в силу которого хозяин 13 миллионов голосов должен рассматриваться как национальная святыня. Святыня должна сегодня после обеда направиться с визитом к старому господину. И пожимая ему руку — «ведь, собственно говоря, все мы хотим только блага Германии», — Папен расстилает свою сеть у его ног.