Разговор о премьерной режиссёрской работе актрисы Наргисы Абдуллаевой «Песнь белого павлина»

– Мне кажется, в самом начале надо очень четко сказать, что на серьёзных щах смотреть “Песнь белого павлина” просто нельзя. 

– Да.

– Нельзя приходить и думать: «Ах, правда, как жалко. Они не кормили павлина три дня, и он сдох…Бедная птичка!». То есть, действие в спектакле не равно реальность.

– Не равно. Поэтому я когда просила друзей, я просила их подготовить зрителя. Что название не определяет его содержание никак. «Песнь белого павлина» – это уже абсурд. Павлин – это метафора. Метафора не голословная, а взятая из сферы мифологической. И значение у неё сакральное. Но, по сути, павлин даже не птица. Павлин – это курица, и то только самцы с красивыми хвостами и хохолками. Они даже и петь-то не умеют. Но сама картинка, иллюзия, прекрасна. Поэтому была выбрана такая метафора и вообще само название «Песнь белого павлина», что само по себе абсурдно.

И, во-вторых, зрители ожидают от этого красивого названия какую-то философию восточную и щас мы будем с вами тут софийские песни исполнять. Нет, ребята. Мы будем как раз-таки разрушать все мифы, связанные с представлением о восточной философии и красоте. Потому что жизнь, реальность - она гораздо больнее.

– Мне кажется, жанр этого спектакля можно сравнить с жанром книг Габриэля Маркеса, с магическим реализмом.

- Возможно, возможно. Я не стану вешать ярлык, но он там присутствует, потому что ну посмотри на этих людей. Это реально люди, которые постоянно колдуют над своей жизнью. Иллюзии у них одни, реальность другая, ощущение третьи, мысли четвёртые. 

“Песнь белого павлина” - появление впервые в театре словообразования «театральный ситком». А потом премьера состоялась после нас спектакля «Урод», и они так же назвали свой спектакль – «театральный ситком».

– В чём тогда заключается та реальность, которую показывает и по-чёрному высмеивает «Песнь…»?

Для меня «Москва – большая жопа» это ну хотя бы потому что это огромный город, в котором встречаются все в любой точке города в любом месте.  Ещё «жопа» в том смысле, что реально все вкалывают чтобы жить в Москве. Просто вкалывают. На сегодняшний момент я все свои заработанные деньги просто отдаю за квартиру. Ну там, оставлю себе на покушать. Я уже не иду конечно уборщицей работать или там в магазин продавщицей, но вынуждена заниматься расшифровками. И поэтому, Москва – это иллюзия прекрасного города с большими возможностями. Поэтому она и «жопа». 

И вообще, я хочу сказать, что с моим переездом в Россию я начала по-настоящему взрослеть и что-то замечать. И поэтому персонаж Зули, его мифы, рушатся прямо у нас на глазах. Это то, что происходило со мной. Я являюсь её прототипом в том числе. Москва сильно обостряет.

Что мы хотели сделать с автором дав начало этой идее, постановке этого спектакля? Мы на самом деле хотели как раз разрушить миф о прекрасности и показать, что, на самом деле, все находятся в одинаковой заднице. И тут, границы, если ты заметила, даже во время спектакля, определяющие национальность и социальный статус человека абсолютно стёрты. То есть, тебе уже в процессе спектакля абсолютно не важно, что эту зовут Зуля и что она узбечка, а эту зовут Лена и что она из Таджикистана, а эту зовут Катя и что она обеспеченная женщина. Потому что в своём социальном статусе они разнятся, но в своих предлагаемых обстоятельствах они абсолютно одинаковы.

– У меня есть ещё один эстетский вопрос. Были ли тут отсылки к Чехову «Трём сёстрам»? Мне вообще показалось, что это спектакль про спектакль. Такой театр в театре. 

– Ну да, были отсылки к Чехову. Все три героини были…Ну, их прототипами были как раз эти Чеховские три персонажа. У них даже цвет одежды как у сестёр. В чёрном Маша, в белом Ирина и в синем Ольга. По возрасту. Все по возрасту. Нам хотелось рассказать, что есть непризнанные гении в современной драматургии и почему мы можем их видеть только на фестивале «Любимовка»? И почему мы всё время пытаемся перетрактовать классиков? Вот же среди нас они есть. И поэтому тут драматург выбрала и форму, которая называется «ситком» и текст был написан в этой как бы форме. 

– Всё, теперь моё любопытство удовлетворено. Расскажи, как тебе было впервые работать в качестве режиссёра?

– Ну это мой первый опыт работы с действительно профессиональными актёрами. То есть я ставила до этого, например, в Туве. В тувинском театре, в филармоническом. Там профессиональные актёры, но они, во-первых, плохо говорят по-русски. Во-вторых, они тоже давно-давно уже не играли и не работали с режиссёрами, а занимались анимацией. Ну и говорят они вот такими голосами.

И ставила с инвалидами, у которых там по три диагноза: шизофрения, эпилепсия, и аутизм, и ДЦП. Четыре. 

С этими, которые профессиональные и прямо в театре в театре – впервые. И конечно для меня это был поиск языка. И мой язык – это однозначно провокационный язык, но в таком смешении жанров и понятий. Ну поймёте - понимайте. Не поймёте – не понимайте. Как хотите, так и понимайте. Угодить вашему пониманию я не стремлюсь, просто мне важно знать: кого-то это цепляет? Готов ли этот кто-то кому-то рекомендовать к просмотру этот спектакль? Вот и всё.

– Какие сложности возникли при первой постановке в Москве на сцене театра с профессиональными актёрами?

– Премьера «Неформата» (спектакль в ЦИМе, где играет Наргис. прим. автора)  как раз-таки должна была состояться после премьеры «Павлина». И премьеру «Павлина» меня попросили отложить. Попросила режиссёр спектакля «Неформат» Настя Патлай, потому что графики были параллельны. Несколько раз я даже просто отменяла репетиции, просто не приходила на них в пользу спектакля «Неформат». И многие, кто смотрел «Неформат» после «Павлина» думали о «Павлине» и наоборот. 

У меня во время репетиций «Павлина» из-за накладок было несколько смен актрис на позицию Лены и Саши. Это тоже сказалось. Сложно было найти. И по сути, роль Саши должен исполнять другой человек – помоложе.

– Не знаю, у меня не было такого впечатления. Это было органично.

– Ну конечно, мы же поработали. По идее это должен быть человек не старше 35. 35 – потолок. Такой дегенеративный элемент, который не способен к изменениям. Но иллюзия у него того, что он способен. В результате показывается что не способен. Бывают такие люди.

– Наверное, если бы актёр был моложе, это было бы более страшно. Потому что, когда молодые – безыдейные и мёртвые, это потолок.

– Да. Но, я хочу сказать, что драматург приезжала на превью спектакля, который был ещё совершенно не такой как ты его сегодня видела, он был в стадии «додумывания». Нам надо было сделать это превью чтобы почувствовать всю ритмическую и структурную основу спектакля. Как работает текст нам тоже надо было проверить. И драматург во время превью была подавлена и разбита настолько, что просто растоптало меня в пух и прах. Она сказала, что я бездарная. Артисты – бездарные. Все бездарные.

...

Премьера была оглушительная – публика аплодировала ровно пять минут. Мы просто бегали и бегали. Я уже махала им руками, а они продолжали свистеть и визжать и т. д. После чего я поняла, что это точно классный спектакль.

– Главное - ты и зритель довольны!

– Ну да. Поэтому мне важно выйти и спросить у зрителя: «какого это вообще?». Я не смогла смотреть сегодня спектакль. Не знаю, то ли я просто устала по жизни, то ли мне что-то не понравилось. Я не смогла смотреть, поэтому и не смотрела. А зрители смотрели. Я там чувствую одно, а зрители – другое. Ты права, всё дело же во вкусе, в культурном бэкграунде человека. 

Лена Ковальская сказала, что хорошо вообще, что она очень рада, что она ржала. Я её спросила: «имеет ли право на существование такой спектакль в Театре.doc?». Она говорит: «Да, конечно, но это социальная антриприза». И это правда.

Мне тоже так кажется, что получилось. Ну к этому спектаклю, я тебе честно скажу, какие-то противоречивые чувства. Я его то обожаю, то ненавижу. То обожаю, то ненавижу. Потому что каждый спектакль переживается в процессе. Переживается именно..какой-то есть психологический момент, который нужно пройти.

А я хочу ещё снять фильм по этой пьесе. Сценарий, конечно, будет другим. Актёры там будут не все из этого спектакля.